←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Дар Орла |
– Не скажешь ли ты, что происходит? – спросил меня Нестор, когда мы собрались вечером. – Куда вы вдвоём вчера ездили?
Я забыл рекомендации Ла Горды не говорить о случившемся и начал рассказывать, что мы поехали сначала в ближайший городок и обнаружили там заинтересовавший нас дом.
Всех их, казалось, охватила внезапная дрожь. Они встрепенулись, посмотрели друг на друга, а затем на Ла Горду, как бы ожидая, что она сообщит об этом.
– Что это за дом? – спросил Нестор.
Прежде чем я успел ответить, Ла Горда прервала меня. Она начала рассказывать торопливо и почти нечленораздельно. Мне было ясно, что она импровизирует. Она вставляла в речь слова и фразы на языке масатек, украдкой бросая на меня взгляды, в которых сквозила молчаливая просьба ничего не говорить об этом.
– Как насчёт твоих сновидений, Нагваль, – сказала она с облегчённым вздохом человека, выпутавшегося из трудного положения. – Нам хотелось бы знать всё, что ты делаешь. Я думаю, очень важно, чтобы ты рассказал нам об этом.
Она наклонилась вперёд и еле слышно, как только могла, прошептала мне на ухо, что из-за того, что произошло с нами в Оахаке, я должен рассказать им о своём сновидении.
– Почему это так важно для вас? – спросил я громко.
– Я думаю, мы очень близки к завершению, – бесстрастно сказала Ла Горда. – Всё, что ты скажешь или сделаешь, представляет для нас сейчас величайшую важность.
Я рассказал им о том, что считал своим настоящим сновидением. Дон Хуан говорил мне, что нет смысла останавливаться на деталях. Он дал мне следующее основное правило: я должен уделять чему-либо особое внимание только если увижу это не меньше трёх раз. В остальных же случаях все попытки будут простой ступенью в понимании второго внимания.
Однажды во сне я увидел, что проснулся и выскочил из постели, тут же обнаружив самого себя спящим на кровати. Я посмотрел на себя и сохранил достаточно самообладания, чтобы вспомнить, что я нахожусь в сновидении. Тогда я последовал указаниям дона Хуана, состоявшим в том, чтобы избегать внезапных потрясений и воспринимать всё спокойно. Сновидящий, говорил дон Хуан, должен быть бесстрастным экспериментатором. Вместо того чтобы рассматривать своё спящее тело, сновидящий выходит из комнаты.
Непонятно как, я внезапно оказался снаружи комнаты. У меня было такое впечатление, что я оказался там мгновенно. Когда я остановился, то холл и лестница показались мне громадными. Если что-то и испугало меня той ночью, так это размеры тех сооружений, которые в реальной жизни были вполне нормальными. Холл был около десяти метров длиной, лестница – в 16 ступенек. Однако я не мог представить себе, как преодолеть те огромные расстояния, которые воспринимал. Я был неподвижен, а затем что-то заставило меня двигаться. Однако я не шёл, я не чувствовал своих шагов. Совершенно неожиданно я оказался держащимся за перила. Я мог видеть кисти и предплечья своих рук, но не чувствовал их, удерживаясь при помощи какой-то силы, никак не связанной с моей мускулатурой. То же самое произошло, когда я попытался спуститься с лестницы. Я не знал, как ходить, я просто не мог сделать ни шагу, будто мои ноги были склеены вместе. Наклоняясь вперёд, я видел свои ноги, но не мог двинуть ими ни вперёд, ни назад, ни в бок, не мог поднять их к груди. Казалось, я прирос к верхней ступеньке. Я чувствовал себя чем-то вроде пластмассовых куколок, которые могут наклоняться в любом направлении, пока не примут горизонтального положения, после чего вес их тяжёлого округлённого основания вновь возвращает их в вертикальное положение.
Я сделал громадное усилие чтобы идти, и зашлёпал со ступеньки на ступеньку, как плохо накачанный мяч. Потребовалось невероятное внимание, чтобы добраться до первого этажа. Я никак иначе не мог это описать. Особенно трудно было сохранить своё поле зрения, не дать ему распасться на мимолётные картины обычного сна.
Когда я наконец добрался до входной двери, я не мог её открыть. Я пытался сделать это отчаянно, но безуспешно. Затем я вспомнил, что я выбрался из своей комнаты, выскользнув из неё, как если бы дверь была открыта. Мне понадобилось только вспомнить это чувство выскальзывания, и внезапно я оказался уже на улице. Было темно. Непроницаемый свинцовый мрак не позволял мне воспринимать какие-либо цвета. Весь мой интерес был тотчас прикован к широкому полю яркого света передо мной на уровне глаз. Я скорее вычислил, чем вспомнил, что это уличный фонарь, поскольку сообразил, что такой фонарь находился за углом в шести метрах над землёй. Тут я понял, что не могу привести своё восприятие в соответствующий порядок, чтобы правильно судить, где верх, где низ, где здесь, где там. Всё казалось необычным. У меня не было никакого критерия, как в обычной жизни, чтобы настроить своё восприятие. Всё находилось на переднем плане, а у меня не было желания заниматься настройкой восприятия.
Ошеломлённый, я находился на улице, пока у меня не появилось ощущение, что я левитирую. Я удерживался за металлический столб, на котором висели фонарь и дорожный знак. Сильный ветер поднимал меня вверх. Я скользил вверх по столбу, пока не смог ясно разобрать название улицы: Эштон.
Несколько месяцев спустя, когда я опять оказался в сновидении, созерцая своё спящее тело, я уже знал, что мне нужно сделать. В ходе своих регулярных сновидений я узнал, что здесь значение имеет волевое усилие, а сама реальность тел несущественна. Именно память тормозит сновидящего. Я без колебаний выскользнул из комнаты, так как мне не нужно было ни открывать дверей, ни ходить для того, чтобы двигаться. Холл и лестница уже не казались мне такими огромными, как в первый раз. Я проскользнул с большой лёгкостью и оказался на улице, где пожелал передвинуться на три квартала дальше. Я воспринимал фонари как очень беспокоящее зрелище. Если я фокусировал на них своё внимание, они разливались неизмеримыми озёрами света. Остальные элементы этого сновидения контролировать было легко. Дома казались необыкновенно большими, но их очертания были знакомыми. Я колебался, что делать дальше. Затем я совершенно случайно понял, что если я буду не рассматривать предметы, а только поглядывать на них мельком, как мы это делаем в повседневной жизни, то смогу привести своё восприятие в порядок. Другими словами, если я буквально следовал советам дона Хуана и принимал своё сновидение как само собой разумеющееся, то я мог пользоваться способами восприятия, присущими повседневной жизни. Через несколько секунд окружающее стало контролируемым, хотя и не полностью знакомым.
В следующий раз, когда у меня было подобное сновидение, я отправился в свою любимую кофейню на углу. Причина, по которой я её выбрал, состояла в том, что каждое утро я ходил туда пить кофе. В своём сновидении я увидел знакомую официантку, обслуживавшую рабочих кладбища. Я разглядел нескольких человек, которые ели за стойкой, а в самом углу заметил любопытное лицо человека, которого видел каждый день бесцельно бродящим по дорожкам между университетских корпусов. Он был единственным, кто действительно взглянул на меня. В ту же секунду, когда я вошёл, он, как мне показалось, почувствовал это. Он повернулся и уставился на меня.
Несколько дней спустя рано утром я в бодрствующем состоянии в том же кафе встретил этого человека. Он бросил на меня взгляд и, по-видимому, узнав меня, сильно испугался и стремглав убежал, не дав мне возможности заговорить с ним.
Когда я ещё раз посетил это кафе в сновидении, характер последнего изменился. Пока я наблюдал за этим ресторанчиком через улицу, вид стал совершенно иным. Я больше не видел знакомых домов, вместо этого перед моими глазами была картина первозданной природы. Стоял погожий день, и я смотрел на заросшую долину. Болотистые тёмно-зелёные, похожие на тростник растения покрывали всё вокруг. Рядом со мной находился выступ скалы двух-трёх метров высотой. На нём сидел громадный саблезубый тигр. Я окаменел. Долгое время мы пристально смотрели друг на друга.
Размеры хищника были поразительными, однако он не выглядел ни гротескным, ни непропорциональным. У него была великолепная голова, большие глаза цвета тёмного мёда, массивные лапы, широченная грудная клетка. Самое большое впечатление на меня произвела окраска его шкуры. Она была равномерно-тёмно-коричневая, почти шоколадная. Цвет меха напоминал поджаренные кофейные зерна, только мех ещё и блестел; шерсть была длинной, но гладкой и чистой. Она не была похожа на мех пумы, волка или гризли. Мех выглядел похожим на что-то никогда мною не виданное.
С тех пор для меня стало обычным видеть этого тигра. Небо над долиной порой затягивали облака, накрапывал мелкий дождик, иногда сменявшийся ливнем. Временами же долина была залита солнцем. Довольно часто я замечал там и других саблезубых тигров. Я мог слышать их своеобразный повизгивающий рёв – крайне неприятный для меня звук.
Тигр ни разу не тронул меня. Мы смотрели друг на друга с расстояния трёх-шести метров. Тем не менее я понимал, чего он от меня хочет. Он показывал мне особый способ дыхания. Я уже дошёл в своих сновидениях до такой точки, когда мог так хорошо имитировать дыхание тигра, что даже чувствовал, как сам превращаюсь в тигра. Я рассказал другим ученикам, что ощутимым результатом сновидений было то, что моё тело стало более мускулистым. Выслушав мой отчёт, Нестор поразился, насколько их сновидения отличались от моих. У них были различные задачи сновидения. Его задачей было находить лекарства от болезней человеческого тела. Задача Бениньо – предсказывать, предвидеть и находить решения всего, что касалось человека. Задачей Паблито было учиться мастерить. Нестор сказал, что именно эти задачи были причиной того, что он занимался лекарственными растениями, Бениньо был оракулом, а Паблито – плотником. Он добавил, что до сих пор они касались только поверхности сновидений и ни о чём существенном говорить пока не могут.
– Ты, может быть, подумаешь, что мы сделали много, – продолжал он, – но это не так. Хенаро и Нагваль сделали всё для нас и этих четырёх женщин. Самостоятельно же мы не сделали ещё ничего.
– Похоже на то, что Нагваль учил тебя иначе, чем нас, – сказал Бениньо очень медленно и значительно. – Ты, должно быть, был тигром и опять определённо превратишься в него. Именно это произошло с Нагвалем. Он был вороной и ещё в этой жизни опять превратился в неё.
– Проблема в том, что такого вида тигров больше не существует, – сказал Нестор. – Мы никогда не слышали, что бывает в таких случаях. – Он повёл головой, как бы говоря от имени всех присутствующих.
– Я знаю, что происходит, – сказала Ла Горда. – Я помню, как Нагваль называл это сновидением призрака. Он говорил, что никто из нас ещё не совершал сновидения призрака, потому что в нас нет разрушения и насилия. Он сам его никогда не совершал. И он сказал, что тот, кто сделает это, отмечен судьбой иметь помощников среди призраков и союзников.
– Что это значит? – спросил я у Ла Горды.
– Это значит, что ты не такой, как мы, – ответила она сухо.
Ла Горда казалась очень возбуждённой. Она поднялась и несколько раз прошлась по комнате, прежде чем села рядом со мной.
В разговоре наступил перерыв. Хосефина бормотала что-то невразумительное. Она тоже казалась очень нервной. Ла Горда пыталась успокоить её, обняв и поглаживая по спине.
– У Хосефины есть кое-что для тебя об Элихио, – сказала она мне.
Все вопросительно посмотрели на Хосефину.
– Несмотря на тот факт, что Элихио исчез с лица земли, – продолжала Ла Горда, – он всё ещё один из нас, и Хосефина всё время разговаривает с ним.
Все сразу стали очень внимательными и, переглянувшись, посмотрели на меня.
– Они встречаются в сновидении, – драматическим тоном сказала Ла Горда.
Хосефина глубоко вздохнула. Она казалась воплощением нервозности. Её тело непроизвольно тряслось. Паблито уложил её на пол, лёг на неё и стал энергично дышать диафрагмой, заставляя её дышать в унисон с ним.
– Что он делает? – спросил я Ла Горду.
– Разве ты не видишь? – резко ответила она.
Я прошептал, что понимаю, что он хочет её расслабить, но эта процедура для меня внове. Она сказала, что Паблито передаёт Хосефине энергию, поместив среднюю часть тела, где у мужчин её избыток, напротив матки Хосефины, где женщины хранят энергию.
Хосефина села и улыбнулась мне. Она выглядела совершенно расслабленной.
– Я действительно всё время встречаю Элихио, – сказала она. – Он ждёт меня каждый день.
– Как получилось, что ты никогда об этом не говорила? – спросил Паблито недовольным тоном.
– Она говорила мне, – вмешалась Ла Горда, а затем принялась пространно объяснять, как много значит для всех нас доступность Элихио. Она добавила, что ожидала от меня знака, чтобы передать слова Элихио.
– Не ходи вокруг да около, женщина, – закричал Паблито. – Скажи нам, что он говорил.
– Эти слова не для тебя! – воскликнула Ла Горда.
– Для кого же они тогда? – спросил Паблито.
– Они для Нагваля, – указала она на меня.
Ла Горда извинилась, что повысила голос. Она сказала, что всё, что говорил Элихио, было сложным, загадочным и она не может в этом разобраться.
– Я просто слушала его; это всё, что я могла делать – слушать его.
– Ты хочешь сказать, что тоже встречала Элихио? – спросил Паблито голосом, в котором была смесь нетерпения и злости.
– Да, – ответила Ла Горда почти шёпотом. – Я не могла об этом говорить, потому что я должна была ждать его.
Она указала на меня, а затем толкнула меня обеими руками. Я потерял равновесие и шлёпнулся набок.
– Что это такое? Что ты с ним делаешь? – спросил Паблито очень сердито. – Это что – проявление индейской любви?
Я повернулся к Ла Горде. Она сделала знак, чтобы я успокоился.
– Элихио сказал, что ты – Нагваль, но ты не для нас, – сказала Хосефина.
В комнате воцарилась мёртвая тишина. Я не знал, как воспринимать заявление Хосефины. Я ждал, пока заговорит кто-нибудь ещё.
– Ты чувствуешь облегчение? – испытующе спросила меня Ла Горда.
Я сказал им, что у меня вообще нет никакого мнения. Они выглядели ошеломлёнными детьми. У Ла Горды был вид хозяйки церемонии, которая крайне недовольна.
Нестор поднялся и посмотрел на Ла Горду. Он сказал ей что-то на языке масатек. Это звучало как приказание или просьба.
– Расскажи нам всё, что ты знаешь, – продолжал он по-испански. – Ты не имеешь права играть с нами и держать при себе нечто столь важное.
Ла Горда запротестовала. Она сказала, что утаила всё, что знала, по просьбе Элихио. Хосефина кивком подтвердила её слова.
– Он говорил всё это тебе или Хосефине? – спросил Паблито.
– Мы были вместе, – сказала Ла Горда едва слышным шёпотом.
– Ты хочешь сказать, что вы с Хосефиной были вместе в сновидении? – у Паблито перехватило дыхание. Удивление в его глазах соответствовало тому потрясению, которое, казалось, прокатилось по остальным.
– Что в точности сказал Элихио вам двоим? – спросил Нестор, когда прошёл шок.
– Он сказал, что я должна попытаться помочь Нагвалю вспомнить левую сторону, – сказала Ла Горда.
– Ты понимаешь, о чём она говорит? – спросил меня Нестор.
Было бы невероятно, если бы я понимал. Я сказал, чтобы они обратились за ответом к самим себе. Но никто из них не высказал никаких предположений.
– Он говорил Хосефине и другие вещи, которых она не может вспомнить, – сказала Ла Горда. – Поэтому мы действительно в затруднении. Элихио сказал, что ты определённо Нагваль и что ты должен нам помочь, но что ты не для нас. Только вспомнив свою левую сторону, ты сможешь взять нас туда, куда мы должны идти.
Нестор заговорил с Хосефиной отеческим тоном, побуждая её вспомнить, что именно сказал Элихио. Он мягко настаивал на том, чтобы она вспомнила что-то, что, видимо, было каким-то кодом, поскольку никто из нас не видел в этом никакого смысла. Хосефина моргала и корчила рожи, как если бы на неё давил тяжёлый груз, – она и в самом деле выглядела как тряпичная кукла, которую расплющили. Я с тревогой наблюдал.
– Я не могу, – сказала она наконец. – Когда он со мной разговаривает, я знаю, что он говорит, но сейчас я не могу вспомнить. Не выходит.
– Не помнишь ли ты каких-нибудь слов? – спросил Нестор. – Просто каких-нибудь отдельных слов?
Она потрясла головой.
– Нет, – сказала она через секунду.
– Какого рода сновидениями ты занимаешься? – спросил я.
– Только теми, которые знаю, – бросила она.
– Я рассказывал тебе, как я делаю свои, – сказал я. – Теперь расскажи мне о своих.
– Я закрываю глаза и вижу стену, похожую на плотный туман; там меня ждёт Элихио. Он проводит меня сквозь неё и, наверное, показывает мне всякие вещи. Я не знаю, что мы делаем, но мы что-то делаем вместе, а затем я возвращаюсь и забываю увиденное.
– Как случилось, что ты пошла с Ла Гордой? – спросил я.
– Элихио велел мне взять её, – сказала она. – Мы вдвоём подождали Ла Горду и, когда она вошла в сновидение, схватили её и протолкнули сквозь стену. Мы делали это дважды.
– Как вы схватили её? – спросил я.
– Не знаю, – сказала Хосефина. – Но я подожду тебя в твоём сновидении, и тогда ты узнаешь.
– Ты можешь схватить любого? – спросил я.
– Конечно, – ответила она, улыбаясь. – Но я не делаю этого, потому что это не нужно. Я схватила Ла Горду, ибо Элихио говорил мне, что ему нужно ей что-то сказать, поскольку она более здравомыслящая, чем я.
– Тогда Элихио говорил тебе то же самое, Ла Горда, – сказал Нестор с непривычной твёрдостью.
Ла Горда сделала необычный жест, пожимая плечами и поднимая руки над головой.
– Хосефина рассказала тебе, что происходило, – сказала она. – Я не могу вспомнить. Элихио изъясняется на другой скорости. Он говорит, но моё тело не понимает его. Нет. Моё тело не может вспомнить, вот в чём дело. Я лишь знаю, что он сказал, будто Нагваль, который здесь, вспомнит и возьмёт нас туда, куда нужно идти. Он не мог сказать больше, потому что было мало времени. Он сказал, что кто-то, но я не помню, кто именно, ждёт меня.
– Это всё, что он сказал? – наседал Нестор.
– Когда я увидела его вторично, он сказал, что все мы должны будем вспомнить свою левую сторону, рано или поздно, если мы хотим попасть туда, куда нам надо идти. Но вот он должен вспомнить первым.
Она указала на меня и опять толкнула меня, как и раньше. Сила её толчка заставила меня покатиться, как мяч.
– Зачем ты это делаешь, Ла Горда? – спросил я недовольно.
– Я пытаюсь помочь тебе вспомнить, – сказала она. – Нагваль говорил, что тебя надо время от времени толкать, чтобы ты встряхнулся.
Совершенно внезапно Ла Горда обняла меня.
– Помоги нам, Нагваль, – попросила она. – Если ты этого не сделаешь, нам лучше умереть.
Я был близок к слезам, но не столько из-за них, сколько потому, что что-то боролось внутри меня. Это было что-то такое, что всё время прорывалось наружу с тех пор, как мы посетили этот город. Мольба Ла Горды разрывала мне сердце. У меня опять начался приступ чего-то похожего на гипервентиляцию. Я весь покрылся холодным потом. Затем мне стало плохо. С исключительной добротой Ла Горда ухаживала за мной.
Верная своей тактике выжидания, Ла Горда не хотела обсуждать наше совместное видение в Оахаке. Целыми днями она оставалась замкнутой и решительно незаинтересованной. Она не собиралась обсуждать и то, почему мне стало плохо. Так же поступали и остальные женщины. Дон Хуан обычно подчёркивал необходимость дождаться наиболее подходящего времени для того, чтобы выпустить то, что мы держим. Я понял технику действий Ла Горды, но был недоволен её упорством в ожидании. Это не соответствовало нашим интересам. Я не мог надолго остаться в Мексике и поэтому потребовал, чтобы мы собрались вместе и поделились тем, кто что знает. Она была непреклонна.
– Мы должны ждать, – сказала она. – Мы должны дать нашим телам шанс добраться до решения. Наша задача – вспомнить не умом, а телом. Все понимают это.
Она испытующе посмотрела на меня. Она, казалось, высматривала намёк, который подсказал бы ей, что я точно понял задачу. Я признал, что я в полном недоумении с тех пор, как оказался в стороне. Я был один, в то время как все они поддерживали друг друга.
– Это молчание воинов, – сказала она, смеясь, а затем добавила примирительно: – Это молчание не означает, что мы не можем разговаривать о чём-нибудь другом.
– Может, мы вернёмся к нашему обсуждению потери человеческой формы? – спросил я.
В её взгляде было недовольство. Я многословно пояснил, что должен точно понимать значение всего, в особенности когда применяются незнакомые подходы.
– Что именно ты хочешь узнать? – спросила она.
– Что угодно, что ты только захочешь мне рассказать.
– Нагваль говорил, что потеря человеческой формы приносит свободу, – сказала она. – Я верю этому, но пока не ощущаю этой свободы.
Последовало минутное молчание. Она следила за моей реакцией.
– О какой свободе ты говоришь, Ла Горда? – спросил я.
– О свободе вспомнить своё «я», – сказала она. – Нагваль говорил, что потеря человеческой формы подобна спирали. Она даёт свободу вспоминать, а это, в свою очередь, делает тебя ещё более свободным.
– Почему ты не чувствуешь себя свободной? – поинтересовался я.
Она прищёлкнула языком и пожала плечами. Казалось, она была в затруднении или не желала продолжать наш разговор.
– Я связана с тобой, – сказала она. – До тех пор пока ты не потеряешь свою человеческую форму, чтобы вспомнить, я не смогу узнать, что эта свобода означает. Но, быть может, ты не сможешь потерять её до тех пор, пока не вспомнишь. Во всяком случае, нам не следует об этом разговаривать. Почему ты не пойдёшь и не поговоришь с Хенарос?
Это прозвучало так, будто мать отправляет своего назойливого ребёнка пойти погулять, но я не обиделся. Если бы так сказал кто-нибудь другой, я легко мог бы принять это за враждебность или жалость. Мне нравилось быть с ней, в этом всё дело.
Я нашёл Паблито, Нестора и Бениньо в доме Хенаро, занятых странной игрой. Паблито болтался в полутора метрах над землёй, заключённый во что-то вроде кожаного корсета или сбруи, прикреплённой к его груди и запястьям. Корсет напоминал толстый кожаный жилет.
Посмотрев пристальней, я заметил, что Паблито на самом деле стоит на толстых петлях, свисавших с его жилета, подобно стременам. Он был подвешен в центре комнаты на двух верёвках, перекинутых через толстую круглую потолочную балку. Каждая верёвка была прикреплена к корсету на груди Паблито с помощью металлического кольца. Натягивая верёвку, Нестор и Бениньо держали Паблито в воздухе, стоя лицом к лицу. Паблито изо всех сил держался за два толстых шеста, стоявших на полу и удобно входивших в его стиснутые ладони. Нестор стоял слева от Паблито, а Бениньо справа. Игра походила на трёхстороннее перетягивание каната, на отчаянную борьбу между тянувшими и подвешенным.
Когда я вошёл в комнату, было слышно только тяжёлое дыхание Паблито и Нестора. Мышцы у них на руках вздулись от напряжения. Паблито пристально следил за обоими, попеременно поглядывая на каждого. Все трое настолько ушли в игру, что не заметили моего появления. А если и заметили, то были настолько сосредоточенными, что не могли оторваться.
В течение десяти минут Нестор, Бениньо и Паблито пристально смотрели друг на друга в полном молчании. Затем Нестор притворился, что отпускает свою верёвку. Бениньо на это не попался, а Паблито поверил. Он усилил свою хватку левой рукой и зацепился ногами за шесты, чтобы укрепить своё положение. Бениньо воспользовался этим моментом и сделал могучий рывок как раз в то мгновение, когда Паблито ослабил свою хватку. Рывок Бениньо застал Паблито и Нестора врасплох. Бениньо всем телом повис на верёвке. Нестор был перетянут; Паблито отчаянно пытался уравновеситься, но всё было напрасно – Бениньо победил.
Паблито выбрался из корсета и подошёл ко мне. Я спросил его об их необычной игре. Ему, по-видимому, не хотелось рассказывать. Нестор и Бениньо присоединились к нам после того, как сняли свои приспособления. Нестор сказал, что игра была изобретением Паблито, который обнаружил такую конструкцию в своём сновидении, а затем построил её как игру. Сначала устройство было рассчитано на двоих, но впоследствии сновидение Бениньо позволило переделать игру так, чтобы мышцы напрягали все трое. Они также обостряли зрительную реакцию, пребывая в состоянии бдительности иногда целыми днями.
– Теперь Бениньо считает, что это помогает нашим телам вспоминать, – продолжал Нестор. – Ла Горда, например, чертовски здорово играет в эту игру. Она выигрывает всегда, в каком бы положении ни находилась. Бениньо говорит, что это потому, что её тело помнит.
Я спросил, есть ли у них правило молчания. Они рассмеялись. Паблито сказал, что Ла Горда больше всего хочет походить на Нагваля, она намеренно подражает ему вплоть до самых нелепых деталей.
– Вы не будете против, если мы поговорим о том, что произошло прошлой ночью, – спросил я почти в замешательстве, поскольку Ла Горда решительно возражала против этого.
– Нам всё равно, – сказал Паблито. – Ты – Нагваль.
– Бениньо тут вспомнил кое-что действительно таинственное, – сказал Нестор, не глядя на меня.
– Сам-то я думал, что это сон, просто запутанный сон, – сказал Бениньо, – но Нестор считает иначе.
Я с нетерпением ждал и кивком головы попросил их продолжать.
– Прошлой ночью он вспомнил, как ты учил его искать следы на мягкой почве, – сказал Нестор.
– Должно быть, это был сон, – сказал я. Я хотел рассмеяться, ибо это был абсурд, но все трое умоляюще смотрели на меня.
– Чепуха, – добавил я.
– В любом случае, я лучше расскажу тебе, что у меня тоже были похожие воспоминания, – сказал Нестор. – Ты водил меня к каким-то скалам и показывал, как надо прятаться. Это было не во сне. Я бодрствовал. Я шёл с Бениньо за растениями и внезапно вспомнил, как ты учил меня. Поэтому я спрятался так, как ты мне показывал, и напугал Бениньо до полусмерти.
– Я учил тебя! – воскликнул я. – Как это может быть?! Когда?
Я начал нервничать. По-видимому, они не шутили.
– Когда? В том-то и дело, – сказал Нестор. – Мы не можем сказать – когда. Но и я, и Бениньо знаем, что это был ты.
Я чувствовал подавленность, дышать было трудно. Я боялся, что мне опять станет плохо. Я решился тут же сообщить о нашем с Ла Гордой совместном видении и, рассказывая об этом, сбросить напряжение. В конце рассказа я уже обрёл контроль над собой.
– Нагваль оставил нас чуть приоткрытыми, – сказал Нестор. – Все мы немножко видим. Мы видим дыры у людей, у которых были дети, а также время от времени мы видим небольшое сияние в людях. Поскольку ты не видишь совсем, то похоже, что Нагваль оставил тебя совершенно закрытым для того, чтобы ты сам открылся изнутри. Теперь ты помог Ла Горде, и она не то видит изнутри, не то выезжает на тебе.
Я возразил, что происшедшее в Оахаке могло быть случайностью.
Паблито решил, что нам следует пойти на излюбленную скалу дона Хенаро и посидеть там, сблизив головы вместе. Двое остальных нашли его идею блестящей. Я не возражал. Мы сидели там очень долго, но ничего не произошло. Тем не менее мы неплохо отдохнули.
Пока мы сидели на скале, я рассказал им о двух людях, которые, по мнению Ла Горды, были доном Хуаном и доном Хенаро. Они соскочили с камня и буквально потащили меня в дом Ла Горды. Нестор был возбуждён больше всех. Он был почти невменяем. Единственное, чего я смог от него добиться, – что все они ждали такого знака.
Ла Горда ожидала нас у двери. Она знала, что я им всё рассказал.
– Я просто хотела дать своему телу время, прежде чем мы успеем что-то сказать. Я должна была быть совершенно уверена, и теперь это так. Это были Нагваль и Хенаро.
– Что находится в этих бараках? – спросил Нестор.
– Они не вошли туда, – сказала Ла Горда. – Они ушли в сторону открытых полей, в сторону востока. Именно в этом направлении находится наш город.
Казалось, она хотела их успокоить. Она просила их остаться, но они отказались, извинились и вышли. Я был уверен, что они чувствовали себя неловко в её присутствии. Она выглядела очень сердитой. Я наслаждался взрывом её эмоций, и это было совершенно нетипично для меня. Обычно я чувствовал себя взвинченным в присутствии взволнованного человека, Но Ла Горда в данном случае была загадочным исключением.
Вечером мы собрались в комнате Ла Горды. Они были задумчивы. Все сидели молча, уставившись в пол. Ла Горда попыталась начать разговор. Она сказала, что не бездельничала и, сложив два и два, получила ответ.
– Дело не в том, чтобы сложить два и два, – сказал Нестор. – Дело в том, чтобы заставить своё тело вспоминать.
Похоже было, что они переговорили между собой, судя по тем кивкам согласия, которые Нестор получил от остальных. Это поставило меня и Ла Горду в положение посторонних.
– Лидия тоже помнит кое-что, – продолжал Нестор. – Она считала это своей глупостью, но, услышав о том, что вспомнил я, она рассказала нам, что вот этот Нагваль отвёз её к лекарю и оставил там, чтобы она вылечила свои глаза.
Мы с Ла Гордой повернулись к Лидии. Она опустила голову и как бы в раздражении что-то бормотала. Похоже, что воспоминание было слишком болезненным для неё. Она сказала, что когда дон Хуан впервые нашёл её, её глаза были так поражены инфекцией, что она не могла видеть. Кто-то отвёз её на машине очень далеко к лекарю, который и вылечил её. До сих пор она была уверена, что это сделал дон Хуан, но, услышав мой голос, поняла, что именно я возил её туда. Нелепость таких воспоминаний бросала её в дрожь уже с первого дня, как она меня встретила.
– Мои уши не лгут мне, – добавила Лидия после молчания. – Именно ты отвёз меня туда.
– Невозможно! Невозможно! – закричал я.
Моё тело начало конвульсивно подёргиваться. У меня появилось ощущение раздвоенности. Вероятно то, что я называю рассудком, не могло больше контролировать всего меня и заняло место зрителя. Какая-то часть меня наблюдала за тем, как другая часть меня тряслась.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |