←К оглавлению

Карлос Кастанеда – Отдельная реальность

Глава 2

С этого приезда к дону Хуану начался новый цикл обучения. Без труда вернувшись к своему прежнему ощущению удовольствия от его чувства юмора и драматизма, я оценил его терпеливость в отношении меня и понял, что непременно должен приезжать почаще. Не видеть дона Хуана было поистине огромной потерей для меня; кроме того, я хотел поговорить с ним об одной вещи, которая представляла для меня определённый интерес.

Закончив книгу о его учении, я стал просматривать те полевые записи, которые в неё не вошли. Их было немало, так как раньше меня интересовали в основном состояния необычной реальности. Перебирая записи, я пришёл к выводу, что маг, мастерски владеющий своей практикой, за счёт одних только «манипуляций социальными ключами» способен сформировать у своего ученика в высшей степени необычный и специализированный диапазон восприятия. В основе моих рассуждений относительно природы этих манипуляций лежало предположение о том, что для создания требуемого диапазона восприятия необходим ведущий.

В качестве примера я рассмотрел пейотное собрание магов. Я был согласен с тем, что в ходе этого собрания маги приходят к некоторому общему для всех заключению о природе реальности, не прибегая при этом к явному обмену знаками или словами. Из этого следовал вывод – чтобы прийти к такому соглашению, участники должны были пользоваться каким-то очень мудрёным кодом.

Я построил сложную систему объяснения такого кода и процедуры его использования. Отправляясь к дону Хуану, я намеревался узнать его мнение по этому вопросу и спросить совета относительно моей дальнейшей работы.

21 мая 1968

По пути ничего особенного не случилось. В пустыне было очень жарко, поэтому дорога оказалась довольно утомительной. Но к вечеру жара спала, и когда я подъехал к дому дона Хуана, дул прохладный ветерок. Я не очень устал, поэтому мы сидели в его комнате и разговаривали. Я чувствовал себя очень хорошо и непринуждённо, и мы просидели допоздна. Это был не тот разговор, который стоило бы записывать. В общем-то я и не пытался говорить о чём-то значительном. Речь шла о погоде, его внуке, индейцах яки, мексиканском правительстве, перспективах на урожай. Я сказал дону Хуану, что мне нравится то острое ощущение, которое возникает от беседы в темноте. Он ответил, что это вполне соответствует моей болтливой натуре и что мне легко любить разговоры в темноте, потому что ни на что другое в подобной ситуации я попросту не способен. Я возразил, что мне нравится нечто большее, чем сам разговор, и сказал, что мне доставляет удовольствие чувство убаюкивающего тепла окружающей темноты. Он спросил, что я делаю дома, когда становится темно. Я ответил, что включаю свет или выхожу побродить по освещённым улицам до тех пор, пока не придёт время ложиться спать.

– О-о-о... – протянул он с недоверием. – А я-то думал, что ты уже научился использовать темноту.

– А для чего её можно использовать?

Он ответил, что темнота (он сказал «темнота дня») это лучшее время для того, чтобы видеть. «Видеть» он выделил особой интонацией. Я попытался выяснить, что он имеет в виду, однако он сказал, что уже слишком поздно, чтобы начинать разбираться с этим вопросом.

22 мая 1968

Едва проснувшись утром, я напрямик сказал дону Хуану, что разработал систему, которая объясняет происходящее во время митоты – пейотного собрания магов. Я взял подготовленные дома заметки и зачитал ему свою версию. Я старался как можно доходчивей объяснить разработанную мною схему, а он терпеливо слушал.

Чтобы все участники настроились на некоторое заданное соглашение, их нужно определённым образом подготовить, рассуждал я, а для этого необходим скрытый лидер – ведущий. Участники митоты собираются для того, чтобы встретиться с Мескалито и получить урок «правильной жизни». При этом они, не обмениваясь ни единым словом и ни единым жестом, приходят к общему заключению относительно присутствия Мескалито и содержания его конкретного урока. Во всяком случае, на тех митотах, в которых я участвовал, дело обстояло именно так. Мескалито являлся каждому и давал урок. На своём личном опыте я убедился, что индивидуальное восприятие формы визита Мескалито и его урока было поразительно одинаковым для всех, хотя содержание урока от человека к человеку менялось. Я не мог объяснить высокую степень совпадения ничем иным, кроме наличия какой-то тонкой и очень сложной системы настройки.

На чтение и объяснение всей схемы у меня ушло часа два. В конце я попросил дона Хуана объяснить, какова в действительности система настройки.

Когда я замолчал, он скривился. Я подумал, что моё объяснение показалось ему вызывающим. Казалось, он о чем-то напряжённо размышляет. Выдержав паузу, я спросил, что же он всё-таки думает по поводу моих соображений.

Тут его гримасу сменила улыбка, перешедшая в гомерический хохот. Я тоже попытался было смеяться, а потом нервно спросил, что же в этом смешного.

– Ты спятил! – воскликнул он. – С какой стати кто-то будет заниматься чьей-то там настройкой в такой важный момент, как митота? Или ты думаешь, что всё, связанное с Мескалито – сплошное надувательство?

Какое-то мгновение мне казалось, что он уходит от прямого ответа на вопрос – сказанное им ответом не являлось.

– С какой стати кому-то заниматься настройкой? – упрямо продолжал дон Хуан. – Ведь ты же там был. Ты должен знать, что никто не объяснял тебе, что следует чувствовать или делать. Никто, кроме самого Мескалито.

Я настаивал на том, что такое объяснение невозможно, и вновь попросил его рассказать, каким образом достигается соглашение.

– Теперь я понял, зачем ты приехал, – с таинственным видом произнёс дон Хуан. – Но вряд ли я смогу тебе чем-то помочь, потому что никакой системы настройки не существует.

– Но тогда почему все эти люди приходят к единому соглашению относительно присутствия Мескалито?

– Да потому, что они видят! – драматическим тоном сказал дон Хуан, а потом, как бы между прочим, добавил: – А почему бы тебе ещё разок не побывать на митоте и не увидеть всё самому?

Я понял, что это – ловушка, и, ни слова не говоря, спрятал все свои бумаги. Он не настаивал.

Спустя какое-то время дон Хуан попросил меня съездить с ним к одному из его друзей. Мы поехали и провели там несколько часов. В разговоре Джон – так звали хозяина дома – спросил, что вышло из моего интереса к пейоту. Джон был тем самым человеком, у которого восемь лет назад мы брали пейотные бутоны для моего первого опыта. Я не знал, что ответить. Дон Хуан пришёл ко мне на помощь и сказал, что со мной всё в порядке.

На обратном пути я почувствовал, что должен как-то объясниться по поводу вопроса, заданного Джоном. Среди прочего я сказал, что пейот меня более не интересует, так как связанная с ним практика требует особой отваги, а её у меня нет, и что когда я говорил, что больше пробовать не намерен, то имел в виду именно то, что говорил. Дон Хуан молча улыбался, а я продолжал болтать, пока мы не приехали.

Мы уселись на чистой площадке перед домом. Был тёплый ясный день. Довольно сильный вечерний ветерок обвевал нас приятной прохладой.

– Что заставляет тебя так яростно сопротивляться? – неожиданно спросил дон Хуан. – Сколько лет уже ты твердишь, что не намерен больше учиться?

– Три года.

– Почему ты всегда говоришь об этом с такой страстью?

– У меня такое чувство, что я предаю тебя, дон Хуан. Наверное, потому я так часто всё это повторяю.

– Ты меня не предаёшь.

– Я тебя подвёл. Я бежал. Я чувствую, что потерпел поражение.

– Ты делаешь всё, что можешь, и никакого поражения ты не потерпел. То, чему я должен тебя научить, даётся с огромным трудом. Мне, например, было ещё тяжелее, чем тебе.

– Но ты не бросил, дон Хуан. Со мной всё иначе. Я сдался. А приехал к тебе не потому, что собрался учиться. Просто хотел кое-что спросить по работе...

Дон Хуан секунду смотрел на меня, а затем отвёл взгляд.

– Ты снова должен позволить дымку вести себя, – сказал он с нажимом.

– Нет, дон Хуан, я больше не могу. Похоже, я выдохся.

– Ты ещё и не начал.

– Я очень боюсь.

– Ну и бойся на здоровье. Это не ново. Ты думай не о страхе. Думай о чудесах видения.

– Честное слово, я хотел бы думать об этих самых чудесах, да не могу... Когда я вспоминаю о твоём дымке, то чувствую, что на меня наваливается какая-то тьма. Так, словно на на всей земле нет больше ни единого человека, никого, с кем можно перекинуться словом. Твой дымок показал мне безысходность одиночества.

– Это неправда. Возьми меня, к примеру. Дымок – мой союзник, а я не ощущаю одиночества.

– Но ты другой. Ты победил страх.

Дон Хуан мягко похлопал меня по плечу.

– Ты не боишься, – сказал он. В его голосе слышалось странное обвинение.

– Но разве я лгу насчёт страха, дон Хуан?

– Лжёшь, не лжёшь – меня это не интересует, произнёс он сурово. – Меня волнует другое. Ты не хочешь учиться вовсе не потому, что боишься. Причина в другом.

Мне страшно хотелось узнать, в чём же дело. Я пытался выудить из него ответ, но он только молча покачал головой, как бы не в силах поверить, что я не знаю этого сам.

Я сказал ему, что всему виной, должно быть, моя инерция. Он поинтересовался значением слова «инерция». Я взял в машине словарь и прочитал: «Тенденция материального объекта, не подверженного воздействию внешних сил, к сохранению состояния покоя, если оно находится в покое, либо движения в неизменном направлении, если оно движется».

– Не подверженного воздействию внешних сил, – повторил он. – Лучше, пожалуй, и не скажешь... Только дырявый горшок может пытаться стать человеком знания по своей воле. Трезвомыслящего нужно затягивать на путь хитростью. Я уже говорил тебе об этом.

– Но я уверен, что найдётся масса людей, которые с радостью захотят учиться, – сказал я.

– Да, но эти не в счёт. Обычно они уже с трещиной. Как пересохшая бутыль из тыквы, которая с виду в порядке, но начинает течь, как только в неё наливают воду и появляется давление. Когда-то я втянул тебя в учение хитростью, и то же самое в своё время сделал со мною мой бенефактор. Если бы не мой трюк, ты бы никогда не сумел столь многому научиться. Пожалуй, пора повторить этот приём.

Говоря о хитрости, он напоминал мне об одном из самых критических моментов моего ученичества. С тех пор прошло уже несколько лет, но я помнил всё так, словно это было только вчера. Дон Хуан мастерски втянул меня в совершенно жуткое прямое противостояние с одной женщиной, имевшей репутацию колдуньи, что привело к глубокой враждебности с её стороны. Дон Хуан использовал мой страх перед этой женщиной как мотивировку. Он говорил, что мне ничего не остаётся, кроме как продолжать обучение, иначе я не смогу устоять против её магического нападения. Результат его «хитрости» был достаточно убедительным – я искренне поверил, что если хочу остаться в живых, то должен срочно учиться магии, причём как можно эффективнее, и другого выхода у меня нет.

– Если ты намерен снова пугать меня этой дамой, то ноги моей здесь больше не будет, – сказал я.

Дон Хуан развеселился.

– Не волнуйся, – успокоил он меня. – Трюки со страхом в твоём случае уже не проходят. Ты больше не боишься. Но что касается хитрости вообще, то тебя можно подловить, где бы ты ни был, и для этого тебе вовсе не требуется сюда приезжать.

Он заложил руки за голову и задремал. Я взялся за свои записи и работал часа два – пока он не проснулся. К тому времени уже почти совсем стемнело. Заметив, что я пишу, он сел, выпрямился и с улыбкой спросил, выписался ли я из своей проблемы.

23 мая 1968

Мы говорили об Оахаке. Я рассказал дону Хуану, как однажды попал в этот город в базарный день, когда толпы индейцев со всей окрути стекаются на рынок торговать продуктами и разными мелочами. Особенно меня заинтересовал продавец лекарственных растений. У него был деревянный лоток, а на лотке – баночки с высушенными и размолотыми травами. Одну баночку он держал в руке и, стоя посреди улицы, громко распевал речитативом довольно занятную песенку:

Я слушал довольно долго. Его реклама состояла из длинного перечня болезней, от которых, как он утверждал, у него имеются лекарства. Для того, чтобы песенка была ритмичной, он выдерживал небольшую паузу после каждых четырёх названий.

Дон Хуан сказал, что в молодости тоже торговал лекарственными травами на Оахакском базаре. Он ещё не забыл свою рекламную песенку и пропел её мне, и добавил, что часто пел дуэтом со своим другом Висенте.

Я сказал, что познакомился с Висенте во время одной из поездок в Мексику. Дон Хуан, казалось, был искренне удивлён и попросил меня рассказать об этом подробнее.

В тот раз я ехал через Дуранго и вспомнил, что в этом городе живёт один из друзей дона Хуана, с которым он советовал мне когда-нибудь обязательно познакомиться. Я разыскал этого человека, и мы немного поговорили. На прощанье он дал мне мешочек с несколькими растениями и подробно объяснил, как нужно посадить одно из них.

По пути в Агуас Калентес я остановился, вышел из машины и внимательно осмотрелся, желая убедиться в том, что поблизости никого нет. Я стоял на вершине невысокого холма, с которого дорога просматривалась на несколько километров в обоих направлениях. Местность была абсолютно пустынной. Несколько секунд я помешкал, чтобы сориентироваться и вспомнить инструкции дона Висенте. Потом взял одно из растений, зашёл в кактусы к востоку от дороги и посадил его, в точности следуя всем указаниям. Для поливки растения я прихватил из машины бутылку минеральной воды. Я попытался сбить пробку железкой, которой копал ямку для растения, но неудачно – бутылка разбилась и отлетевший осколок зацепил верхнюю губу. Пошла кровь.

Я вернулся к машине за второй бутылкой. Когда я вынимал её из багажника, рядом остановился почтовый фургон «фольксваген», и водитель спросил, что случилось. Я ответил, что всё нормально, и он уехал. Я пошёл к растению, полил его и направился обратно к машине. Когда до дороги оставалось метров тридцать, неожиданно послышались голоса. Я быстро спустился к шоссе и увидел трёх мексиканцев – двух мужчин и одну женщину. Один из мужчин сидел на переднем бампере моей машины. На вид – лет сорок, среднего роста, с чёрными курчавыми волосами. На нём были старые потёртые джинсы и выгоревшая, когда-то розовая рубашка, за спиной болтался какой-то свёрток. Ботинки с незавязанными шнурками были ему, похоже, велики и казались очень неудобными. Он обливался потом.

Другой мужчина стоял шагах в десяти от машины. Он выглядел хрупким и ростом был ниже первого. Прямые волосы были зачёсаны назад. На вид ему было лет пятьдесят. Одет он был немного лучше: тёмно-синий пиджак, светло-голубые джинсы, чёрные туфли. В руках у него был свёрток поменьше. Он ничуть не вспотел, и казался отрешённым и незаинтересованным.

Женщине было за сорок. Толстая и очень смуглая, в чёрной юбке, белом свитере и остроносых туфлях. Свёртка у неё не было, зато был транзистор. Она выглядела очень усталой, лицо покрывали большие капли пота.

Когда я подошёл, женщина и мужчина помоложе попросили меня подвезти их. Я показал на полностью загруженное заднее сиденье и сказал, что в машине нет места. Тогда мужчина сказал, что если я поеду не слишком быстро, то их вполне устроит задний бампер. Кроме того, они могли бы устроиться на капоте. Я сказал, что это несерьёзно. Однако по их тону чувствовалось, что для них это очень важно. Мне стало неловко, и я дал им денег на автобус.

Мужчина помоложе взял деньги и поблагодарил, однако второй неприязненно отвернулся.

– Я хочу, чтобы он нас подвёз, – сказал он, – деньги меня не интересуют.

Потом он обратился ко мне:

– У тебя есть вода или что-нибудь поесть?

Но у меня не было продуктов, а воды больше не осталось, и предложить им было действительно нечего. Они ещё немного постояли, глядя на меня, потом повернулись и пошли по дороге.

Я сел в машину и попытался запустить двигатель. Но он не работал – была страшная жара, и я, должно быть, перекачал бензин. Услышав жужжание стартера, мужчина помоложе остановился, а потом вернулся к машине и встал сзади, готовый её подтолкнуть. Я почувствовал себя страшно неуютно и даже вздохнул с неподдельным отчаянием. Наконец, двигатель заработал, и я укатил прочь.

После того, как я закончил свой рассказ, дон Хуан долго молчал.

– Почему ты не говорил мне об этом раньше? – спросил он, не глядя на меня.

Пожав плечами, я ответил, что никогда не считал этот случай чем-то важным.

– Это чертовски важно, – сказал он. – Висенте – первоклассный маг. Он дал тебе что-то посадить потому, что у него были на то основания. И если ты встретил трёх человек, которые выскочили из ниоткуда сразу после того, как ты посадил растение, то этому тоже была своя причина. И только такой непроходимый тупица, как ты, мог не обратить на это внимания и считать, что ничего особенного не произошло.

Он велел как можно подробнее рассказать обо всём, что происходило в тот день, когда я был у Висенте.

Я начал рассказывать, как, проезжая через город, оказался возле рынка. Мне пришла в голову мысль поискать дона Висенте. Я остановился, вылез из машины и пошёл через рынок туда, где торговали лекарственными травами. В ряду было три прилавка, но за ними сидели толстые матроны. Я дошёл до конца прохода и за поворотом обнаружил ещё один прилавок. За ним сидел хрупкий седой человек. Когда я его увидел, он как раз продавал какой-то женщине клетку для птиц.

Я подождал, пока он освободится, а затем поинтересовался, не знает ли он дона Висенте Медрано. Он смотрел на меня, не отвечая.

– Что вам нужно от Висенте Медрано? – спросил он наконец.

Я сказал, что пришёл навестить его от лица моего друга, и назвал ему имя дона Хуана. Старик секунду смотрел на меня, а затем сказал, что он и есть Висенте Медрано и что он к моим услугам. Потом предложил мне сесть. Он казался очень довольным, вёл себя свободно и дружелюбно. Я рассказал ему о своей дружбе с доном Хуаном. Чувствовалось, что между нами сразу же возникла взаимная симпатия. Дон Висенте сказал, что знаком с доном Хуаном с тех пор, как им обоим было по двадцать лет. Он исключительно хорошо отзывался о доне Хуане, а в самом конце разговора произнёс с дрожью в голосе:

– Хуан – истинный человек знания. Сам я очень мало занимался силами растений. Меня всегда больше интересовали их лечебные свойства. Я даже собирал книги по ботанике, которые продал лишь недавно.

Он немного помолчал, потирая подбородок и как бы подбирая подходящее слово.

– Можно сказать, что я – человек лирического знания, – сказал он. – Другое дело Хуан – мой индейский брат...

Дон Висенте помолчал ещё с минуту. Застывшим взглядом он уставился в землю слева от меня. Потом повернулся ко мне и сказал почти шёпотом:

– О, как высоко парит мой индейский брат!

Дон Висенте поднялся. Разговор, казалось, был окончен. Если бы кто-то другой заявил нечто подобное насчёт «парящего индейского брата», я счёл бы это штампом, сентиментальной дешёвкой. Однако дон Висенте сказал это так искренне и с таким ясным взглядом, что я был прямо-таки заворожён образом индейского брата, который парит так высоко... Я был уверен, что он говорит совершенно серьёзно.

– Лирическое знание. Как же! – воскликнул дон Хуан, когда я рассказал ему всё. – Висенте – брухо. Какого чёрта ты к нему пошёл?

Я напомнил, что он сам советовал мне побывать у дона Висенте.

– Какая чушь! – очень выразительно сказал он. – Я тебе говорил, что когда-нибудь, после того, как ты научишься видеть, тебе полезно будет познакомиться с моим другом Висенте. Вот что я говорил. А ты пропустил это мимо ушей.

Я пытался возражать, говоря, что дон Висенте не сделал мне ничего дурного и что я был просто очарован его манерами и добротой.

Дон Хуан покрутил головой и полушутливым тоном выразил своё крайнее изумление по поводу того, что он назвал «хранящим меня везением». Он сказал, что мой «поход» к дону Висенте выглядит примерно так же, как если б я забрался в клетку со львами, вооружившись хворостинкой. Дон Хуан казался возбуждённым, хотя я не видел никаких причин для беспокойства. Дон Висенте прекрасный человек. Он выглядел таким хрупким, даже почти эфемерным, наверное из-за странно призрачных глаз. Я спросил дона Хуана, каким образом такой замечательный человек мог быть опасным.

– Ты чертовски глуп! – сказал он, жёстко взглянув на меня. – Конечно, сам он не сделает тебе ничего плохого. Но знание – это сила. И если человек встал на путь знания, то он больше не отвечает за то, что может случиться с теми, кто вступает с ним в контакт. Отправляться к Висенте тебе следовало только после того, как ты будешь знать достаточно, чтобы обезопасить себя. Обезопасить не от него, а от той силы, которая на него работает и которая, кстати, не принадлежит ни ему, ни кому-либо другому. Узнав, что ты – мой друг, и решив, что ты знаешь достаточно, чтобы защитить себя, он сделал тебе подарок. Ты явно ему понравился, и он сделал тебе великолепный подарок, на который ты наплевал. Какая жалость!

24 мая 1968

Весь день я надоедал дону Хуану, упрашивая рассказать о подарке дона Висенте. Я доказывал, что он должен учитывать разницу между нами – ведь то, что для него очевидно, мне может быть совершенно непонятным. В конце концов он уступил.

– Сколько растений он тебе дал?

Я сказал, что четыре, хотя в действительности точно не помнил. Тогда дон Хуан попросил меня как можно подробнее рассказать, что происходило после того, как я ушёл от дона Висенте, – вплоть до момента, когда я остановился на шоссе. Но я почти ничего не помнил.

– Количество растений и порядок событий имеют огромное значение, – сказал он. – Откуда мне знать, что это был за подарок, если ты сам ничего не помнишь?

Я безуспешно пытался восстановить последовательность событий.

– Если бы ты вспомнил детали, я мог бы, по крайней мере, сказать тебе, каким образом ты упустил подарок.

Дон Хуан был заметно взволнован и настойчиво пытался заставить меня вспомнить, но на этом месте в моей памяти был провал.

– Как ты думаешь, что именно я сделал неправильно, дон Хуан? – спросил я просто чтобы не молчать.

– Всё.

– Но ведь я буквально следовал всем инструкциям дона Висенте!

– Ну и что? Неужели тебе не ясно, что это было бессмысленно?

– Почему?

– Потому что инструкции были даны тому, кто умеет видеть, а не идиоту, который только благодаря везению выпутался из этой истории живым. Ты отправился к Висенте неподготовленным. Он подарил тебе нечто, потому что ты ему понравился. Но этот подарок вполне мог стоить тебе жизни.

– Но зачем же тогда он дал мне что-то столь серьёзное? Если он маг, то должен был понять, что я ничего не знаю.

– Нет, он не мог этого увидеть. Ты выглядишь знающим, хотя в действительности знаешь очень мало.

Я мог бы поклясться, что ничего из себя не строил, по крайней мере, сознательно.

– Я не это имею в виду, – сказал он. – Если бы ты что-то из себя строил, Висенте увидел бы это. Когда я вижу тебя, то для меня ты выглядишь так, словно знаешь очень многое, хотя сам я уверен, что это не так.

– О каком знании ты говоришь, дон Хуан? Что именно я будто бы знаю?

– Секреты силы, конечно, знание брухо. Поэтому когда Висенте увидел тебя, он сделал тебе подарок, а ты поступил с этим подарком, как собака поступает с едой, когда у неё набито брюхо. Наевшись вдоволь, она мочится на пищу, чтобы её не съели другие собаки. И теперь мы никогда не узнаем, что же это было на самом деле. Ты многое потерял. Какая жалость!

Он помолчал немного, пожал плечами и усмехнулся.

– Жаловаться бесполезно, – сказал он. – Но от этого трудно отучиться. Подарки силы встречаются в жизни крайне редко, они уникальны и драгоценны. Мне, например, никогда не делали таких подарков. Я знаю лишь очень немногих людей, которые получали нечто подобное. Стыдно разбрасываться столь уникальными вещами.

– Я тебя понял, дон Хуан, – сказал я. – Что я могу сделать, чтобы спасти подарок?

Он засмеялся и несколько раз повторил «спасти подарок».

– Звучит здорово, – сказал он. – Мне нравится. Но всё же спасти твой подарок ничто не в силах.

25 мая 1968

Сегодня дон Хуан показывал мне, как собираются ловушки для мелкой дичи. Почти всё утро мы срезали и очищали ветки. У меня в голове вертелось множество вопросов. Я пытался заговорить с ним во время работы, но он отшутился, сказав, что из нас двоих лишь мне одному под силу одновременно работать и руками и языком. Наконец мы присели отдохнуть, и я тут же выпалил вопрос:

– Дон Хуан, на что похоже видение?

– Чтобы это узнать, необходимо самому научиться видеть. Я не могу объяснить тебе.

– Это что – секрет, который ты мне пока не можешь раскрыть?

– Нет. Просто это нельзя описать словами.

– Почему?

– Ты не поймёшь.

– А ты попробуй. Вдруг пойму?

– Нет. Ты должен сделать это самостоятельно. Научившись видеть, ты будешь воспринимать мир по-другому.

– Так значит ты, дон Хуан, больше не воспринимаешь мир обычным способом?

– Я воспринимаю обоими способами. Если мне нужно смотреть на мир, я вижу его как обычный человек, как ты, например. Когда мне нужно видеть, я изменяю способ восприятия и вижу иначе.

– Вещи выглядят одинаковыми каждый раз, когда ты их видишь?

– Изменяются не вещи, а способ, которым ты их воспринимаешь.

– Ты не понял. Возьмём, к примеру, дерево. Оно изменяется или остаётся одним и тем же каждый раз, когда ты его видишь?

– Изменяется, и в то же время остаётся таким же.

– Но если одно и то же дерево выглядит иначе всякий раз, когда ты его видишь, то не означает ли это, что всё твоё видение – сплошная иллюзия?

Улыбнувшись, он некоторое время молчал, как бы собираясь с мыслями. Наконец он сказал:

– Когда ты на что-нибудь смотришь, ты не видишь. Ты просто констатируешь наличие чего-то определённого. Поскольку тебя не интересует видение, вещи, на которые ты смотришь, каждый раз выглядят для тебя более или менее одинаковыми. Но когда ты видишь, вещи никогда не бывают одними и теми же, и в то же время это те же самые вещи.

Например, я говорил тебе, что человек выглядит, как яйцо. Каждый раз, когда я вижу одного и того же человека, я вижу яйцо. Но это не то же самое яйцо.

– Да, но если вещи никогда не бывают одними и теми же, то они неузнаваемы. Какой тогда смысл учиться видению?

– Чтобы различать. Видение – это восприятие истинной сущности. Когда видишь, воспринимаешь то, что есть в действительности.

– Значит ли это, что я не воспринимаю то, что есть в действительности?

– Не воспринимаешь. Твои глаза приучены только смотреть. Вот, к примеру, те трое мексиканцев, которых ты встретил на дороге. Ты запомнил их очень хорошо, даже описал мне их одежду, но это лишний раз подтверждает, что ты их не видел. Если бы ты мог видеть, ты бы сразу понял, что это – не люди.

– Что значит не люди? А кто же тогда?

– Не люди и всё.

– Но этого не может быть. Это были такие же люди, как мы с тобой.

– Нет. И я в этом абсолютно уверен.

– Что, призраки, духи или, может, души умерших?

Он ответил, что не знает, кто такие призраки, духи и души.

Я взял в машине Вэбстеровский словарь современного английского языка и перевёл ему то, что там по этому поводу говорилось: «Призрак – предполагаемый бестелесный дух умершего человека. Считается, что П. является живым людям в виде бледного полупрозрачного видения».

И насчёт духов:

«Дух – сверхъестественное существо..., под духами обычно понимаются призраки или подобного рода существа, обитающие в определённой местности и обладающие определённым (добрым или злым) характером».

Дон Хуан сказал, что тех троих можно было бы, пожалуй, назвать духами, хотя прочитанное мной определение не совсем им подходит.

– Может, это что-то типа хранителей? – спросил я.

– Хранителей? Нет, они ничего не хранят.

– Тогда наблюдателей? Ну, которые наблюдают за нами и нас контролируют.

– Это просто силы, ни плохие, ни хорошие, просто силы, которых брухо стремится заставить работать на себя.

– Это союзники, дон Хуан?

– Да, это – союзники человека знания.

Впервые за восемь лет нашего знакомства дон Хуан вплотную подошёл к тому, чтобы дать определение союзника. Я просил его об этом десятки раз. Обычно он игнорировал мой вопрос, говоря, что мне и без того отлично известно, что такое союзники, и что глупо спрашивать о том, что и так знаешь. Прямое заявление о природе союзников было чем-то новым, и я решил не упускать случая как следует разобраться в этом вопросе.

– Ты говорил, что союзники содержатся в растениях – в дурмане и в грибах, – сказал я.

– Ничего подобного я не говорил, – убеждённо возразил он. – Ты всегда переиначиваешь мои слова на свой лад.

– Постой, но в своей книге я именно так и написал.

– Ты можешь писать всё, что хочешь, только не надо мне рассказывать, что якобы я такое говорил.

Я напомнил ему: когда-то он рассказывал мне о дурмане как о союзнике своего бенефактора и говорил, что его собственный союзник – это дымок, а несколько позже уточнил, что в каждом растении содержится союзник.

– Нет. Это неверно, – хмуро заявил он. – Дымок – действительно мой союзник, но это не означает, что союзник содержится в курительной смеси, грибах или трубке. Просто всё это вместе позволяет мне до него добраться, а почему я называю его дымком – моё личное дело.

Дон Хуан сказал, что те трое, которых я встретил на шоссе, были союзниками дона Висенте.

Тогда я напомнил ему его слова о том, что в отличие от Мескалито, увидеть которого достаточно легко, увидеть союзника невозможно.

После этого мы долго спорили. Дон Хуан утверждал, что, говоря о невозможности видеть союзников, он имел в виду их способность принимать любую форму. Когда я возразил, что о Мескалито он говорил то же самое, он прервал дискуссию, заявив, что «видение», о котором говорит он – это не обычное «смотрение», и что путаница возникает из-за моего стремления всё облечь в слова.

Через несколько часов дон Хуан сам вернулся к теме союзников, хотя я молчал, чувствуя, что мои вопросы его раздражают. Он как раз показывал мне, как собирать ловушку для кроликов. Я держал длинную палку, согнув её как можно больше, а он связывал её концы прочной бечёвкой. Палка была довольно тонкой, но чтобы удерживать её в согнутом положении всё равно требовались значительные усилия. Когда он, наконец, закончил, у меня дрожали руки, шея затекла и мышцы свело от напряжения.

Мы сели передохнуть, и дон Хуан сказал, что пришёл к выводу, что мне ничего не удастся понять, если я как следует об этом не поговорю. Поэтому он не возражает против того, чтобы я задавал вопросы, и попытается рассказать мне о союзниках всё, что сможет.

– Союзник не содержится в дыме. Дым доставляет тебя к союзнику, а когда ты становишься с ним одним целым, тебе уже больше не нужно использовать дым. С этого момента ты можешь управлять своим союзником при помощи воли и заставлять его делать всё, что тебе потребуется. Союзники не бывают ни плохими, ни хорошими, это просто силы, которыми маги пользуются по своему усмотрению. Дымок нравится мне за верность и честность и ещё за то, что не требует от меня слишком многого.

– Какими ты воспринимаешь союзников, дон Хуан? Для меня они выглядели обыкновенными людьми, по крайней мере, так я их воспринял. Как бы они выглядели для тебя?

– Как обыкновенные люди.

– Но как же тогда их отличить от настоящих людей?

– Люди, когда их видишь, имеют форму светящихся яиц. Союзник в образе человека всегда имеет форму человеческого тела. Именно это я имел в виду, когда говорил, что союзника невозможно увидеть. Союзников невозможно увидеть потому, что они всегда принимают чью-то форму – собак, койотов, птиц, даже перекати-поля. Разница в том, что когда их видишь, они сохраняют форму того, чем прикидываются. Понимаешь? Каждое существо и каждый предмет имеет свойственную ему специфическую форму когда его видишь. Человек, например – форму светящегося яйца, другие существа – какие-то свои формы. Только союзники, – и когда их воспринимаешь в обычном режиме, и когда их видишь, – сохраняют одну и ту же форму, которую копируют. Эта форма достаточно совершенна, чтобы обмануть глаза. Я имею в виду глаза человека. Собаку или, скажем, ворону не проведёшь.

– Получается, что они нас попросту дурачат. Но зачем?

– Я думаю, мы сами себя одурачиваем. Союзник всего лишь принимает форму чего-то, что есть в окружающем нас мире, а мы, в свою очередь, принимаем его за то, чем он не является. Разве он виноват в том, что мы не умеем видеть, а способны только смотреть на поверхность вещей?

– Мне непонятно их назначение, дон Хуан. Что союзники делают в мире?

– А что люди делают в мире? Я, например, не знаю. Мы существуем и всё. Союзники – тоже существуют. Вполне возможно, что они были здесь и до нас.

– А что значит «до нас», дон Хуан?

– Люди не всегда были здесь.

– Где это здесь – в этой стране или в этом мире?

Завязалась длинная дискуссия по этому поводу. Дон Хуан сказал, что для него существует только один мир – та земля, по которой он ходит. Я спросил, откуда он знает, что мы не всегда присутствовали в этом мире.

– Очень просто, – сказал он. – Люди знают о мире слишком мало. Койоты знают намного больше. Видимость вещей никогда не вводит их в заблуждение.

– Хорошо, а как же тогда людям удаётся их ловить и убивать? – спросил я. – Если их не вводит в заблуждение видимость, почему они так легко умирают?

Дон Хуан молча смотрел на меня до тех пор, пока я не почувствовал смущение.

– Мы можем поймать, отравить или пристрелить койота, – сказал он. – Как бы мы ни убили его, он будет лёгкой добычей, потому что не знаком с нашими хитростями. Но если койот останется жив, можешь быть уверен, что он так просто уже не попадётся. Хороший охотник это знает и никогда не ставит свои ловушки дважды на одном месте. Если койот погиб в капкане, то другие койоты видят его смерть, которая всегда бродит поблизости, и обходят капкан, а возможно и всю эту местность, десятой дорогой. Люди не видят смерти своих собратьев, которая остаётся там, где они умерли. Человек может что-то смутно чувствовать, однако не видит.

– Койоты видят союзников?

– Конечно.

– А как они выглядят для койотов?

– Чтобы это знать, мне нужно было бы побыть койотом. Но я могу сказать, как выглядят союзники для ворон – нечто вроде колпака, широкое и круглое внизу и острое вверху. Некоторые светятся, но в большинстве случаев они очень тусклые и выглядят тяжёлыми. Как мокрая тряпка. Неприятное зрелище.

– А какими видишь их ты, дон Хуан?

– Я же говорил – они сохраняют форму того, чем прикидываются. А принимать они могут любые формы каких угодно размеров – от булыжника до горы.

– Они говорят, смеются, издают какие-то звуки?

– Среди людей они ведут себя как люди, среди животных – как животные. Животные обычно их боятся. Однако если они привыкают к союзнику, то реагируют довольно спокойно. Люди поступают примерно так же. Ведь среди нас – масса союзников, но мы можем только смотреть, и потому просто не замечаем их.

– Ты хочешь сказать, что некоторые из людей, которых я вижу на улице, не являются людьми? – в замешательстве спросил я.

– Некоторые не являются, – выразительно ответил он.

Его заявление показалось мне полнейшим абсурдом, и в то же время я не мог допустить, что он сделал его только ради эффекта. Я сказал, что это похоже на научно-фантастические истории о пришельцах с других планет. Он заявил, что его мало волнует, на что это похоже, но в уличной толпе иногда попадаются союзники в человеческом облике.

– Почему ты считаешь, что все в толпе обязательно должны быть людьми? – спросил он очень серьёзным тоном.

Я не мог объяснить этого ничем иным, кроме привычки, основанной на вере.

Он сказал, что ему очень нравится разглядывать толпу и видеть её как скопление яйцеобразных существ. Но иногда среди множества светящихся яиц нет-нет да промелькнёт фигура в форме человеческого тела.

– Весьма занятно, во всяком случае для меня, – со смехом сказал он. – Мне нравится сидеть в парках или на автостанциях и наблюдать. Иногда сразу же замечаешь союзника, иногда их нет, и повсюду только настоящие люди. Однажды я даже видел двух союзников сразу. Они сидели рядышком в автобусе. Но это был единственный такой случай.

– Этот случай имел для тебя какое-то особое значение? – спросил я.

– Конечно. Всё, что они делают, имеет значение. Из их действий маг иногда может извлечь силу. Даже если у брухо нет «своего» союзника, он может управлять силой, если умеет видеть. Для этого он должен следить за действиями союзников. Задолго до того, как я обзавёлся своим, мой бенефактор научил меня извлекать силу из действий других союзников. Я разглядывал толпы людей и каждый раз, когда видел союзника, тот меня чему-нибудь учил. Ты встретился сразу с тремя. Какой великолепный урок ты упустил!

Он замолчал и не говорил больше ничего до тех пор, пока мы не закончили собирать ловушку. Потом он повернулся ко мне и неожиданно, как бы вспомнив, сказал, что, если встречаешь двух союзников вместе, то они обычно относятся к одному типу и имитируют существ одного пола. В его случае оба были мужчинами. Я встретил двух мужчин и женщину, так что мой случай был вообще из ряда вон выходящим.

Я спросил, могут ли они копировать детей, и если могут, то какого пола; могут ли они принимать формы людей разных рас или, скажем, семьи из трёх человек – мамы, папы и ребёнка. И, наконец, я спросил, не видел ли он союзника за рулём автомобиля или автобуса.

Дон Хуан молча слушал мою болтовню, но в ответ на последний вопрос весело рассмеялся. Он сказал, что я неточно формулирую вопросы. Надо было спросить, не видел ли он когда-нибудь союзника за рулём транспортного средства.

– Разве мотоциклы тебя не интересуют? – ехидно прищурившись, спросил он.

Его насмешка была добродушной, и я засмеялся вместе с ним.

Затем он объяснил, что союзники не в состоянии ни на что воздействовать и ничем управлять непосредственно, однако могут действовать косвенно, влияя на людей. Соприкасаться с союзниками опасно, потому что они способны вывести на поверхность всё худшее в человеке. Путь ученичества так долог и тернист, потому что прежде чем входить в контакт с этими силами, человек должен исключить из своей жизни всё лишнее, всё, что не является жизненно необходимым, иначе ему не выдержать столкновения с ними. Дон Хуан сказал, что союзник при первой встрече заставил его бенефактора сильно обжечься, причём шрамы остались такие, словно тот побывал в лапах у горного льва. Самого дона Хуана союзник загнал в тлеющий костёр, и он обжёг себе колено и спину возле лопатки. Но после того, как он стал одним целым с союзником, шрамы постепенно исчезли.

←К оглавлению

Вверх

Далее


(наведите мышь)