←К оглавлению

Карлос Кастанеда – Сказки о силе

Часть первая
СВИДЕТЕЛЬ ДЕЙСТВИЯ СИЛЫ

Глава первая.
Свидание со знанием

Я не видел дона Хуана несколько месяцев. Была осень 1971 года. Я был уверен, что он гостит у дона Хенаро в Центральной Мексике, и выехал туда, приготовившись к неделе пути. Но проезжая через Сонору к концу второго дня путешествия, я свернул к его дому и вышел из машины. Как ни странно, меня встретил сам хозяин.

– Дон Хуан! – воскликнул я. – Не ожидал тебя здесь найти.

Дон Хуан рассмеялся. Похоже, моё удивление доставило ему удовольствие. Он сидел у двери верхом на пустом молочном бидоне с таким видом, как будто давно меня поджидал. Сняв шляпу, он с шутовской галантностью раскланялся, затем снова надел её и отдал мне честь по-военному.

– Ну, присаживайся, – весело сказал он. – Рад тебя видеть снова.

– А я собирался впустую проделать весь путь до Центральной Мексики, потом мне пришлось бы возвращаться назад в Лос-Анжелес. То, что я нашёл тебя здесь, сэкономило мне столько дней пути!

– Так или иначе ты бы меня нашёл, – загадочно произнёс он. – Сойдёмся на том, что ты должен мне эти шесть дней пути до Центральной Мексики, и ты используешь их на кое-что более интересное, чем нажимать педаль газа в своей машине.

Было что-то необыкновенно привлекательное в его тёплой улыбке.

– Где же твой блокнот? – спросил он.

Я сказал, что оставил его в машине, и он велел мне вернуться за ним, поскольку без него я выгляжу сиротливо.

– Я закончил работу над книгой, – сообщил я.

Он пристально посмотрел на меня, так что у меня заныло под ложечкой, словно он чем-то мягким толкал меня в живот. Мне едва не стало дурно, но тут он отвернулся, и всё прошло.

Я хотел поговорить о своей новой книге, но он сделал знак, что ему это не интересно, потом заулыбался и тут же втянул меня в беседу о каких-то незначительных вещах. Наконец мне всё же удалось перевести разговор на интересующую меня тему. Я упомянул, что просмотрел свои ранние записи и пришёл к выводу, что с первого дня нашей встречи получал от него подробное описание мира магов, только мне не совсем понятна роль галлюциногенных растений.

– Почему ты так часто заставлял меня принимать эти растения силы? – спросил я.

Он рассмеялся и еле слышно произнёс:

– Потому что ты тупой.

Ответил он достаточно внятно, но я на всякий случай переспросил, будто не расслышал:

– Что-что?

– Сам знаешь, что, – оборвал он и встал. – Ты слишком заторможенный, – пояснил он, потрепав меня по голове. – И не было другого способа расшевелить тебя.

– Выходит, в этих растениях не было абсолютной необходимости?

– В твоём случае была. Хотя, конечно, есть и такие, кто в них не нуждается.

Он постоял, вглядываясь в кустарник слева от дома, затем снова сел и заговорил об Элихио, другом своём ученике. Он сказал, что Элихио растения силы понадобились всего один раз, в самом начале обучения, но преуспел он гораздо больше меня.

– Вообще восприимчивость – состояние для некоторых вполне обычное, – сказал дон Хуан. – Но не для тебя. Как, впрочем, и не для меня. В конце концов, восприимчивость – не самое главное.

– А что главное?

Казалось, он подыскивает ответ.

– Главное – это безупречность воина, – сказал он наконец. – Но всё это лишь способ говорить, способ ходить вокруг да около. Ты уже выполнил ряд магических задач и, я думаю, достаточно созрел для того, чтобы указать тебе на источник самого главного. Я сказал бы, что для воина самое главное – обрести целостность самого себя.

– Что это значит?

– Я же сказал, что только упомяну о главном. В твоей жизни ещё слишком много свободных концов, которые тебе предстоит свести воедино прежде, чем мы сможем поговорить о целостности.

Он жестом оборвал разговор. Кто-то или что-то явно находилось поблизости. Дон Хуан внимательно прислушался, скосив глаза влево так, что стали видны одни белки. Через несколько секунд он встал и, наклонившись ко мне, прошептал на ухо, что нам нужно пойти на прогулку.

– Что-то не так? – спросил я шёпотом.

– Нет, всё так. Всё о'кей.

Мы направились в пустынный чапарраль и примерно через полчаса вышли на небольшой, футов двенадцати в диаметре участок ссохшейся красноватой почвы, идеально утрамбованный и плоский, причём без каких-либо следов механической обработки. Дон Хуан сел в центре этого круга, лицом на юго-восток, велев мне сесть напротив, лицом к нему.

– Что мы здесь будем делать? – спросил я.

– Здесь у нас сегодня вечером свидание, – ответил Дон Хуан. Он окинул взглядом окрестности и вновь стал смотреть на юго-восток. Его действия встревожили меня. Я спросил, с кем будет свидание.

– Со знанием, – ответил он. – Можно сказать, что знание кружит вокруг нас.

Не дав мне ухватиться за столь загадочный ответ, он быстро сменил тему и весело предложил мне быть естественным, то есть писать и говорить так, словно мы находимся у него дома. В то время меня особо занимало яркое переживание, испытанное мною полгода назад, – «разговор с койотом». Тогда я впервые сумел самостоятельно визуализировать магическое описание мира, в котором разговор с животными был в порядке вещей.

– Мы не будем рассуждать о подобных опытах, – сказал Дон Хуан, когда я закончил. – Не стоит индульгировать, фокусируя внимание на прошедших событиях. Мы можем касаться их, но только для примера.

– Почему, дон Хуан?

– У тебя ещё недостаточно личной силы для поиска объяснения магов.

– Значит, существует объяснение магов?

– Конечно. Маги тоже люди. Мы – создания мысли. Мы ищем разъяснений.

– А я-то был уверен, что поиск объяснений – это и есть мой главный недостаток.

– Нет. Твой недостаток в поиске подходящих объяснений, которые вписывались бы в твой мир. Я возражаю именно против твоей рассудочности. Маг тоже объясняет вещи в своём мире, но он не такой твердолобый, как ты.

– Как могу прийти к объяснению магов я?

– Накапливая личную силу, ты придёшь к нему естественным образом. Но объяснение магов – это не то, что понимаешь под объяснением ты. И всё же оно делает мир и его чудеса если не ясными, то, по крайней мере, не столь устрашающими. Именно это должно быть сущностью объяснения. Но это не то, что ты ищешь. Ты ищешь только отражения собственных идей.

Я устал от своих же вопросов. Однако улыбка дона Хуана подталкивала к продолжению разговора. Для меня была очень важно ещё одна тема – его друг дон Хенаро и то странное воздействие, которое оказывали на меня его поступки. Каждая встреча с ним сопровождалась совершенно неописуемым расстройством всех моих органов чувств. Услышав мой вопрос дон Хуан рассмеялся.

– Хенаро поразителен, – сказал он. – Но пока нет смысла говорить о нём или о его воздействии на тебя. Для этой темы у тебя ещё недостаточно личной силы. Подожди, когда она у тебя будет, тогда и поговорим об этом.

– А если у меня её не будет никогда?

– Если её у тебя никогда не будет, значит мы никогда и не поговорим.

– Но когда же она у меня появится при моих-то темпах продвижения?

– Это зависит от тебя. Я дал тебе все необходимые знания. Теперь ты сам отвечаешь за накопление достаточной личной силы, чтобы суметь потрогать чешуйки.

– Ты говоришь метафорами, – сказал я. – Скажи лучше прямо, что мне делать. А если ты мне это уже говорил, то давай предположим, что я забыл.

Дон Хуан усмехнулся и лёг, заложив руки за голову.

– Ты прекрасно знаешь, что тебе нужно, – сказал он.

Я ответил, что и мне порой так кажется, но обычно я не уверен в себе.

– Боюсь, что ты путаешь понятия, – сказал он. – Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека – это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, называя это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Похоже, что ты гоняешься за радугой вместо того, чтобы стремиться к смирению воина. Разница между этими понятиями огромна. Самоуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина – это безупречность в поступках и чувствах.

– Я все время пытаюсь жить по твоим советам, – сказал я. – Может быть, у меня не всегда всё получается, но я делаю всё что могу. Можно ли назвать это безупречностью?

– Нет. Ты должен делать нечто большее. Ты должен постоянно превосходить самого себя.

– Но ведь это безумие, дон Хуан. На это никто не способен.

– Есть масса естественных для тебя вещей, которые лет десять назад показались бы тебе безумием. Эти вещи не изменились. Изменилось твоё представление о себе. Невозможное тогда стало вполне возможным сейчас. Не исключено, что твой полный успех в изменении себя – всего лишь вопрос времени. В этом отношении единственно возможный для воина курс – это действовать неуклонно, не оставляя места для отступления. Ты достаточно знаешь о пути воина, чтобы поступать должным образом, но тебе мешают старые привычки и нелепый распорядок жизни.

Мне показалось, что я понял его.

– Ты считаешь, что записывание – это одна из моих старых привычек, от которой я должен избавиться? Может, мне уничтожить мою новую рукопись?

Вместо ответа он поднялся и посмотрел на край чапарраля. Я сказал, что получил много писем от читателей, которые уверяли меня, что нельзя писать о своём ученичестве. Они ссылались на то, что учителя восточных эзотерических учений требуют соблюдения абсолютной тайны.

– Может, эти учителя просто индульгируют в том, что они учителя? – сказал дон Хуан, не глядя на меня. – Я не учитель. Я всего лишь воин. Поэтому я понятия не имею, что чувствует учитель.

– Дон Хуан, может быть, я действительно напрасно раскрываю некоторые вещи?

– Неважно, что именно человек раскрывает или удерживает при себе, – ответил он. – Что бы мы ни делали и кем бы ни являлись – всё это основывается на нашей личной силе. Если её достаточно, то всего одно сказанное нам слово может изменить нашу жизнь. А если её мало, то пусть даже будут раскрыты все сокровища мудрости – это ничего нам не даст.

Он понизил голос, словно собирался поведать мне нечто сокровенное.

– Я хочу доверить тебе величайшее знание, – сказал он. – Посмотрим, сумеешь ли ты им распорядиться. Знаешь ли ты, что в это мгновение ты окружён вечностью? И что этой вечностью ты можешь воспользоваться, если пожелаешь?

Он выжидающе посмотрел на меня, едва заметными движениями глаз подталкивая к ответу. После длинной паузы я сказал, что не понимаю, о чём идёт речь.

– Вон там! Вечность – там! – произнёс он, указывая на горизонт. Затем – прямо вверх: – Или там. А можно сказать и так: вечность – это нечто здесь и здесь... – И он раскинул руки в стороны, указывая на запад и восток.

Мы посмотрели друг на друга. В его глазах был вопрос.

– Что ты на это скажешь? – требовательно спросил дон Хуан.

Я не знал, что ответить.

– Знаешь ли ты, что можешь вечно расширять свои границы в любом из указанных мною направлений? – продолжал он. – Знаешь ли ты, что одно мгновение может быть вечностью? Это не загадка; это факт, но только если ты оседлаешь это мгновение и используешь его, чтобы унести с собой свою целостность навсегда и в любом направлении.

Он смотрел на меня.

– У тебя раньше не было этого знания, – сказал он, улыбнувшись. – Теперь я открыл его тебе, но что это изменило? Пока у тебя всё равно недостаточно личной силы, чтобы им воспользоваться, иначе моих слов хватило бы тебе, чтобы собрать свою целостность и направить её на прорыв собственных границ.

Он подошёл ко мне и постучал костяшками пальцев по моей груди.

– Вот границы, о которых я говорю, – сказал он. – Можно выйти за них. Мы – это чувство, сознание, заключённое здесь.

Он хлопнул меня по плечам обеими руками, да так, что мой блокнот и карандаш полетели на землю. Дон Хуан наступил на блокнот и, смеясь, смотрел на меня.

Я спросил его, не возражает ли он против моих заметок. Он сказал, что нет, и убрал ногу.

– Мы – светящиеся существа, – сказал он, ритмично покачивая головой. – А для светящихся существ значение имеет только личная сила. Но если ты спросишь меня, что такое личная сила, я отвечу, что этого мои объяснения тебе не объяснят.

Дон Хуан взглянул на запад и сказал, что до заката ещё несколько часов.

– Мы пробудем здесь долго, – объяснил он. – Можно сидеть тихо или разговаривать. Для тебя молчать – неестественно, поэтому продолжим беседу. Это место является местом силы, и поэтому мы должны воспользоваться им до наступления ночи. Сиди как можно естественней, не напрягайся и не бойся. Похоже, что тебе легче всего расслабиться, делая заметки. Поэтому пиши, сколько душе угодно. Я теперь расскажи мне о своём сновидении.

Этот внезапный переход застал меня врасплох. Дон Хуан повторил свою просьбу.

Но эту тему можно было говорить долго. «Сновидения» предполагали культивирование контроля над снами до такой степени, что опыт, приобрётенный в них, становился равнозначным опыту бодрствования. По мнению магов, при практике «сновидения» обычный критерий различия между сном и реальностью становится недействительным. Эта практика, как учил дон Хуан, сводилась к упражнению, в котором требовалось найти свои руки во сне.

После нескольких лет тренировок я сумел, наконец, сделать это. Теперь я понимаю, что добился успеха лишь потому, что научился в какой-то степени контролировать мир своей повседневной жизни. Дон Хуан хотел знать все детали. Я рассказал ему, как часто бывает непреодолимо трудно дать самому себе команду смотреть на руки. Он предупредил меня, что даже начальный этап подготовительной работы, называемый им «настройкой сновидения», – это смертельная игра, в которую разум человека играет сам с собой, и какая-то часть меня будет делать всё возможное, чтобы воспрепятствовать выполнению этой задачи.

По словам дона Хуана, это могли быть размышления о бессмысленности такого занятия, меланхолия или даже депрессия с суицидальными тенденциями. Я, однако, так далеко не зашёл. В моём опыте преобладала комическая сторона. И всё же результат был неизменно отрицательным. Всякий раз, когда я собирался взглянуть во сне на свои руки, случалось что-то необычное. То я начинал летать, то мой сон переходил в кошмар, а то и просто появлялось чувство очень приятного возбуждения. Всё это своей живостью выходило за рамки «нормального» сна, поэтому вырваться было очень трудно. В таких ситуациях моё первоначальное намерение увидеть свои руки обычно забывалось.

И вот однажды ночью я совершенно неожиданно нашёл свои руки во сне. Мне снилось, что я иду по улице какого-то города и вдруг поднимаю руки к лицу. Казалось, что-то внутри меня сдалось и позволило мне увидеть тыльную сторону своих ладоней. Дон Хуан предупреждал меня, что как только образ моих рук станет расплываться или меняться на что-то другое, я должен перевести взгляд с них на любой другой предмет. В этом сне я перенёс внимание на здание в конце улицы. Когда вид этого здания тоже начал туманиться, я сфокусировал внимание на других элементах сна. В результате получилась ясная и чёткая картина пустынной улицы в каком-то неизвестном городе.

Дон Хуан расспрашивал меня о других опытах «сновидения». Мы беседовали довольно долго. Под конец моего отчёта он встал и направился к кустам. Поднялся и я. Я нервничал. Это было ничем не обоснованное чувство, так как для страха или тревоги не было никаких оснований. Вскоре дон Хуан вернулся. Он заметил моё возбуждение.

– Успокойся, – сказал он, мягко сжав мою руку. Усадив меня, он положил мне на колени блокнот и велел писать. Он сказал, что я не должен беспокоить место силы ненужными вибрациями страха или нерешительности.

– Почему я так разнервничался? – спросил я.

– Это естественно, – сказал он. – Твоя деятельность в сновидениях угрожает чему-то в тебе самом. Пока ты о ней не думал, с тобой было всё в порядке. Но теперь, раскрыв свои действия, ты готов упасть в обморок. У каждого воина свой собственный способ сновидения. Все они различны. Объединяют нас только уловки, направленные на то, чтобы заставить себя отступиться. Единственный выход – это продолжение опытов, несмотря на все преграды и разочарования.

Затем он спросил, могу ли я выбирать тему для «сновидения». Я ответил, что даже не представляю, как это делается.

Объяснение магов относительно выбора темы для сновидения заключается в следующем, – сказал дон Хуан. – Воин выбирает тему сознательно, прервав внутренний диалог и удерживая образ в голове. Иными словами, если он сможет на какое-то время прервать беседу с самим собой, а затем, пусть даже на мгновение, удержать мысль о желаемом в сновидении образе, он увидит то, что ему нужно. Я уверен, что ты это сделал, хотя и неосознанно.

После длинной паузы дон Хуан начал принюхиваться. Похоже было, что он прочищает нос. Несколько раз он с силой выдохнул, при этом мышцы его живота сокращались рывками, в такт коротким отрывистым вдохам.

– Хватит говорить о сновидениях, – сказал он. – Это может стать у тебя манией. Если в чём-то и можно добиться успеха, то он должен приходить легко, пусть даже с какими-то усилиями, но без потрясений и навязчивых идей.

Он встал, подошёл к кустарнику и начал всматриваться в листву. Было похоже, что он пытается что-то увидеть там, стараясь не подходить слишком близко.

– Что ты там делаешь? – спросил я, не в силах сдержать любопытство.

Он повернулся ко мне и с улыбкой поднял брови.

– В кустах много странных вещей, – сказал он и снова сел. Его спокойный тон испугал меня ещё больше, чем если бы он внезапно закричал. Я выронил карандаш. Он засмеялся, повторив мои движения, и сказал, что преувеличенные реакции являются одним из свободных концов, всё ещё существующих в моей жизни. Я хотел поговорить на эту тему, но он не позволил.

– Осталось совсем немного дневного времени, – сказал он. – Есть более важные вещи, которые мы должны обсудить до наступления сумерек.

Он добавил, что, судя по моим успехам в «сновидении», я видимо, научился останавливать внутренний диалог по своему желанию. Я подтвердил это.

В начале нашего знакомства дон Хуан предлагал мне для этого другую технику: подолгу ходить с расфокусированными глазами, пользуясь только боковым зрением. Он утверждал, что если удерживать расфокусированные глаза на точке чуть выше горизонта, то получаешь почти полный 180-градусный обзор. Он настаивал, что это упражнение является единственным способом остановки внутреннего диалога. Поначалу он расспрашивал меня о моих успехах, но вскоре перестал интересоваться этим.

Я сказал ему, что применял эту технику в течение нескольких лет, но без особого эффекта. Впрочем, я и не ожидал никаких изменений. Каково же было моё потрясение, когда однажды я понял, что за последние десять минут не сказал самому себе ни единого слова!

Тогда же я понял, что остановка внутреннего диалога – это не просто удерживание слов, произносимых самому себе. Весь процесс моего мышления остановился, и я ощутил себя как бы парящим.

Чувство паники, вызванное этим состоянием, заставило меня в качестве противоядия восстановить свой внутренний диалог.

– Я говорил тебе, что именно внутренний диалог прижимает нас к земле, – сказал дон Хуан. – Мир для нас такой-то и такой-то или этакий и этакий лишь потому, что мы сами себе говорим о нём, что он такой-то и такой-то или этакий и этакий.

Дон Хуан объяснил, что вход в мир магов открывается лишь после того, как воин научится останавливать свой внутренний диалог.

– Ключом к магии является изменение нашей идеи мира, – сказал он. – Остановка внутреннего диалога – единственный путь к этому. Всё остальное – просто разговоры. Пойми – всё, что ты сделал, за исключением остановки внутреннего диалога, ничего не смогло изменить ни в тебе самом, ни в твоей идее мира. Суть в том, что такое изменение не может быть вызвано силой. Вот поэтому учитель и не обрушивается на своих учеников. Это привело бы их лишь к депрессии и навязчивым идеям.

Он попросил подробно рассказать и о других случаях остановки внутреннего диалога, которые у меня были. Я рассказал всё, что мог вспомнить.

Мы беседовали долго. Стемнело, и я не мог больше говорить и записывать одновременно. Заметив это, дон Хуан рассмеялся. Он сказал, что я выполнил ещё одну задачу магии – писал, не концентрируясь на этом. В этот момент я осознал, что до сих пор совершенно не уделял никакого внимания процессу записывания. Казалось, эта была отдельная деятельность, с которой я не имел ничего общего. Я был озадачен. Дон Хуан попросил меня сесть рядом с ним в центре круга. Он сказал, что наступили сумерки и мне опасно сидеть так близко к кустам. Я невольно вздрогнул и придвинулся к нему.

Он велел мне сесть лицом к востоку, успокоиться и остановить внутренний диалог. Но я был слишком возбуждён, чтобы сделать это. Дон Хуан повернулся ко мне спиной, предложив опереться на его плечо. Он сказал, что я должен остановить свои мысли, а затем повернуть лицо к кустам на юго-востоке и не закрывать глаза. Загадочным тоном он добавил, что от решения поставленной передо мной задачи зависит, буду ли я готов к восприятию новой грани мира магов.

Я робко спросил о природе этой задачи. Он мягко усмехнулся. Я ждал его ответа, но затем что-то во мне как бы переключилось, и я почувствовал себя парящим. Казалось, из моих ушей вынули затычки, и сразу же стали слышны бесчисленные шумы чапарраля. Их было так много, что они сливались в сплошной гул. Я почти задремал, как внезапно что-то привлекло моё внимание. Мой мыслительный процесс при этом был отключен. Я как будто не заметил ничего особенного вдруг, но моё сознание явно было чем-то захвачено. Я проснулся окончательно. Мои глаза были сфокусированы на пятне у края чапарраля, но я не смотрел, не думал и не говорил сам с собой. Это было чисто телесным ощущением. Слов не требовалось. Я чувствовал, что прорываюсь через что-то неопределённое. Может быть, прорывалось то, что в обычном состоянии было моими мыслями. Во всяком случае, в моих ощущениях было что-то вроде снежного обвала – что-то, центром чего был я, рушилось. Я почувствовал жжение в животе. Что-то тянуло меня в чапарраль. Я видел тёмную массу кустов перед собой. Но это не было сплошным тёмным пятном. Я мог видеть каждый куст, как если бы смотрел на них в ранних сумерках. Казалось, что они двигаются. Их листва напоминала чёрные юбки, которые нёс ко мне ветер. Но ветра не было. Я погрузился в их гипнотизирующее движение. Какая-то пульсирующая сила подтягивала их всё ближе и ближе ко мне. Потом на фоне очертаний кустов появился более светлый силуэт. Я сфокусировал глаза сбоку от него и смог различить в нём слабое сияние. Не фокусируясь, я взглянул прямо на него. Появилась уверенность, что светлый силуэт – это человек, прячущийся под кустами.

В этот момент я находился в крайне необычном состоянии. Я осознавал и окружающее, и процесс мышления, который оно во мне вызывало. Но я не мог думать так, как обычно. Например, когда я понял, что силуэт, наложенный на кусты, – человек, я вспомнил другой подобный случай. Однажды во время ночной прогулки с доном Хенаро я заметил, что позади нас в кустах прячется человек. Но как только я попытался рационально объяснить это явление, человек исчез из виду. Однако в этот раз я почувствовал себя хозяином положения и отказался не только объяснять что-либо, но и думать вообще. В какой-то момент у меня появилось чувство, что я могу удержать человека и заставить его оставаться на месте. Затем я ощутил странную боль в центре живота. Казалось, что-то вырывается из меня, и я уже не мог держать напряжёнными мышцы брюшного пресса. Как только я сдался, тёмный силуэт громадной птицы или какого-то летающего существа бросился на меня из чапарраля. Было похоже, что человек превратился в птицу. У меня появилось ясно осознанное восприятие страха. Я ахнул и с громким криком опрокинулся на спину. Дон Хуан помог мне подняться. Его лицо было вровень с моим. Он смеялся.

– Что это было? – закричал я.

Он прикрыл мне рот рукой и прошептал в самое ухо, что нам нужно покинуть это место спокойно и собранно, словно ничего не произошло. Мы шли бок о бок. Его походка была спокойной и размеренной. Пару раз он быстро оглянулся. Я сделал то же самое и дважды уловил какую-то тёмную массу, которая, казалось, следовала за нами. Позади я услышал громкий и какой-то неземной крик. На мгновение меня охватил ужас. По мышцам живота прошли судороги. Они начались спазматически, и их интенсивность росла до тех пор, пока они буквально не заставили моё тело бежать.

Применяя терминологию дона Хуана, о моей реакции можно сказать, что моё тело под воздействием испуга выполнило «бег силы» – особую технику передвижения в темноте, которой он обучал меня несколькими годами ранее.

Я действовал почти бессознательно и внезапно обнаружил себя в доме дона Хуана. Очевидно, он следовал за мной, и мы прибежали одновременно. Он зажёг керосиновую лампу, поставил её на потолочную балку и спокойно сказал, чтобы я сел и расслабился.

Некоторое время я бежал на месте, пока немного не успокоился. Затем я сел. Он подчёркнуто потребовал, чтобы я вёл себя так, словно ничего не случилось, и вручил мне мой блокнот. В спешке я и не заметил, что обронил его.

– Что там произошло, дон Хуан?

– У тебя было свидание со знанием, – сказал он, указывая движением подбородка на тёмный край чапарраля. – Я повёл тебя туда потому, что ещё раньше уловил отблеск знания, бродившего вокруг дома. Ты можешь считать, что знание знало о твоём приезде и ждало тебя здесь. Но я предпочёл встретиться с ним не здесь, а на месте силы. Затем я проверил, достаточно ли у тебя личной силы, чтобы отличить знание от остальных вещей вокруг нас. Ты сделал всё прекрасно.

– Минуточку! – запротестовал я. – Я видел силуэт человека, прячущегося за кустами, а затем видел огромную птицу.

– Ты не видел человека! – сказал он с ударением. – Не видел ты и птицу. И силуэт в кустах, и то, что полетело к нам, – это была бабочка. Если ты хочешь быть точным в терминологии магов и не боишься оказаться смешным в своей собственной, то можешь сказать, что сегодня у тебя было свидание с бабочкой. Знание – это бабочка.

Он пристально посмотрел на меня. Свет лампы отбрасывал причудливые тени на его лицо. Я отвёл глаза.

– Возможно, сегодня ночью у тебя будет достаточно личной силы для решения этой загадки, – сказал он. – Если не сегодня, то может быть, завтра. Не забывай – ты должен мне ещё шесть дней.

Дон Хуан поднялся и пошёл на кухню в задней части дома. Он взял лампу и поставил её у стены на короткий круглый чурбан, который использовал как табурет. Мы сели на пол друг против друга и поели бобов с мясом из горшка, который он поставил между нами. Ели мы молча.

Время от времени он искоса поглядывал на меня и, казалось, готов был рассмеяться. Его глаза были прищурены. Когда он смотрел на меня, то слегка приоткрывал их, и влага в уголках отражала свет. Казалось, он использовал свет лампы для того, чтобы создавать зеркальные отражения. Он играл с этим, почти незаметно покачивая головой всякий раз, когда останавливал на мне взгляд. В результате возникала захватывающая игра света. Я осознал его манёвры лишь после того, как он использовал их пару раз. Я был убеждён, что он делает это с определённой целью, и мне показалось важным спросить его об этом.

– Для этого у меня есть веская причина, – заверил он меня. – Я успокаиваю тебя своими глазами. Ты ведь уже больше не нервничаешь, правда?

Я должен был признать, что чувствую себя очень хорошо. Мелькание света в его глазах не было угрожающим и ни в коем случае не раздражало и не пугало.

– Как ты успокаиваешь меня глазами? – спросил я. Он повторил незаметное покачивание головой. Его глаза на самом деле отражали свет лампы.

– Попробуй сделать это сам, – небрежно сказал он и положил мне ещё еды. – Ты сможешь успокаивать себя без моей помощи.

Я попробовал покачать головой, но мои движения были неестественными и неуклюжими.

– Просто болтая головой, ты себя не успокоишь. Скорее заработаешь головную боль. Секрет состоит не в качании головой, а в том чувстве, которое приходит к глазам из области внизу живота. Именно оно заставляет голову качаться.

Он потёр свой живот.

После еды я прислонился к куче дров, накрытых пустыми мешками, и попытался имитировать его покачивания головой. Дон Хуан от души забавлялся, смеясь и хлопая себя по ляжкам.

Затем его смех прервался. Я услышал странный глубокий звук, похожий на постукивание по дереву. Он исходил из чапарраля. Дон Хуан вскинул голову, сделав мне знак быть внимательным.

– Это маленькая бабочка зовёт тебя, – сказал он бесстрастно. Я вскочил. Звук тотчас прекратился. Я посмотрел на дона Хуана в поисках объяснений, но он сделал комический жест беспомощности, пожав плечами.

– Ты ещё не закончил своего свидания, – добавил он. Я сказал, что не чувствую себя достойным, что лучше уеду домой и вернусь, когда буду сильнее.

– Ты говоришь ерунду, – сказал он. – Воин берёт свою судьбу, какой бы она ни была, и принимает её в абсолютном смирении. Он в смирении принимает себя таким, каков он есть, но не как повод для сожаления, а как живой вызов.

Каждому из нас требуется время, чтобы понять это и сделать своим достоянием. Я когда-то ненавидел само слово «смирение». Я – индеец, а мы, индейцы, всегда были смиренны и только и делали, что опускали головы. Я думал, что смирению не по пути с воином. Я ошибался. Сейчас я знаю, что смирение воина и смирение нищего – невероятно разные вещи. Воин ни перед кем не опускает голову, но в то же время он никому не позволяет опускать голову перед ним. Нищий, напротив, падает на колени и шляпой метёт пол перед тем, кого считает выше себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже его, мели пол перед ним.

Вот почему я сегодня сказал тебе, что не знаю, что чувствуют учителя. Я знаю только смирение воина. Оно никогда не позволяет мне быть чьим-то учителем.

Мы некоторое время молчали. Его слова глубоко взволновали меня. Я был тронут ими, но в то же время мне не давало покоя увиденное в чапаррале. Про себя я решил, что дон Хуан явно что-то скрывает и на самом деле вполне осведомлён о происходящем. Я ушёл в эти размышления, но тот же странный звук вдруг вывел меня из задумчивости. Дон Хуан усмехнулся.

– Ты любишь смирение нищего, – тихо сказал он. – Ты склоняешь голову перед разумом.

– Мне вечно кажется, что меня разыгрывают, – сказал я. – Это моя основная проблема.

– Ты прав, тебя разыгрывают, – заметил он с обезоруживающей улыбкой. – Но твоя проблема не в этом. На самом деле ты считаешь, будто я сознательно тебя обманываю. Так ведь?

– Да, что-то мне не позволяет поверить в реальность происходящего.

– Ты опять, прав. Ничто из происходящего не является реальным.

– Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?

– Вещи становятся реальными лишь тогда, когда ты научился соглашаться с их реальностью. Например то, что произошло сегодня ночью, вряд ли может быть для тебя реальным, потому что никто тебя в этом не поддержит.

– Ты хочешь сказать, что ничего не видел?

– Конечно видел, но я не в счёт. Вспомни – я тот, кто тебя обманывает.

Дон Хуан смеялся, пока не закашлялся. Его смех был дружеским, хотя смеялся он явно надо мной.

– Не принимай близко к сердцу чушь, которую я несу, – сказал он ободряюще. – Я просто стараюсь расслабить тебя, зная, что ты чувствуешь себя в своей тарелке только когда выбит из колеи.

Его выражение было рассчитано комичным, так что мы оба расхохотались. После некоторой паузы я вдруг понял, что эти слова только ещё больше испугали меня.

– Ты боишься меня? – спросил он.

– Не тебя, а того, что ты приносишь с собой.

– Я приношу с собой свободу воина. Ты этого боишься?

– Нет, но твоё знание слишком устрашающе. В нём нет для меня утешения. Нет гавани для приюта.

– Ты опять всё путаешь. Утешение, гавань, страх – всё это настроения, которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как видно, чёрные маги уже завладели всей твоей преданностью.

– Кто такие чёрные маги?

– Окружающие нас люди являются чёрными магами. А поскольку ты с ними, то ты тоже чёрный маг. Задумайся на секунду, можешь ли ты уклониться от тропы, которую они для тебя проложили? Нет. Твои мысли и поступки навсегда зафиксированы в их терминологии. Это рабство. А вот я принёс тебе свободу. Свобода стоит дорого, но цена не невозможна. Поэтому бойся своих тюремщиков, своих учителей. Не трать времени и сил, боясь меня.

Я знал, что он был прав. Но несмотря на моё искреннее согласие с ним, я знал, что привычки моей жизни обязательно заставят меня тянуться к моей старой тропе. Я и в самом деле был рабом.

После долгого молчания дон Хуан спросил меня, достаточно ли у меня силы, чтобы ещё раз столкнуться со знанием.

– Ты хочешь сказать – с бабочкой? – спросил я шутя.

Он согнулся от смеха, словно я только что сказал самую смешную вещь в мире.

– Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание – это бабочка? – спросил я.

– Я ничего другого не имею в виду, – ответил он. – Бабочка есть бабочка. Я думал, что к настоящему времени у тебя со всеми твоими достижениями будет достаточно силы, чтобы видеть. Вместо этого ты всего лишь мельком заметил человека, а это не было истинным видением.

В самом начале моего ученичества дон Хуан ввёл концепцию видения как особой способности, которая позволяет воспринимать истинную природу вещей и которую можно развить. За годы нашего общения у меня сложилось впечатление, что так называемое «видение» является интуитивным восприятием или же способностью понимать что-то целиком и мгновенно, или, возможно, способностью насквозь видеть человеческие поступки и выявлять скрытые значения и мотивы.

– Сегодня вечером, когда ты впервые встретился с бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, – сказал дон Хуан. – В этом состоянии, хотя ты и не был обычным самим собой, но тем не менее смог вполне сознательно управлять своим знанием мира.

Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что сказать.

– Как я управлял знанием мира? – спросил я наконец.

– Твоё знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту мысль. Естественно, что тебе пришлось найти способ удержать мир таким, чтобы он отвечал этой мысли.

– Но я вообще не думал, дон Хуан.

– Тогда не будем называть это думанием. Скорее, это привычка видеть мир соответствующим нашему представлению о нём. Когда это не так, мы просто делаем его соответствующим. Бабочки, большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то, что находилось в кустах, должно было быть человеком.

То же самое случилось с койотом. Твои старые привычки определили природу и этой встречи. Что-то произошло между тобой и койотом, но это был не разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе рассказывал, как однажды говорил с оленем. Но ни ты, ни я никогда уже не узнаем, что происходило в этих случаях на самом деле.

– О чём ты говоришь, дон Хуан?

– Когда мне стало понятным объяснение магов, было уже слишком поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами состоялась беседа, – лишь способ расставить всё по местам так, чтобы я мог рассказать об этом. Олень и я что-то делали, но в это время мне нужно было заставить мир соответствовать моим идеям, совершенно так же, как это сделал ты. Как и ты, я всю жизнь разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя. Когда олень подошёл ко мне и сделал то, что он сделал, я был вынужден понимать это как разговор.

– Это объяснение магов?

– Нет, это моё объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению магов.

Его объяснение вызвало у меня состояние огромного умственного возбуждения. На некоторое время я не только забыл о крадущейся бабочке, но даже перестал записывать. Я попытался перефразировать его заявление, и мы ушли в длинные рассуждения относительно рефлексивной природы нашего мира. Мир, по словам дона Хуана, должен соответствовать его описанию. Это описание отражает само себя.

Ещё одним аспектом его объяснения была идея, что мы научились соотносить себя с нашим описанием мира в соответствии с тем, что он назвал «привычками». Я привёл более обширный термин «преднамеренность» – как свойство человеческого сознания, посредством которого соотносятся с объектом или его истолковывают. В ходе разговора мы пришли к интересному выводу. После объяснений дона Хуана наш «разговор» с койотом приобрёл новые черты. Я действительно намеренно вызвал диалог, поскольку никогда не знал другого пути намеренной коммуникации. Я преуспел в том, чтобы заставить и его отвечать описанию, соответственно которому общение происходит через диалог. Таким образом я заставил описание отразиться.

Я чувствовал огромный подъём. Дон Хуан засмеялся и сказал, что быть до такой степени тронутым словами – это другой аспект моей глупости. Он забавным жестом изобразил немой разговор.

– Мы все проходим через одну и ту же ерунду, – сказал он после длинной паузы. – Единственный способ преодолеть её – это продолжать действовать как воин. Остальное придёт само собой и через себя самого.

– А что остальное, дон Хуан?

– Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. Но как они их приобрели, не сможет сказать никто. Единственное, что можно утверждать – они неуклонно действовали как воины, и в какой-то момент всё изменилось.

Он посмотрел на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он встал и сказал, что у меня нет иного выхода, как продолжить своё свидание со знанием.

Я ощугил озноб. Сердце начало колотиться. Я поднялся. Дон Хуан обошёл вокруг меня, как бы рассматривая моё тело под всеми возможными углами. Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.

– Если будешь слишком испуган, ты не сможешь провести своё свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не должен ослаблять своей хватки.

– Я действительно испуган, – сказал я. – Бабочка или не бабочка, но что-то там ползает по кустам.

– Конечно это она! – воскликнул он. – Я возражаю против того, что ты настаиваешь на восприятии её как человека, точно так же, как ты настаивал на восприятии разговора с койотом.

Какая-то часть меня полностью поняла, что он хочет сказать. Но был и другой аспект меня самого, который не желал отступить и, вопреки очевидному, накрепко вцепился в рассудок.

Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства, хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.

– В это слабая сторона слов, – сказал он ободряюще. – Они заставляют нас чувствовать себя осведомлёнными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления. Поэтому маг предпочитает действовать, а не говорить. В результате он получает новое описание мира, в котором разговоры не столь важны, а новые поступки имеют новые отражения.

Он сел рядом, посмотрел мне в глаза и попросил рассказать о том, что я действительно «видел» в чапаррале.

Но секунду меня охватило чувство полной неопределённости. Я видел тёмную фигуру человека, но видел и то, как эта фигура превратилась в птицу. Таким образом, я видел больше, чем мой разум позволял мне считать вероятным. Но что-то во мне сопротивлялось возможности совершенно отбросить разум. Я предпочёл выбрать отдельные детали моего опыта, такие, как размеры и общие очертания тёмной фигуры, и, удерживая их как разумную возможность, предпочёл проигнорировать другие. Например то, что тёмная фигура превратилась в птицу. Таким образом я убедил себя, что видел человека.

Когда я рассказал о своём затруднении, дон Хуан расхохотался. Он сказал, что рано или поздно объяснение магов придёт мне на помощь. И тогда всё станет совершенно ясным без необходимости быть разумным или неразумным.

– А пока всё, что я могу для тебя сделать, – гарантировать, что это был не человек.

Взгляд дона Хуана стал беспокоящим. Я почувствовал себя неуютно и занервничал.

– Я ищу отметки на твоём теле, – объяснил он. – Может, ты этого и не знаешь, но сегодня вечером мы побывали в хорошей переделке.

– Что за отметки ты ищешь?

– Не физические отметки, а знаки, указания на твоих светящихся волокнах, области особого свечения. Мы – светящиеся существа, и всё, что мы делаем и чувствуем, бывает видно в наших волокнах. У людей есть яркость, свойственная только им. Это единственный способ отличить их от других светящихся существ.

Если бы ты «видел» сегодня вечером, то заметил бы, что фигура в кустах не была светящимся живым существом.

Я хотел продолжить расспросы, но он приложил руку к моим губам и прошептал, чтобы я прислушался и попытался услышать тихое шуршание, мягкие приглушённые шаги бабочки по сухим листьям и веткам на земле.

Я ничего не слышал. Дон Хуан резко встал, взял лампу и сказал, что мы перейдём под рамаду. Он вывел меня через чёрный ход и обвёл вокруг дома по краю чапарраля вместо того, чтобы просто пройти через комнату и выйти через переднюю дверь. Он объяснил, что нам важно дать знать о своём присутствии. Мы наполовину обошли дом с левой стороны. Дон Хуан шёл очень медленно, с трудом передвигая ноги. Трясущимися руками он держал лампу, освещая путь.

Я спросил, что с ним случилось. Подмигнув мне, он прошептал, что большая бабочка, рыскающая вокруг, ожидает свидания с молодым человеком, и что шаркающая походка немощного старика была явным способом показать, с кем из нас она должна встретиться.

Когда мы наконец подошли к крыльцу, дон Хуан повесил лампу на балку, усадил меня спиной к стене, а сам сел справа.

– Мы будем сидеть здесь, – сказал он. – Пиши и говори со мной как обычно. Бабочка, которая бросилась на тебя сегодня ночью, прячется в кустах неподалёку. Через некоторое время она подойдёт, чтобы взглянуть на тебя. Вот почему я повесил лампу над твоей головой. Свет поможет бабочке найти тебя. Когда она подойдёт к краю кустов, то позовёт тебя. Это очень специфический звук. Он сам по себе может помочь тебе.

– Что это за звук, дон Хуан?

– Это песня, навязчивый зов, который производит бабочка. Обычно его нельзя услышать, но бабочка, которая находится там, в кустах, – редкая бабочка. Ты будешь явно слышать её зов, и, при условии, что ты будешь неуязвим, он останется с тобой до конца твоей жизни.

– Чем он мне поможет?

– Сегодня ночью ты попытаешься закончить начатое раньше. Видение приходит только тогда, когда воин способен остановить внутренний диалог. Сегодня ты своей волей остановил его там, в кустах. И ты видел. То, что ты видел, не было ясным. Ты думал, что это был человек. Я говорю, что это была бабочка. Мы оба не правы, но это потому что нам приходится говорить. Я, однако же, имею преимущество, потому что я вижу лучше тебя и потому, что знаком с объяснением магов. Поэтому я знаю, хотя и не абсолютно, что фигура, которую ты видел, была бабочкой. А сейчас молчи, ни о чём не думай и дай возможность той бабочке прийти к тебе опять.

Я едва был способен записывать. Дон Хуан засмеялся и попросил меня продолжать как ни в чём не бывало. Он взял меня за руку и сказал, что ведение записей является моим самым лучшим щитом.

– Мы никогда не говорили о бабочках, – сказал он. – Но сейчас пришло время. Как ты уже знаешь, твой дух воина не уравновешен. Чтобы уравновесить его, я научил тебя жить, как подобает воину. Воин начинает с уверенности, что его дух неуравновешен, а затем, с полным осознанием, но без спешки и медлительности, он делает всё лучшее для достижения этого равновесия.

В твоем случае, как и в случае с каждым человеком, твоя неуравновешенность вызвана общей суммой всех твоих поступков. К настоящему времени твой дух, кажется, готов к разговору о бабочках.

– Откуда ты это знаешь?

– Я заметил отблеск бабочки, рыскающей вокруг, когда ты приехал. Впервые она была так дружелюбна и открыта. Я видел её и прежде в горах возле дома Хенаро, но тогда она была угрожающей фигурой, отражающей отсутствие порядка в тебе.

В этот момент я услышал странный звук. Он был похож на приглушённый треск ветвей, трущихся друг о друга, или на работу небольшого моторчика, находящегося в отдалении. Он менял тональность, создавая неуловимый ритм. Неожиданно он прекратился.

– Это была бабочка, – сказал дон Хуан. – Возможно, ты уже заметил, что хотя свет лампы достаточно яркий, чтобы привлечь насекомых, ни одно из них не прилетело.

Я не обращал на это внимания и только сейчас заметил невероятную тишину в пустыне вокруг дома.

– Не становись непоседливым, – сказал он. – В мире нет ничего такого, чего воин не должен принимать в расчёт. Видишь ли, воин рассматривает себя как бы уже мёртвым, поэтому ему нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтому он ясен и спокоен. Если судить о нём по его поступкам, то никогда нельзя заподозрить, что он замечает всё.

Слова дона Хуана, а ещё больше – его настроение, подействовали на меня успокаивающе. Я сказал ему, что в своей повседневной жизни уже больше не испытываю прежнего захлёстывающего страха, но теперь моё тело содрогается от испуга при одной мысли о том, что находится там, в темноте.

– Там есть только знание, – сказал он как само собой разумеющееся. – Знание пугающе, это правда. Но если воин и принимает пугающую природу знания, то он отбрасывает саму возможность ужасаться.

Странный воркующий звук раздался снова. Он казался ближе и громче. Я внимательно слушал. Чем больше внимания я ему уделял, тем труднее было определить его природу. Оттенок каждого звука был богатым и глубоким. Он не походил на крик птицы или животного. Одни звуки производились в низком ключе, другие – в высоком. Они имели особую длительность. Некоторые были протяжными. Я слышал их отдельные ноты. Другие были короткими, они сливались вместе, как звуки пулемётной очереди.

– Бабочки являются глашатаями, или, лучше сказать, стражами вечности, – сказал дон Хуан после того, как звук прекратился. – По какой-то причине они являются хранителями золотой пыли вечности.

Эта метафора была мне незнакома. Я попросил объяснить её.

– Бабочки несут пыльцу на своих крыльях, – сказал он. – Тёмно-золотую пыль. Эта пыль является пыльцой знания.

Его объяснение сделало метафору ещё более смутной. Какое-то время я раздумывал, пытаясь получше сформулировать вопрос, но он заговорил вновь.

– Знание – это особая вещь, – сказал он. – Специально для воина. Знание для воина является чем-то таким, что приходит сразу, поглощает его и проходит.

– Но какая связь между знанием и пылью на крыльях бабочки? – спросил я после длинной паузы.

– Знание приходит, летя, как крупицы золотой пыли, той самой пыльцы, которая покрывает крылья бабочек, поэтому для воина знание похоже на ливень, на пребывание под дождём из крупиц тёмно-золотой пыли.

Как можно вежливее я заметил, что его объяснения смутили меня ещё больше. Он засмеялся и заверил меня, что говорит вполне осмысленные вещи, вот только мой разум не позволяет мне чувствовать себя хорошо.

– Бабочки были близкими друзьями и помощниками магов с давних времён. Я не касался этой темы раньше, потому что ты не был к ней готов.

– Но как может пыльца на их крыльях быть знанием?

– Ты увидишь.

Положив руку на мой блокнот, он велел закрыть глаза и умолкнуть, ни о чём не думая. Он сказал, что зов бабочки из чапарраля поможет мне. Если я буду внимателен к нему, то он расскажет мне о необычных вещах. Он подчеркнул, что не знает, как будет установлена связь между мной и бабочкой. Так же как не знает, каковы будут условия этой связи. Он велел мне чувствовать себя легко и уверенно и доверять своей личной силе.

Хотя я вначале беспокоился и нервничал, но добился того, чтобы начать отключать свой внутренний диалог. Мыслей постепенно становилось всё меньше, пока мой ум не стал совершенно чистым. Когда я стал более спокоен, звуки в чапаррале, казалось, вовсе исчезли.

Странный звук, который, по словам дона Хуана, производила бабочка, возобновился вновь. Он воспринимался как ощущение в моём теле, а не как мысль. Я понял, что он не был угрожающим. Он был милым и простым. Он почему-то напоминал ребёнка и вызывал воспоминания о маленьком мальчике, которого я знал когда-то. Длинные звуки напомнили мне о его круглой белой голове, короткое стоккато звуков – о его смехе. Очень сильное чувство охватило меня, но мыслей всё же не было. Я чувствовал сильную боль во всём теле. Сидеть я больше не мог и завалился на бок. Моя печаль была так велика, что я начал думать. Я взвесил свою боль и печаль и внезапно оказался в самой гуще внутренних споров о маленьком мальчике. Воркующий звук исчез. Мои глаза были закрыты. Я услышал, как дон Хуан поднялся, а затем почувствовал, что он помогает мне сесть. Говорить не хотелось. Он тоже молчал. Я услышал, что он двигается рядом со мной, и открыл глаза. Он стоял возле меня на коленях и рассматривал моё лицо, держа возле него лампу. Он велел мне положить руку на живот, поднялся, пошёл на кухню и принёс воды. Он плеснул мне немного в лицо, а остальное дал выпить.

Он сел рядом и подал мне мои записи. Я рассказал ему, что звук вызвал у меня очень болезненные воспоминания.

– Ты индульгируешь сверх всякой меры, – сухо сказал он. Казалось, он задумался, как бы подыскивая подходящую фразу.

– Твоя задача на сегодняшнюю ночь – видение людей, – сказал он наконец. – Сначала ты должен остановить свой внутренний диалог. Затем ты должен вызвать образ лица, которое ты захочешь увидеть. Любая мысль, которую ты удерживаешь в уме в состоянии внутреннего молчания, равносильна команде, поскольку там нет других мыслей, способных соперничать с ней. Сегодня ночью бабочка в кустах хочет помочь тебе, поэтому она будет петь для тебя. Эта песня принесёт тебе золотую пыль, и ты увидишь выбранного тобой человека. Я хотел узнать подробности, но он жестом прервал меня и велел продолжать.

После нескольких минут борьбы я смог остановить внутренний диалог. Затем я произвольно задержал мысль о своём друге. Мне показалось, я закрыл глаза всего лишь на мгновение и вдруг понял, что кто-то трясёт меня за плечи. Я медленно приходил в себя. Открыв глаза, я увидел, что лежу на левом боку. Очевидно, я заснул так глубоко, что даже не заметил, как упал на землю. Дон Хуан помог мне сесть. Засмеявшись, он изобразил моё храпение и сказал, что если бы он своими глазами не видел, как это произошло, он никогда бы не поверил, что можно так быстро заснуть. Добавив, что забавно наблюдать за мной, когда я делаю что-нибудь выходящее за рамки моего понимания, он забрал у меня блокнот и сказал, что мы должны начать всё сначала.

Я прошёл необходимые ступени. Вновь услышал странный воркующий звук. На это раз он исходил не из чапарраля. Он шёл как бы изнутри меня, словно его издавали мои губы, руки и ноги. Звук, казалось, поглотил меня. Я чувствовал, словно какие-то мягкие шарики летели не то в меня, не то от меня. Это было успокаивающее, захватывающее ощущение, как будто тебя бомбардируют тяжёлыми ватными шариками. Внезапно я услышал, как ветер распахнул дверь, и опять начал думать. Я думал о том, что испортил ещё один шанс. Я открыл глаза и увидел, что нахожусь в своей комнате. Все предметы на письменном столе лежали так же, как я их оставил. Дверь была открыта, снаружи дул сильный ветер. Мне пришла в голову мысль, что нужно проверить кипятильник. Затем я услышал постукивание по окну, которое я сам закрыл и которое плохо прилегало к раме. Это был отчаянный стук, как будто кто-то хотел войти. Я ощутил приступ страха. Поднявшись с кресла, я вдруг почувствовал, что что-то тащит меня. Я закричал.

Дон Хуан тряс меня за плечи. Я возбуждённо пересказывал ему своё видение. Оно было таким живым, что я всё ещё дрожал. Я ощущал себя так, словно только что перенёсся из-за своего письменного стола во плоти и крови.

Дон Хуан с недоверием покачал головой и сказал, что я просто гений в том, как я себя дурачу. Его, казалось, не впечатлило то, что я сделал. Он просто отказался обсуждать это и велел мне смотреть вновь.

Опять я слышал мистический звук. Он приходил ко мне, как сказал дон Хуан, в виде дождя золотых крупинок. Я не ощущал, чтобы это были плоские пластинки или чешуйки, как он их описывал, а, скорее, как сферические пузырьки, и они плыли ко мне. Один из них разорвался перед моими глазами и раскрылся, открывая странный предмет. Он был похож на гриб. Я смотрел на него, и это явно не было сном. Грибовидный предмет оставался неизменным в поле моего «зрения», а затем подскочил, как если бы свет, который заливал его, был выключен. Наступила темнота. Я ощутил дрожь, очень неприятный толчок, а затем внезапно понял, что меня трясут. Чувства мои сразу же включились. Дон Хуан сильно тряс меня, а я смотрел на него. Должно быть, в этот момент я только что открыл глаза.

Он брызнул мне в лицо водой. Ощущение холода было очень резким. После секундной паузы он захотел узнать, что случилось.

Я пересказал ему каждую деталь моего видения.

– Но что я видел? – спросил я.

– Своего друга, – съехидничал он.

Я засмеялся и терпеливо объяснил, что «видел» грибовидную фигуру, и хотя у меня не было никаких критериев, чтобы судить о её размерах, но думаю, что она была около фута длиной.

Дон Хуан подчеркнул, что только чувства тут идут в счёт. Он сказал, что это мои чувства вызвали то состояние существа предмета, которое я видел.

– По твоему описанию и по твоим чувствам я могу заключить, что твой друг должен быть очень красивым человеком, – сказал он.

Я был озадачен его словами.

Он сказал, что грибовидные образования были основной формой человеческих существ, когда маг видел их на большом расстоянии. Но когда он прямо смотрит на человека, которого видит, то человеческие качества проявляются как яйцевидное образование светящихся волокон.

– Ты не был лицом к лицу со своим другом, – сказал он. – Поэтому он показался тебе грибом.

– Почему это так, дон Хуан?

– Никто не знает. Просто таким способом люди являются в этом особом типе видения.

Он добавил, что каждая черта в грибовидном образовании имеет особое значение и что для начинающего невозможно точно истолковать, что означает тот или иной признак.

Затем ко мне пришло воспоминание, озадачившее меня. Несколькими годами раньше в состоянии необычной реальности, вызванном приёмом психотропных растений, я испытал или ощутил, глядя на водный поток, как ко мне плыли пузырьки, которые поглощали меня. Те золотые пузырьки, которые я только что видел, летели ко мне и захватывали меня точно таким же образом. Фактически я мог бы сказать, что и те, и другие пузырьки имели одинаковую структуру и одинаковый паттерн.

Дон Хуан выслушал мои комментарии без интереса. – Не трать свою силу на мелочи, – сказал он, – когда имеешь дело с бесконечностью.

Движением руки он указал на чапарраль.

– Если ты превратишь это величие в разумность, то ничего этим не добьёшься. Окружающее нас здесь – сама вечность. И заниматься тем, чтобы уменьшать её до уровня управляемой чепухи не только глупо, но и крайне вредно.

Затем он настоял на том, чтобы я попытался «увидеть» ещё кого-нибудь из круга моих знакомых. Он сказал, что когда видение закончится, я должен постараться раскрыть глаза и сам пробиться на поверхность до полного осознания окружающего.

Я добился успеха в том, чтобы удержать картинку другой грибообразной структуры, но если первая была желтоватая и небольшая, то вторая была белёсой, крупнее и плотнее первой. К тому времени, когда мы закончили разговор о двух только что увиденных мною формах, я позабыл о «бабочке в кустах», которая так занимала меня недавно. Я сказал дону Хуану, что меня удивляет, с какой лёгкостью я оказался способен отбросить то, что так недавно потрясло меня. Казалось, я стал не тем человеком, которого знал всегда.

– Не понимаю, почему ты поднимаешь из-за этого такой шум, – сказал дон Хуан. – Всегда, когда прекращается диалог, мир разрушается, и на поверхность выходят незнакомые грани нас самих, как если бы до этого они содержались под усиленной охраной наших слов. Ты такой, какой ты есть, потому что ты говоришь это себе.

После короткого отдыха дон Хуан попросил меня продолжить «вызывать» друзей. Он сказал, что здесь важно постараться видеть так много раз, насколько это возможно, чтобы установить мостик для чувства.

Я вызвал по очереди тридцать два. человека. После каждой попытки он требовал детального описания всего, что я ощущал в своем видении. Однако он изменил эту процедуру, когда я стал осуществлять её более успешно. Он судил по тому, что я стал останавливать внутренний диалог за несколько секунд, стал способен открывать глаза сам в конце каждого опыта и восстанавливал обычную деятельность без всякого перехода. Я заметил эту перемену, когда мы обсуждали окраску грибовидных образований. Он указал, что это была не окраска, но сияние переменной интенсивности. Я уже собирался описать желтоватое сияние, которое только что видел, как вдруг он прервал меня и точно описал сам, что именно я видел. Начиная с этого момента, он описывал содержание каждого видения, но не так, как если бы ориентировался с моих слов, но как если бы видел это сам. Когда я попросил его прокомментировать это, он просто отказался говорить на эту тему.

К тому времени, когда я вызвал уже тридцать два человека, я сообразил, что видел большое разнообразие грибовидных форм и сияний и испытывал по отношению к ним целую гамму чувств, начиная от тихого восхищения, кончая откровенным отвращением. Дон Хуан объяснил, что светимости людей наполнены образованиями, которые могут быть желаниями, проблемами, печалями, заботами и так далее. Он сказал, что только очень могучий маг может расшифровать значение этих образований и что я должен быть доволен тем, что просто вижу общие очертания людей.

Я устал. Созерцание этих странных форм вызывало у меня довольно неприятное чувство обречённости. Казалось, они поймали меня в ловушку. Дон Хуан велел мне писать, чтобы рассеять мрачное настроение. После некоторой паузы, во время которой я так и не смог ничего написать, он попросил меня вызвать тех людей, которых он сам будет выбирать.

Появилась новая серия форм. Они были похожи не на грибы, а скорее на японские чашечки для саке, перевёрнутые вверх дном. У некоторых было образование, похожее на голову, как ножка у чашки для саке, другие были округлыми. Их очертания были спокойными и приятными. Я чувствовал, что в них заключалось какое-то врождённое чувство счастья или что-то вроде этого. Они парили, как бы не связанные земным тяготением, которое приковывало к себе предыдущие формы. Каким-то образом один этот факт ослабил мою усталость.

Среди тех людей, которых он выбирал, был и его ученик Элихио. Когда я вызвал видение Элихио, то ощутил толчок, который выбил меня из состояния наблюдения. Элихио был длинной белой формой, которая качнулась, дёрнулась и, казалось, прыгнула на меня. Дон Хуан объяснил, что Элихио – очень талантливый ученик и что он, без сомнения, заметил, что кто-то видит его.

Другим был Паблито, ученик дона Хенаро. Видение Паблито привело меня в ещё большее потрясение, чем видение Элихио.

Дон Хуан так смеялся, что слёзы потекли у него по щекам.

– Почему эти люди имеют другую форму? – спросил я.

– У них больше личной силы, – заметил он. – Как ты мог заметить, они не привязаны к земле.

– Что дало им такую лёгкость? Они что, такими родились?

– Все мы рождаемся лёгкими и парящими, но постепенно наша форма становится фиксированной и прикованной к земле. Мы сами себя такими делаем. Пожалуй, можно сказать, что эти люди имеют другую форму, потому что живут как воины. Однако важно не это. Сейчас важно то, что ты подошёл к грани. Ты вызвал сорок семь человек, и тебе осталось вызвать только одного.

Тут я вспомнил, что несколько лет назад в разговоре о магии зерна он сообщил мне, что количество зёрнышек для этого колдовства – сорок восемь, но так и не сказал, почему. Я снова спросил его об этом.

– Сорок восемь – это наше число, – сказал он. – Именно оно делает нас людьми. Я не знаю, почему. Не трать свою силу на идиотские вопросы.

Он поднялся, потянулся всем телом и велел мне сделать то же. Я заметил, что на востоке появилась полоска светлого неба. Затем мы сели, и он приложил губы к моему уху.

– Последний человек, которого ты собираешься вызвать, это Хенаро – настоящая звезда, – прошептал он.

Я почувствовал волну возбуждения и любопытства. Я вновь прошёл через все требуемые ступени. Странный звук, доносящийся из чапарраля, стал живым и приобрёл новую силу. Я почти забыл о нём. Золотые пузырьки охватили меня, а затем в одном из них я увидел самого дона Хенаро. Он стоял передо мной улыбаясь, держа шляпу в руке. Я поспешно раскрыл глаза, собираясь заговорить с доном Хуаном, но застыл в полной растерянности, не в силах вымолвить ни слова. По телу у меня пробежал озноб. Сам дон Хенаро стоял передо мной!

Я повернулся к дону Хуану. Он улыбался. Потом оба громко расхохотались. Я тоже попытался смеяться, но не смог и вскочил.

Дон Хуан подал мне чашку воды. Автоматически я выпил её.

Дон Хенаро почесал голову, скрывая усмешку.

– Разве ты не собираешься поздороваться с Хенаро? – спросил Дон Хуан.

Мне стоило огромных усилий привести в порядок свои мысли и чувства, пока я смог наконец выдавить какие-то приветствия. Дон Хенаро поклонился.

– Ты звал меня, верно? – спросил он, улыбаясь.

Я пробормотал, что просто поражён его появлением.

– Он звал тебя, – вставил дон Хуан.

– Что ж, вот и я, – сказал дон Хенаро. – Что вам угодно, сударь?

Я медленно приходил в себя. И наконец ко мне пришло внезапное озарение. С необыкновенной ясностью я понял, что в действительности произошло. Дон Хенаро гостил у дона Хуана. Увидев мою машину, он спрятался в кустах и оставался там до наступления темноты. Я считал доказательства убедительными. Время от времени дон Хуан подталкивал меня в нужном направлении и таким образом управлял развитием событий.

В нужный момент дон Хенаро позволил мне заметить своё присутствие, а когда мы с доном Хуаном бежали обратно к дому, он следовал за нами самым очевидным образом, чтобы увеличить мой страх. Затем он скрылся в чапаррале, время от времени издавая те странные звуки по знаку дона Хуана. Последний знак выйти из кустов Дон Хуан, должно быть, дал, когда мои глаза были закрыты, – как раз тогда, когда он попросил меня вызвать дона Хенаро. Очевидно, тогда дон Хенаро поднялся на веранду и ждал, пока я не открою глаза, чтобы испугать меня до потери сознания.

Единственное несоответствие в моей логической схеме было связано с тем, что я действительно видел, как человек, прятавшийся в кустах, превратился в птицу и что в первый раз дон Хенаро предстал передо мной как видение в золотом пузырьке. В моём видении он был одет точно так же, как в действительности. Не найдя убедительного способа объяснить эти несоответствия, я, как обычно в подобных случаях, заключил, что эмоциональный стресс мог сыграть важную роль в том, что я считал своим «видением».

При мысли о том, что всё происшедшее было всего лишь розыгрышем, мною овладел истерический смех. Я рассказал им о своих умозаключениях. Оба раскатисто захохотали. Мне казалось, что этот смех их выдаёт.

– Ты прятался в кустах, не так ли? – спросил я дона Хенаро.

Дон Хуан сел, схватившись за голову обеими руками.

– Нет, я не прятался, – сказал дон Хенаро терпеливо. – Я был далеко отсюда, но ты позвал меня – и я приш`л повидаться с тобой.

– А где ты был, дон Хенаро?

– Далеко.

– Как далеко?

Дон Хуан, прервав меня, сказал, что дон Хенаро оказал мне любезность и я не должен спрашивать, где он был, потому что он был нигде.

Дон Хенаро стал меня защищать и сказал, что всё в порядке и что я могу спрашивать о чём угодно.

– Но если ты не прятался около дома, то где же ты был, дон Хенаро? – спросил я.

– Я был у себя дома, – сказал он с большой важностью.

– В Центральной Мексике?

– Да, это единственный дом, который у меня есть.

Они взглянули друг на друга и опять расхохотались. Я знал, что они дурачат меня, но предпочёл не копаться в этом вопросе дальше, решив, что у них должны быть причины для таких сложных трюков.

Я сел. Вдруг у меня появилось весьма странное ощущение раздвоения. Одна часть меня совсем не была шокирована и могла принять любые поступки дона Хенаро или дона Хуана за чистую монету. Но была и другая, которая совершенно отказывалась сделать это. Это была моя самая сильная часть. В итоге я пришёл к выводу, что только на интеллектуальном уровне принял описание мира магии, которое дал мне дон Хуан, тогда как моё тело как целостность отказывалось от него. В этом и была моя дилемма. Но затем, с годами моей связи с доном Хуаном и доном Хенаро я испытал необычайные вещи, и это уже был не интеллектуальный опыт, а опыт тела. Немногим ранее, этой же ночью я выполнил бег силы, который с точки зрения моего интеллекта являлся невообразимым достижением. И более того, сегодня у меня были невероятные видения, являвшиеся по моему желанию без каких-либо вспомогательных средств.

Я объяснил им природу своей мучительной и в то же время оправданной растерянности.

– Этот парень – гений! – сказал дон Хуан дону Хенаро, недоверчиво качая головой.

– Ты ужасный гений, Карлитос! – сказал дон Хенаро, как бы передавая сообщение.

Они уселись по сторонам от меня, дон Хуан справа, а дон Хенаро слева. Дон Хуан заметил, что скоро наступит утро. В этот момент я опять услышал зов бабочки. Он шёл теперь с другой стороны. Я посмотрел на них обоих, выдерживая их взгляд. Моя логическая схема начала распадаться. Звук обладал гипнотизирующей глубиной и силой, богатством оттенков.

Затем я услышал мягкие приглушённые шаги, словно кто-то осторожно ступал на сухую подстилку. Воркующий звук раздался ближе, и я прижался к дону Хуану. Он сухо велел мне видеть это. Я сделал громадное усилие.

До сих пор я был уверен, что «бабочка» – это дон Хенаро, но дон Хенаро сидел рядом со мной. Но что же тогда было в кустах? Бабочка? Воркующий звук эхом отдавался у меня в ушах. Мне никак не удавалось прекратить внутренний диалог. Хотя я и слышал звук, но не мог почувствовать его в своём теле, как делал это раньше. Я слышал отчётливые шаги. Что-то пробиралось в темноте. Послышался громкий треск, словно кто-то наступил на сухую ветку, и внезапно меня охватило пугающее воспоминание. Несколько лет назад я провел ужасную ночь в диких горах и подвергся нападению чего-то огромного, но очень лёгкого и мягкого, что вновь и вновь наступало мне на шею, пока я скорчившись лежал на земле. Дон Хуан объяснил мне то событие как встречу с «союзником», мистической силой, которую маг выучивается воспринимать как существо.

Я плотнее прижался к дону Хуану и шёпотом рассказал ему о своём воспоминании. Дон Хенаро на четвереньках подполз к нам, чтобы быть ближе.

– Что он сказал? – спросил он дона Хуана шёпотом.

– Он сказал, что там в кустах союзник, – ответил тот тихо.

Дон Хенаро отполз назад и сел. Затем он повернулся ко мне и сказал громким шёпотом:

– Ты гений!

Они тихонько засмеялись. Движением подбородка дон Хенаро показал на чапарраль.

– Пойди туда, схвати его – только смотри, не забудь перед этим раздеться, – изгони из этого союзника дьявола!

Они затряслись от смеха. Звук тем временем исчез. Дон Хуан приказал мне прекратить думать, но оставить глаза открытыми, сфокусированными на краю чапарраля передо мной. Он сказал, что бабочка меняет своё положение из-за того, что здесь находится дон Хенаро, и если она собирается показаться мне, то выберет место прямо передо мной.

После секундной борьбы за успокоение своих мыслей я опять услышал звук. Он был богаче, чем когда-либо. Сначала я слышал приглушённые шаги по сухим веткам, а затем ощутил их на своём теле. В этот момент я различил тёмную массу прямо передо мной на краю чапарраля.

Я чувствовал, что меня трясут. Дон Хуан и дон Хенаро наклонились надо мной, а я стоял на коленях, как если бы заснул в скрюченном положении. Дон Хуан дал мне воды, и я сел, прислонившись спиной к стене. Вскоре рассвело. Чапарраль, казалось, проснулся. Утренняя прохлада освежила меня.

Это не дон Хенаро был «бабочкой». Моё разумное построение распадалось. Я больше не хотел задавать вопросов, но и молчать мне не хотелось. В конце концов мне пришлось заговорить.

– Но если ты был в Центральной Мексике, дон Хенаро, то как же ты попал сюда?

Хенаро сделал какой-то непонятный и невероятно смешной жест.

– Прости, – сказал он мне. – Мой рот не хочет разговаривать.

Затем он повернулся к дону Хуану и сказал улыбаясь:

– Почему ты не расскажешь ему?

Дон Хуан поколебался, а затем сказал, что дон Хенаро как потрясающий мастер магии способен на невероятные дела.

Грудь дона Хенаро выпятилась, как будто слова дона Хуана надували его. Он как будто вдохнул так много воздуха, что его грудная клетка стала в три раза больше. Казалось, он вот-вот взлетит. Он подпрыгнул. У меня было ощущение, что это воздух внутри его лёгких заставил его подпрыгнуть. Он прохаживался взад-вперёд по земляному полу до тех пор, пока, видимо, не совладал со своей грудной клеткой. Он погладил её и с большой силой пробежал ладонями от грудных мышц к животу, как если бы выжимал воздух через грудную клетку. Наконец он уселся. Дон Хуан улыбнулся. Его глаза светились откровенным удовольствием.

– Пиши свои заметки, – сказал он мягко. – Пиши, пиши, или ты умрёшь!

Затем он заметил, что даже дон Хенаро воспринимает моё записывание как нечто неземное.

– Это верно, – сказал Хенаро. – Я даже подумываю о том, чтобы начать писать самому.

– Хенаро – человек знания, – сказал дон Хуан сухо. – И, как человек знания, он вполне способен переносить себя на большие расстояния.

Он напомнил мне, что однажды, несколько лет назад, мы все трое были в горах, и дон Хенаро, пытаясь помочь мне преодолеть свой глупый рассудок, совершил огромный прыжок на вершины гор, находившихся в десяти милях от нас. Я помнил это событие, но помнил и то, что не смог поверить в его прыжок.

Дон Хуан добавил, что иногда Хенаро способен выполнять необычайные задачи.

– В определённое время Хенаро – это не Хенаро, а его дубль, – сказал он.

Он повторил это три или четыре раза. Затем оба они стали следить за мной, как бы ожидая запоздалой реакции. Я не понял, что он имел в виду под словами «его дубль». Он никогда не упоминал этого раньше. Я попросил разъяснений.

– Есть другой Хенаро, – объяснил он.

Мы все трое посмотрели друг на друга. Я очень встревожился. Движением глаз дон Хуан приказал мне продолжать разговор.

– У тебя что, есть брат-близнец? – спросил я, поворачиваясь к дону Хенаро.

– Конечно, – сказал он. – У меня есть двойник.

Я не мог понять, шутят они или нет. Оба смеялись, как два ребёнка, празднующих шалость.

– Можно сказать, – продолжал дон Хенаро, – что в настоящий момент Хенаро – это его двойник.

Это заявление повергло их обоих на землю от хохота. Но я не мог примкнуть к их веселью. Мое тело невольно задрожало. Дон Хуан сказал жёстким тоном, что я слишком ощущаю собственную важность.

– Отпустись, – приказал он. – Ты знаешь, что Хенаро – маг и неуязвимый воин, поэтому он способен выполнять дела, которые были бы немыслимыми для обычного человека. Его двойник – другой Хенаро – одно из этих дел.

Я онемел. Воспринять всё это как шутку я уже не мог.

– Для воина, подобного Хенаро, – продолжал он, – произвести Другого – не такая уж невероятная задача.

После долгих колебаний я наконец спросил:

– А этот «другой» похож на него самого?

Другой и есть он сам, – ответил дон Хуан.

Его объяснение было невероятным, но не более невероятным, чем всё, что они делали.

– А из чего сделан «другой»? – спросил я после минутной нерешительности.

– Этого нельзя узнать, – сказал он.

– Но если он такой же реальный, как я...

– Такой же реальный, как ты? – вставили в унисон дон Хуан и дон Хенаро.

Они переглянулись и так смеялись, что им чуть не стало дурно. Дон Хенаро бросил свою шляпу на пол и танцевал вокруг неё. Его танец был сложным, грациозным и по какой-то совершенно непонятной причине очень смешным. Наверное, юмор был в его исключительно отточенных движениях. Несоответствие было таким тонким, и в то же время столь заметным, что я скорчился от смеха.

– Твоя беда, Карлитос, – сказал он после того, как сел, – состоит в том, что ты гений.

– Я должен узнать о дубле, – сказал я.

– Невозможно узнать, состоит ли он из плоти и крови, – сказал дон Хуан, – потому что он такой же реальный, как и ты. Дубль Хенаро такой же реальный, как Хенаро, понимаешь, что я имею в виду?

– Ты должен признать, дон Хуан, что существует способ узнать.

Дубль – это он сам. Это объяснение должно удовлетворять тебя. Если бы ты, однако, видел, ты бы знал, что есть очень большая разница между Хенаро и дублем. Для мага, который видит, дубль выглядит ярче.

Я чувствовал себя слишком слабым, чтобы продолжать задавать вопросы. Я положил блокнот, и на мгновение мне показалось, что сейчас я потеряю сознание. Поле зрения сузилось, став как бы туннелем. Всё вокруг было тёмным, кроме круглого пятна ясной видимости прямо перед глазами.

Дон Хуан сказал, что мне надо поесть. Я не был голоден. Дон Хенаро заявил, что он умирает от голода, встал и отправился в заднюю часть дома. Дон Хуан тоже поднялся и сделал мне знак идти следом. На кухне дон Хенаро положил себе еды, затем невероятно комично начал изображать человека, который страшно хочет есть, но не может проглотить пищу. Я думал, что дон Хуан сейчас умрёт. Он рычал, брыкал ногами, кричал, кашлял и задыхался от смеха. Мне казалось, что я сейчас надорву себе бока. Игра дона Хенаро была просто бесподобной.

Наконец он отказался от своих попыток и взглянул на нас по очереди. Его блестящие глаза излучали улыбку.

– Не помогает, – сказал он и пожал плечами.

Я съел огромное количество пищи, как и дон Хуан. Затем все мы вышли на веранду перед домом. Солнечный свет был очень ярким, небо – чистым, утренний ветерок освежал. Я чувствовал себя сильным и счастливым. Мы сели треугольником лицом друг к другу. После вежливого молчания я решил попросить их прояснить мою проблему. Я опять чувствовал себя в отличной форме и хотел использовать свою силу.

– Расскажи мне ещё о дубле, дон Хуан, – попросил я. Дон Хуан указал на дона Хенаро, и тот поклонился.

– Вот он, – сказал дон Хуан. – Тут нечего говорить. Он здесь, ты можешь смотреть на него.

– Но он – дон Хенаро, – сказал я в слабой попытке направить разговор.

– Конечно, я – Хенаро, – сказал он и пожал плечами.

– Что же тогда такое дубль, дон Хенаро? – спросил я.

– Спроси его, – сказал он, указывая на дона Хуана. – Он тот, кто разговаривает, а я немой.

Дубль – это сам маг, развившийся через свои сновидения, – объяснил дон Хуан. – Дубль для мага – это действие силы, но лишь сказка о силе для тебя. В случае с Хенаро его дубль неотличим от оригинала. Он воин, его безупречность – выше всяких похвал. Поэтому сам ты никогда не замечал разницы. Но за те годы, что ты его знаешь, ты встречался с оригиналом Хенаро только дважды. Всё остальное время ты был с его дублем.

– Но это противоестественно! – воскликнул я.

Моя тревога росла. Я был так возбуждён, что уронил свой блокнот, и мой карандаш куда-то закатился. Дон Хуан и дон Хенаро буквально нырнули на землю и начали разыгрывать процедуру его поиска. Я никогда не видел более поразительного представления театрального фокусника с ассистентом. Разве что здесь не было сцены или декораций, и, скорее всего, исполнители не применяли при этом ловкость рук.

Хенаро, главный фокусник, и его ассистент дон Хуан в несколько секунд извлекли поразительное разнообразие самых невероятных предметов, которые они находили под, или за, или над любым объектом, находившимся на веранде.

В стиле эстрадного артиста ассистент раскладывал предметы прямо на грязном полу, камни, мешки, куски дерева, молочную флягу и мой пиджак. Затем фокусник дон Хенаро приступал к обследованию предмета, который он выбрасывал, как только убеждался, что это не мой карандаш. Коллекция найденных предметов включала одежду, парики, очки, игрушку, поварёшку, шестерни, мешки, женское нижнее бельё, человеческие зубы, сандвичи и предметы религиозного культа. Один из найденных предметов был совершенно отвратителен. Это был кусок высохшего дерьма, который дон Хуан извлёк из под моего пиджака. Наконец, дон Хенаро нашёл мой карандаш и вручил его мне после того, как торжественно вытер с него пыль полой своей рубашки. Они отметили свою клоунаду криками и смехом. Я оказался зрителем, который никак не мог присоединиться к их веселью.

– Не принимай всё так серьёзно, Карлитос, – сказал дон Хенаро с оттенком участия. – Иначе ты сделаешь...

Он сделал смешной жест, который мог означать что угодно. После того как их смех утих, я спросил у дона Хенаро, что делает дубль или что маг делает со своим дублем. Отвечал дон Хуан. Он сказал, что у дубля есть сила, и её можно использовать для задач, которые были бы невообразимы в обычных условиях.

– Я уже неоднократно говорил тебе, что мир неизмерим, – сказал он мне. – Как и мы, как и каждое существо, которое есть в этом мире. Поэтому невозможно постичь дубль разумом, однако тебе было позволено смотреть на него, и этого должно быть более чем достаточно.

– Но есть же хоть какой-нибудь способ говорить о нём? – спросил я. – Ты сам говорил мне, что ты интерпретировал свой разговор с оленем, чтобы иметь возможность говорить со мной. Не можешь ли ты сделать то же самое с дублем?

Он молчал. Я упрашивал. Нетерпение, которое я испытывал, было ни с чем не сравнимо.

– Ну что ж, маг может раздвоиться, – сказал дон Хуан. – Это всё, что можно сказать.

– Но осознаёт ли он, что раздвоился?

– Конечно, он это осознаёт.

– Знает ли он, что находится одновременно в двух местах?

Оба посмотрели на меня и обменялись взглядами.

– Где сейчас другой Хенаро? – спросил я.

Дон Хенаро наклонился ко мне и уставился мне в глаза.

– Я не знаю, – сказал он мягко. – Ни один маг не знает, где находится его другой.

– Хенаро прав, – сказал дон Хуан. – У мага нет данных о том, что он находится в двух местах сразу. Ощущать это было бы равносильно тому, чтобы встретиться со своим дублем лицом к лицу, а маг, который сталкивается лицом к лицу с самим собой, – мёртвый маг. Таков закон. Таким образом всё расположила сила. И никто не знает, почему.

Дон Хуан пояснил, что к тому времени, как воин, овладев сновидением и видением, разовьёт дубль, он должен также преуспеть в стирании личной истории, чувства собственной важности и распорядка жизни.

Он сказал, что в своё время обучил меня некоторым техникам, которым я умудрился не придать особого значения. На самом деле они были, в сущности, средством устранить непрактичность обладания дублем в обычном мире. Они были направлены на то, чтобы сделать меня самого и мир текучим, поместив всё это за границы обусловленности.

– Текучий воин не может больше принимать мир в хронологическом порядке, – объяснил дон Хуан. – Для него мир и он сам не являются больше предметными и плотными. Он – светящееся существо в светящемся мире. Дубль – это простое дело для мага, который знает, что он делает. Записывание – это простое дело для тебя, но ты всё ещё пугаешь Хенаро своим карандашом.

– Может ли сторонний наблюдатель, глядя на мага, видеть, что он находится в двух местах одновременно? – спросил я дона Хуана.

– Конечно. Это было бы единственным способом узнать истину.

– Но разве нельзя логически заключить, что маг тоже может заметить, что находится в двух местах?

– Ага! – воскликнул дон Хуан. – На этот раз ты прав. Маг, конечно, может заметить впоследствии, что он был в двух местах сразу, но это только регистрация, и она никак не соотносится с фактом, что пока он действует, он этой двойственности не ощущает.

Мои мысли путались. Я чувствовал, что если перестану писать, то взорвусь.

– Подумай вот о чём, – продолжал он. – Мир не отдаётся нам прямо. Между нами и ним находится описание мира. Поэтому правильно говорить, что мы всегда на один шаг позади, и наше восприятие мира – всегда только воспоминание о его восприятии. Мы вечно вспоминаем тот момент, который только что прошёл. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем.

Он покрутил рукой, как бы давая мне почувствовать, что он имеет в виду.

– Но если весь наш опыт восприятия мира – воспоминание, тогда вполне естественно заключить, что маг может быть в двух местах сразу. Это происходит не с точки зрения его собственного восприятия, потому что и маг должен вспоминать только что свершенный поступок, только что пережитый опыт и события, свидетелем которых он был. В его осознании это является одним единственным воспоминанием. Но сторонний наблюдатель, смотрящий на мага, может решить, что маг действует одновременно в двух различных эпизодах. Маг, однако, вспоминает два отдельных мгновения, потому что клей описания времени больше не связывает его.

Когда дон Хуан закончил говорить, я был уверен, что у меня поднимается температура.

Дон Хенаро смотрел на меня любопытными глазами.

– Он прав, – сказал он. – Мы всегда на один прыжок позади.

Он стал двигать руками, как перед этим делал дон Хуан. Его тело начало дёргаться и раскачиваться, и он отпрыгнул назад сидя. Казалось, у него была икота, и при каждом спазме его тело конвульсивно отпрыгивало назад. Он начал двигаться, прыгая на заду, и доскакал так до конца веранды и обратно.

Вид дона Хенаро, прыгающего на ягодицах, вместо того, чтобы показаться забавным, привёл меня в такой ужас, что дону Хуану пришлось несколько раз ударить меня костяшками пальцев по лбу.

– Я просто не могу ухватить всего этого, – сказал я.

– Я тоже не могу, – сказал дон Хуан и пожал плечами.

– И я тоже не могу, дорогой Карлитос, – сказал дон Хенаро.

Вся эта смесь из усталости, невероятного объёма чувственных восприятий и того настроения лёгкости и юмора, которым была наполнена клоунада дона Хенаро, были слишком большой нагрузкой для моих нервов. Я никак не мог утихомирить возбуждение в мышцах живота.

Дон Хуан заставил меня покататься по земле на животе до тех пор, пока я не восстановил своё спокойствие. Затем я опять сел, глядя на них.

Дубль материален? – спросил я дона Хуана после долгого молчания.

Они посмотрели на меня.

– Есть ли у дубля материальное тело? – повторил я.

– Определённо, – сказал дон Хуан. – Плотность, материальность – это воспоминания. Поэтому, как и всё, что мы ощущаем в мире, они являются только накапливаемой нами памятью. Памятью об описании. Ты помнишь о моей материальности точно таким же способом, что и общение посредством слов. Поэтому ты разговаривал с койотом, и именно поэтому ты воспринимаешь меня сейчас как плотное тело.

Придвинувшись, он слегка толкнул меня плечом и предложил дотронуться до него. Я взял его руку, а затем обнял со слезами на глазах.

Дон Хенаро поднялся и подошёл ко мне. Он был похож на маленького ребёнка с блестящими озорными глазами. Надув губы, он долго смотрел на меня.

– А как же я? – спросил он, пряча улыбку. – Неужели ты не хочешь обнять меня?

Поднявшись, я протянул к нему руки, но моё тело, казалось, застыло на месте. Я был не в силах двинуться. Как я ни пытался дотронуться до него, ничего не получалось.

Дон Хуан и дон Хенаро стояли рядом, внимательно наблюдая за мной. Я чувствовал, как тело сотрясается под неведомой тяжестью.

Дон Хенаро сел и притворился обиженным тем, что я его так и не обнял. Он скрёб землю пятками и пинал её ногами, а затем оба они покатились со смеху.

Я весь дрожал, мышцы живота свело от напряжения. Дон Хуан заметил, что я двигаю головой так, как он учил меня, отражая луч света уголками глаза. Он выволок меня из-под крыши веранды на открытое место и повернул лицом на восток, к солнцу. Но к тому времени дрожь прекратилась. Я заметил, что сжимаю в руке свой блокнот, только когда дон Хенаро сказал, что я дрожал под тяжестью бумаги.

Я сказал дону Хуану, что тело заставляет меня уехать, и, не давая им времени на уговоры, помахал рукой дону Хенаро.

– До свидания, дон Хенаро, – крикнул я. – Я уезжаю. – Он помахал мне в ответ. Дон Хуан проводил меня к машине. – А у тебя тоже есть дубль, дон Хуан?

– Конечно! – воскликнул он.

И тут мне пришла в голову одна весьма пугающая мысль. Я хотел было отмахнуться от неё и побыстрее уехать, но что-то изнутри так и подмывало задать вопрос. За много лет нашего знакомства для меня стало привычным, что всякий раз, когда я хотел видеть дона Хуана, мне достаточно было приехать в Сонору или в Центральную Мексику, и он всегда был там, ожидая меня. До сих пор я не придавал этому значения, принимая как само собой разумеющееся.

– Скажи мне, дон Хуан, – сказал я полушутя, – ты сам-то настоящий, или ты – твой дубль?

Он наклонился ко мне улыбаясь.

– Мой дубль, – прошептал он.

Я подскочил как ужаленный и помчался к своей машине.

– Я просто пошутил, – крикнул мне вдогонку дон Хуан громовым голосом. – Ты не имеешь права уезжать, ты должен мне ещё пять дней!

Смеясь и гримасничая, они вприпрыжку бежали за моей машиной, пока я выруливал.

– Карлитос, вызывай меня в любое время! – закричал дон Хенаро.

←К оглавлению

Вверх

Далее


(наведите мышь)