←К оглавлению

Карлос Кастанеда – Колесо времени

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ «ПУТЕШЕСТВИЯ В ИКСТЛАН»

Люди, как правило, не отдают себе отчёта в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни всё что угодно. В любое время. Мгновенно.

Человек не должен беспокоиться о том, чтобы сделать фотографии или магнитофонные записи. Всё это излишества спокойной жизни. Во всём, что мы делаем, по-настоящему необходимо лишь одно – «дух». Человек должен беспокоиться лишь о духе, который убывает.

Воин не нуждается в личной истории. В один прекрасный день он обнаруживает, что в ней нет никакой нужды, и просто избавляется от неё.

«Я собираюсь взять твоего отца в качестве примера, чтобы проиллюстрировать мою точку зрения на личную историю. Твой отец знает о тебе всё. Поэтому ты для него – как раскрытая книга. Он знает, кто ты такой, что из себя представляешь и чего стоишь. И нет на земле силы, которая могла бы заставить его изменить своё отношение к тебе.

Естественно, такое интимное знание о тебе есть и у всех твоих друзей. У каждого, кто тебя знает, сформировался определённый образ твоей личности. И любым своим действием ты как бы подпитываешь и ещё больше фиксируешь этот образ. Личная история постоянно нуждается в том, чтобы её сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всём, что делаешь. С другой стороны, для воина, у которого нет личной истории, нет необходимости в объяснениях, его действия не могут никого рассердить или разочаровать, а самое главное – он не связан ничьими мыслями и ожиданиями».

Когда отсутствует какая бы то ни было определённость, мы всё время алертны, мы постоянно готовы к прыжку. Гораздо интереснее не знать, за каким кустом прячется кролик, чем вести себя так, словно тебе всё давным-давно известно.

Пока человек чувствует, что наиболее важное и значительное явление в мире – это его персона, он никогда не сможет по-настоящему ощутить окружающий мир. Точно зашоренная лошадь, он не видит в нём ничего, кроме самого себя.

Смерть – наш вечный попутчик. Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть – единственный мудрый советчик, который всегда есть у воина. Каждый раз, когда воин чувствует, что всё складывается из рук вон плохо и он на грани полного краха, он оборачивается налево и спрашивает у своей смерти, так ли это. И его смерть отвечает, что он ошибается и что кроме её прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение. Его смерть говорит: «Но я же ещё не коснулась тебя!»

Если воин что-то решил, он идёт до конца, но при этом он непременно принимает на себя ответственность за то, что он делает. Что именно воин делает – значения не имеет, но он должен знать, зачем он это делает, и действовать без сомнений и сожалений.

В мире, где за каждым охотится смерть, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать решения. И не важно, в чём будут заключаться эти решения. Ничто не является более или менее серьёзным и важным, чем что-то другое. В мире, где смерть – это охотник, нет больших или малых решений. Единственное решение заключается в том, что воин должен встретиться лицом к лицу со своей неотвратимой смертью.

Воин должен учиться быть доступным и недоступным на поворотах пути. Для воина бессмысленно непреднамеренно оказываться доступным в любое время, точно так же, как совершенно бессмысленно прятаться, когда все вокруг знают, что сейчас он прячется.

Для воина быть недоступным – значит прикасаться к окружающему его миру бережно. Съесть не пять перепелов, а одного. Не калечить растения лишь для того, чтобы сделать жаровню. Не подставляться без необходимости силе ветра. И, превыше всего, – ни в коем случае не истощать себя и других. Не пользоваться людьми, не выжимать из них всё до последней капли, особенно из тех, кого любишь.

Беспокойство неизбежно делает человека доступным, он непроизвольно раскрывается. Тревога заставляет его в отчаянии цепляться за что попало, а зацепившись, он уже обязан истощить либо себя, либо то, за что зацепился. Охотник-воин, с другой стороны, знает, что в его ловушки ещё не раз попадёт дичь, поэтому он не беспокоится. Беспокоиться – это значит становиться доступным, неосознанно доступным.

Быть недоступным – вовсе не означает прятаться или скрываться. И не означает, что нельзя иметь дело с людьми. Охотник-воин недоступен потому, что не выжимает из своего мира всё до последней капли. Он слегка касается его, оставаясь в нём ровно столько, сколько необходимо, и затем быстро уходит, не оставляя никаких следов.

Быть воином-охотником – значит не просто ставить ловушки. Охотник добывает дичь не потому, что устанавливает ловушки, и не потому, что знает распорядки своей добычи, но потому, что сам не имеет никаких распорядков. И в этом – его единственное решающее преимущество. Охотник не уподобляется тем, на кого он охотится. Они скованы жёсткими распорядками, путают след по строго определённой программе, и все причуды их легко предсказуемы. Охотник же свободен, текуч и непредсказуем.

Для обычного человека мир кажется странным своим свойством либо нагонять скуку, либо быть с ним не в ладах. Для воина мир странен, потому что он огромен, устрашающ, таинствен, непостижим. Воин должен с полной ответственностью отнестись к своему пребыванию здесь – в этом чудесном мире, сейчас – в это чудесное время.

Воин должен научиться отдавать себе отчёт в каждом действии, сделать каждое действие осознанным. Ведь мы пришли сюда ненадолго, и времени, которое нам отпущено, слишком мало, действительно слишком мало для того, чтобы прикоснуться ко всем чудесам этого странного мира.

Поступки обладают силой. Особенно когда тот, кто их совершает, знает, что это – его последняя битва. В действии с полным осознанием того, что это действие может стать для тебя последней битвой на земле, есть особое всепоглощающее счастье.

Воин должен сосредоточить внимание на связующем звене между ним и его смертью, отбросив сожаление, печаль и тревогу. Сосредоточить внимание на том факте, что у него нет времени. И действовать соответственно этому знанию. Каждое из его действий становится его последней битвой на земле. Только в этом случае каждый его поступок будет обладать силой. А иначе всё, что человек делает в своей жизни, так и останется действиями глупца.

«Смерть ожидает нас, и то, что мы делаем в этот самый миг, вполне может стать нашей последней битвой на этой земле. Я называю это битвой, потому что это – борьба. Подавляющее большинство людей переходит от действия к действию без борьбы и без мыслей. Воин-охотник же, наоборот, тщательно взвешивает каждый свой поступок. И поскольку он очень близко знаком со своей смертью, он действует рассудительно, так, словно каждое его действие – последняя битва. Только дурак может не заметить, насколько воин-охотник превосходит своих ближних – обычных людей. Воин-охотник с должным уважением относится к своей последней битве. И вполне естественно что последний поступок должен быть самым лучшим. Это доставляет ему удовольствие. И притупляет страх».

Воин – это безупречный охотник, который охотится на силу; он не опьянён и не безумен, у него нет ни времени, ни желания добиваться чего-то обманом, лгать самому себе или совершать неверные действия – ставки слишком высоки. Ставками являются его безупречная и избавленная от излишеств жизнь, которую он так долго укреплял и совершенствовал. Он не собирается отбрасывать это, совершая какие-нибудь глупые просчёты или ошибочно принимая одно за другое.

Человек, любой человек, заслуживает всего, что составляет человеческую судьбу, – радости, боли, печали и борьбы. Но природа поступков человека не имеет значения, если он действует как подобает воину.

Если дух его разрушен, ему нужно просто укрепить его – очистить и сделать совершенным. Укрепление духа – единственное, ради чего действительно стоит жить. Не действовать ради укрепления духа – значит стремиться к смерти, а стремиться к смерти – значит не стремиться ни к чему вообще, потому что к ней в лапы каждый из нас попадает независимо ни от чего. Стремление к совершенствованию духа воина – единственная задача, достойная нашего времени, достойная нас как человеческих существ.

Нет в мире ничего более трудного, чем принять настроение воина. Бесполезно пребывать в печали и ныть, чувствуя себя вправе этим заниматься, и верить, что кто-то другой что-то делает с нами. Никто ничего не делает ни с кем, и менее всех – с воином.

Воин – прежде всего охотник. Он учитывает всё. Это называется контролем. Но, закончив свои расчёты, он действует. Он отпускает поводья рассчитанного действия, и оно совершается как бы само собой. Это – отрешённость. Воин никогда не уподобляется листу, отданному на волю ветра. Никто не может сбить его с пути. Намерение воина непоколебимо, его суждения – окончательны, и никому не под силу заставить его поступать вопреки самому себе. Воин настроен на выживание, и он выживает, выбирая наиболее оптимальный образ действия.

Воин – всего лишь человек, просто человек. Ему не под силу вмешаться в предначертания смерти. Но его безупречный дух, который обрёл силу, пройдя сквозь невообразимые трудности, несомненно способен на время остановить смерть. И этого времени достаточно для того, чтобы воин в последний раз насладился воспоминанием о своей силе. Можно сказать, что это – сговор, в который смерть вступает с тем, чей дух безупречен.

Воспитание не имеет никакого значения. То, что определяет наш путь, называется личной силой. Личность человека – это суммарный объём его личной силы. И только этим суммарным объёмом определяется то, как он живёт и как умирает.

Личная сила – это чувство. Что-то вроде ощущения удачи или счастья. Можно назвать её настроением. Воин это охотник за силой. На неё необходимо охотиться и накапливать её в течение целой жизни борьбы.

Воин действует, как если бы он знал, что он делает, даже когда на самом деле он не знает ничего. Обычный человек по-разному действует в отношении того, что считает правдой, и того, что считает ложью. Воин действует безупречно в обоих случаях.

Воин не испытывает угрызений совести за что-либо содеянное, так как оценивать собственные поступки как низкие, отвратительные или дурные означает приписывать самому себе неоправданную значительность.

Весь смысл заключается в том, чему именно человек уделяет внимание. Мы либо делаем себя жалкими, либо делаем себя сильными – объём затрачиваемых усилий остаётся одним и тем же.

Люди говорят нам с момента нашего рождения, что мир такой-то и такой-то и всё обстоит так-то и так-то. У нас нет выбора. Мы вынуждены принять, что мир именно таков, каким его нам описывают.

Искусство воина состоит в сохранении равновесия между ужасом быть человеком и чудом быть человеком.

КОММЕНТАРИИ

К тому времени, когда я писал «Путешествие в Икстлан», вокруг меня воцарилась самая загадочная атмосфера. Дон Хуан Матус принял в отношении моего повседневного поведения определённые чрезвычайно прагматичные меры. Он очертил некоторые принципы деятельности и хотел, чтобы я неукоснительно следовал им. Он поставил передо мной три задачи, имеющие самое отдалённое отношение к моему миру обыденной жизни – или к какому-либо миру вообще. Он хотел, чтобы в обычной жизни я любыми доступными способами старался стирать свою личную историю. Затем он потребовал, чтобы я отбросил свои привычные действия, а в завершение сказал, что мне нужно расстаться с чувством собственной важности.

– Как мне добиться всего этого, дон Хуан? – спросил я его.

– Не представляю, – ответил он. – Никто из нас не имеет никакого представления о том, как сделать это прагматично и эффективно. И всё же, начиная действовать, мы делаем это, даже не понимая, что именно нам помогло.

– Сейчас ты столкнулся с тем же затруднением, с каким в своё время встретился я сам, – продолжал он. – Уверяю тебя, что это затруднение вызвано полным отсутствием в нашей жизни представления о том, что заставляет нас меняться. Когда учитель поставил передо мной эту задачу, мне потребовалось для её решения только одно: понимание того, что это можно сделать. Как только я понял это, у меня всё получилось – сам не знаю, как именно. Я бы посоветовал тебе поступить точно так же.

Я принялся высказывать самые надуманные жалобы, ссылаясь на то, что занимаюсь изучением общественных наук и привык к обоснованным практическим указаниям, которые опираются на практические методы, а не на нечто туманное и основанное на магических приёмах.

– Говори, что хочешь, – смеясь, ответил дон Хуан, – а когда твой поток жалоб иссякнет, забудь о сомнениях и делай то, о чём я тебя попросил.

Дон Хуан был прав. Всё, что было необходимо мне – вернее, всё, что было неявно необходимо какой-то загадочной части меня, – уловить саму идею. Тому «я», которого я знал всю свою жизнь, было нужно нечто намного большее, чем просто идея: ему требовалась подготовка, понукания и руководство. Однако успехи настолько заинтриговали меня, что выполнение задачи стирания привычных действий, потери чувства собственной важности и отказа от личной истории превратились в подлинное удовольствие.

– Ты стоишь прямо перед путём воинов, – походя сказал дон Хуан, поясняя мне эти таинственные успехи.

Он медленно и методично направлял мою осознанность ко всё более сильной сосредоточенности на абстрактном уточнении той концепции воина, которую называл путём воинов. Он объяснил, что путь воинов представляет собой совокупность идей, утверждённых шаманами Древней Мексики. Они выстроили эту структуру благодаря своей способности видеть энергию так, как она течёт во Вселенной. Таким образом, путь воинов представлял собой наиболее гармоничное сочетание энергетических фактов – несократимых истин, определяемых исключительно направлением течения энергии во Вселенной. Дон Хуан категорически заявлял, что в пути воинов нет ничего такого, что можно было бы оспорить или изменить. Он являлся единственной в своём роде совершенной структурой, и любой, кто следовал по этому пути, овладевал энергетическими фактами, не допускающими ни возражений, ни рассуждений в отношении их действенности и значимости.

Дон Хуан сказал, что шаманы древности назвали эту структуру путём воинов, так как она охватывала все яркие возможности, с которыми воин может столкнуться на пути знания. В своих поисках таких возможностей эти шаманы были чрезвычайно внимательными и методичными. По словам дона Хуана, они действительно были способны включить в свои абстрактные построения всё, что в человеческих силах.

Дон Хуан сравнил путь воинов с величественным сооружением, любой элемент которого является опорным; единственная функция каждого элемента заключается в том, чтобы поддержать душу воина в его роли инициированного шамана и сделать его движения лёгкими и исполненными значения. Он недвусмысленно заявил, что путь воинов был жизненно важным построением, без которого новообращённые шаманы затерялись бы в беспредельности Вселенной.

Дон Хуан назвал путь воинов венцом славы шаманов Древней Мексики. Он считал его их важнейшим вкладом, самой сутью их трезвости.

– Неужели путь воинов так невероятно важен, дон Хуан? – однажды спросил его я.

– «Невероятно важен» – это просто слова. Путь воинов – это всё. Это воплощение умственного и физического здоровья. Я не могу объяснить этого иначе. То, что шаманы Древней Мексики создали такое построение, означает для меня, что они находились на вершине своего могущества, на пике счастья, в высшей точке радости.

На том уровне прагматического согласия или отрицания, на который, как мне казалось, я опустился в то время, точное и беспристрастное приятие пути воина было для меня совершенно невозможным. Чем больше дон Хуан рассказывал о пути воинов, тем сильнее становилось моё ощущение того, что в действительности он просто пытается окончательно вывести меня из равновесия.

Таким образом, руководство дона Хуана было скрытым. Оно проявлялось в колоссальной ясности, однако, хотя я сам того не осознавал, изречениями из «Путешествия в Икстлан» дон Хуан стремительно подталкивал меня вперёд, разгонял до огромной скорости, стоял у меня над душой. Время от времени я считал, что либо уже оказался на грани настоящего согласия с существованием иной системы познания, либо был настолько равнодушен к происходящему, что не заботился о том, каким именно образом это происходит.

Разумеется, я в любой миг мог уйти от всего этого, но это было бы неразумно. То ли опека дона Хуана, то ли интенсивное применение концепции воина каким-то образом укрепили меня до такой степени, что я уже не испытывал прежнего страха. Я оказался в ловушке, но на самом деле это уже не имело никакого значения. Я понимал только то, что останусь рядом с доном Хуаном.

←К оглавлению

Вверх

Далее


(наведите мышь)