←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Дар Орла |
Однажды, чтобы рассеять наше тяжёлое настроение, я предложил заняться сновидением. Как только я высказал эту идею, я осознал, что мрак, который целями днями преследовал меня, может быть отброшен желанием перемены. Я отчётливо понял: наша с Ла Гордой проблема состояла в том, что мы необдуманно сфокусировали внимание на страхе и недоверии, тогда как всё время имели, не осознавая этого, противоположную возможность – сконцентрировать внимание на загадке, на том чуде, которое с нами произошло.
Я рассказал Ла Горде о своих соображениях. Она сразу же согласилась со мной, как-то оживилась, тучи её хандры рассеялись в долю секунды.
– Какого рода сновидениями ты предлагаешь нам заняться? – спросила она.
– А сколько их есть? – спросил я.
– Мы можем попробовать совместное сновидение, – ответила она. – Моё тело подсказывает мне, что мы уже делали это раньше, уходя в сновидение парой. Это будет для нас страховкой, как в совместном видении.
– Но ведь мы не знаем, что представляет собой процедура совместного сновидения, – сказал я.
– Мы не знали, как видеть совместно, и, однако же, видели, – возразила она. – Я уверена, что мы сможем сделать это, если попробуем. Потому что во всём, что делает воин, нет ступеней. Есть только личная сила. И как раз сейчас она у нас есть. Мы должны начать наше сновидение в двух различных точках, отстоящих одна от другой настолько далеко, насколько это возможно. Тот, кто войдёт в сновидение первым, подождет второго. Как только мы отыщем друг друга, мы возьмёмся за руки и отправимся глубже вместе.
Я сказал, что не имею ни малейшего представления, как ждать её, если я войду в сновидение первым. Она и сама не могла объяснить всего этого, но сказала, что ждать второго сновидящего означает то, что Хосефина называла «схватить» его. Ла Горда была однажды так схвачена Хосефиной.
– Хосефина называла это «схватыванием», потому что один из нас должен схватить второго за руку, – объяснила она.
Затем она продемонстрировала процедуру смыкания своего левого предплечья с моим правым, когда один берёт другого за руку пониже локтя.
– Но как мы сможем сделать это в сновидении? – спросил я.
Я всегда считал, что сновидение – это одно из самых интимных состояний, какие только можно вообразить.
– Не знаю, но я схвачу тебя, – пообещала Ла Горда. – Я полагаю, что моё тело знает, как это сделать. Но чем больше мы об этом говорим, тем труднее будет это осуществить.
Мы начали своё сновидение в разных местах. Мы могли договориться только о приблизительном времени, поскольку вход в сновидение был чем-то таким, чего нельзя рассчитать по минутам.
Возможность того, что именно мне придётся ждать Ла Горду, а не наоборот, сильно беспокоила меня, и я не мог войти в сновидение с обычной лёгкостью. Через десять-пятнадцать минут беспокойства мне наконец удалось войти в состояние, которое я называю спокойным бодрствованием.
Несколько лет назад, когда я приобрёл некоторый опыт в сновидениях, я спрашивал дона Хуана, есть ли тут какие-нибудь известные ступени, которые были бы общими для всех нас. Он сказал, что в конечном счёте каждый сновидящий отличается от других. Но, разговаривая с Ла Гордой, я обнаружил такое сходство в наших сновидениях, что набросал возможную классификационную схему различных состояний.
Спокойное бодрствование – это предварительное состояние, когда чувства засыпают, но окружающее ещё осознаётся. В моём случае я всегда воспринимал в этом состоянии поток красноватого света, примерно такого, какой видишь, когда через плотно сомкнутые веки смотришь на солнце.
Второе состояние сновидения я назвал динамическим бодрствованием. В этом случае красноватый свет рассеивается, как туман, и смотришь на какую-нибудь сцену, вроде табло, так как эта сцена неподвижна. Видишь трёхмерную картину. Застывший кусочек чего-то, будь то пейзаж, улица, человек, лицо, что угодно.
Третье состояние я определил как пассивное наблюдение. В этом состоянии сновидящий уже не смотрит на застывшие осколки мира, но наблюдает, являясь свидетелем происходящего события. Преобладание у нас зрительных и слуховых ощущений превращает это состояние сновидения главным образом в дело глаз и ушей.
В четвёртом состоянии я оказываюсь втянутым в действие. Здесь уже что-то делаешь, предпринимаешь какие-то шаги и используешь своё время полностью. Я назвал это состояние динамической инициативой.
Предложение Ла Горды подождать меня было связано со вторым и третьим состояниями нашего совместного сновидения. Когда я вошёл в состояние динамического бодрствования, я увидел сцену сновидения, где находились дон Хуан и другие люди, включая и полную Ла Горду. Прежде чем я успел разобраться в том, что вижу, я ощутил сильнейший толчок в руку и сообразил, что рядом со мной «реальная» Ла Горда. Она находилась слева от меня и схватила меня за левое предплечье своей правой рукой. Я ясно почувствовал, как она подняла мою руку к своему предплечью, чтобы мы могли держаться друг за друга. Потом я оказался в третьем состоянии сновидения, в пассивном наблюдении. Дон Хуан говорил мне, чтобы я присматривал за Ла Гордой и заботился о ней самым эгоистическим образом – так, словно она является мной самим.
Его игра слов доставляла мне удовольствие. Я чувствовал неземное блаженство, находясь здесь вместе с ним и другими. Дон Хуан продолжал объяснять, что мой эгоизм может быть прекрасно использован и что его вполне можно запрячь в работу.
Общее чувство товарищества царило среди собравшихся здесь людей. Они смеялись тому, что говорил дон Хуан, но не высмеивали.
Дон Хуан сказал, что самый верный способ запрячь наш эгоизм в работу – взять за основу деятельность, которой мы занимаемся в повседневной жизни. Он говорил, что я был эффективен во всём, что делал, потому что некому было изгонять из меня беса, и что я был нацелен на то, чтобы взлететь, подобно стреле, самостоятельно. Однако, если дать мне задачу, подобную заботе о Ла Горде, моя независимая эффективность разлетится вдребезги, и для того, чтобы выжить, мне придётся расширить эгоистическую заботу настолько, чтобы включить в её сферу и себя, и Ла Горду. Только помогая ей, подчеркнул дон Хуан, я смогу найти ключи к выполнению своей задачи.
Ла Горда обхватила меня за шею своими толстыми руками. Дон Хуан вынужден был остановиться. Он так смеялся, что не мог продолжать говорить. Все просто с ног падали от хохота.
Я ощущал раздражение и недовольство Ла Гордой. Я попытался освободиться от объятий, но её руки были крепко сомкнуты у меня на шее. Дон Хуан сделал знак рукой, чтобы остановить меня. Он сказал, что испытываемое мною минимальное раздражение – ничто по сравнению с тем, что меня ждёт.
Смех утихал. Я чувствовал себя счастливым, хотя и огорчался, что придётся иметь дело с Ла Гордой, так как не знал, что это за собой повлечёт.
В этот момент я в своём сновидении изменил точку зрения – или, вернее, что-то выдернуло меня из сцены, и я стал смотреть вокруг как зритель.
Мы находились в доме в северной Мексике, судя по окружающему ландшафту, который был виден с того места, где я стоял.
Я видел отдалённые горы. Я вспомнил также обстановку дома и его расположение. Мы находились позади под навесом на открытой веранде. Некоторые из присутствующих сидели на громоздких стульях. Большинство стояли или сидели на полу. Я узнал каждого из них. Там было шестнадцать человек. Ла Горда стояла рядом со мной лицом к лицу с доном Хуаном.
Тут я осознал, что могу испытывать одновременно два различных чувства. Я мог или войти в сцену сновидения и чувствовать, что повторяю давно забытое переживание, или же быть свидетелем той сцены, сохраняя настроение моей теперешней жизни. Когда я погружался в сцену сновидения, я чувствовал себя в безопасности и под защитой, когда же я был свидетелем, сохраняя актуальное настроение, я чувствовал себя потерянным, беззащитным, встревоженным. Мне это настроение не понравилось, поэтому я погрузился в сцену сновидения.
Полная Ла Горда спросила дона Хуана голосом, перекрывавшим смех всех и каждого, буду ли я её мужем. Последовала секундная пауза. Дон Хуан, казалось, перебирал варианты ответа. Он погладил её по голове и сказал, что может поговорить со мной и что я буду в восторге от возможности стать её мужем. Все присутствующие захохотали. Я смеялся вместе с ними. Моё тело сотрясалось от самого искреннего удовольствия, тем не менее я не чувствовал себя смеющимся над Ла Гордой. Я не считал её ни клоуном, ни дурой. Она была ребёнком. Дон Хуан повернулся ко мне и сказал, что я должен чтить Ла Горду вне зависимости от того, как она станет поступать по отношению ко мне, и что я должен благодаря взаимодействию с ней научить моё тело чувствовать себя легко и свободно в самых трудных обстоятельствах. Дон Хуан обратился к группе и заметил, что намного легче двигаться в условиях максимального стресса, чем быть безупречным в обычных обстоятельствах, таких, как взаимодействие с кем-нибудь вроде Ла Горды.
Дон Хуан добавил, что ни при каких условиях я не должен сердиться на Ла Горду, потому что она в действительности будет моим бенефактором, так как только через неё я смогу запрячь в работу свой эгоизм.
Я настолько глубоко погрузился в сновидение, что забыл о том, что я сновидящий. Внезапное давление на руку напомнило мне, что я в сновидении. Я почувствовал присутствие Ла Горды рядом со мной, но не видел её. Она существовала только как прикосновение, тактильное ощущение в моём предплечье. Я перевёл на него своё внимание, и это ощущение стало чувствоваться как цепкая хватка, а затем и вся Ла Горда материализовалась целиком, как если бы она была сделана из наложенных друг на друга кадров фотоплёнки. Это было что-то вроде комбинированной съёмки в кино. Сцена сновидения рассеялась. Вместо этого мы с Ла Гордой смотрели друг на друга, взявшись за руки.
Одновременно мы опять повернулись к сцене сновидения, свидетелями которой мы были. В этот момент я знал без тени сомнения, что мы оба видим одно и то же. Теперь дон Хуан говорил что-то Ла Горде, но я не мог слышать. Моё внимание скакало туда-сюда между третьим состоянием сновидения, пассивным наблюдением, и вторым, динамическим бодрствованием. В какой-то момент я оказался с доном Хуаном, Ла Гордой и остальными шестнадцатью людьми, а уже в следующую секунду – с современной Ла Гордой, наблюдая застывшую сцену. Затем резкий рывок моего тела перевёл меня на другой уровень внимания: я ощутил что-то вроде хруста сухого кусочка дерева. Это был маленький взрыв, он походил на очень громкое щёлканье сустава пальца. Я оказался в первом состоянии сновидения – в спокойном бодрствовании. Я спал, но в то же время прекрасно всё осознавал. Я хотел подольше оставаться на этой мирной стадии, но ещё один рывок заставил меня моментально проснуться. Я внезапно осознал, что мы с Ла Гордой были в совместном сновидении.
Мне более чем не терпелось поговорить с ней. Она чувствовала то же самое. Мы встретились и стали оживлённо обсуждать друг с другом то, что произошло. Когда мы успокоились, я попросил её описать мне всё, что произошло с ней в нашем совместном сновидении.
– Я тебя долго ждала, – сказал она. – Какая-то часть во мне думала, что я тебя прозевала, но другая знала, что ты нервничаешь и у тебя затруднения, поэтому я ждала.
– Где ты ждала, Ла Горда?
– Я не знаю. Я знаю, что уже вышла из красноватого света, но ещё ничего не могла видеть и как бы нащупывала дорогу. А может, я всё ещё была в красноватом свете. Хотя нет, он не был красноватым. Место, где я находилась, было окрашено в светло-персиковый цвет. Затем я закрыла глаза, и там был ты. Ты, казалось, готов был уйти, и поэтому я схватила тебя за руку. Затем я увидела Нагваля, тебя, себя, других людей в доме Висенте. Ты был моложе, а я была полная.
Упоминание о доме Висенте внезапно навело меня на мысль, о которой я рассказал Ла Горде. Однажды, когда я проезжал через городок Закатекас в северной Мексике, у меня появилось странное желание заехать и навестить одного из друзей дона Хуана, Висенте. При этом я не понимал, что, поступая так, я необдуманно вторгаюсь в запретную область, так как дон Хуан никогда меня с ним не знакомил. Висенте, как и женщина-Нагваль, принадлежали к другому миру. Не удивительно, что Ла Горда была так потрясена, когда я рассказал ей о своём визите. Мы его знали настолько хорошо, и он был так же близок к нам, как дон Хенаро, может, даже ещё ближе. И тем не менее мы его забыли, так же, как и женщину-Нагваль.
Здесь мы с Ла Гордой сразу сделали огромный шаг вглубь воспоминаний. Мы оба вспомнили, что Висенте, Хенаро и Сильвио Мануэль были друзьями дона Хуана, его соратниками. Они все были связаны своего рода обетом. Мы с Ла Гордой не могли припомнить, в чём именно состояла эта связь. Висенте не был индейцем. В молодости он был фармацевтом. Он был учёным группы и настоящим врачом, который поддерживал их всех всегда здоровыми. Я был уверен, что он знает о растениях больше, чем кто-либо из ныне живущих людей. Мы с Ла Гордой вспомнили, что именно Висенте научил всех нас, включая дона Хуана, пользоваться лекарственными растениями. Он особенно интересовался Нестором, и мы считали, что Нестор будет похож на него.
– Воспоминание о Висенте заставляет меня заботиться о самой себе, – сказала Ла Горда. – Это наводит меня на мысль, какой непереносимой женщиной я была. Самое худшее, что может произойти с женщиной – это родить детей, получить дыры в своём теле и тем не менее вести себя как маленькая девочка. В этом и была моя проблема. Я хотела быть умной, но была пустышкой. И мне позволяли строить из себя дуру, помогали мне быть ишачьим хвостом.
– Кто помогал тебе, Ла Горда? – спросил я.
– Нагваль и Висенте, и все эти люди, бывшие в доме, когда я вела себя с тобой такой ослицей.
Мы с Ла Гордой вспомнили одновременно. Ей позволяли быть несносной только со мной. Больше никто не поддерживал её чепухи, хотя она и пыталась отыграться на каждом.
– Висенте принимал меня, – сказала Ла Горда. – Он всё время играл со мной. Я даже звала его дядей. Когда я попыталась назвать дядей Сильвио Мануэля, он чуть не сорвал у меня кожу с запястий своими клещеподобными руками.
Мы попытались сфокусировать наше внимание на Сильвио Мануэле, но не могли вспомнить, как он выглядит. Мы могли ощущать его присутствие в своих воспоминаниях, но в них он не был личностью, он был только ощущением.
Насколько это касалось сцены сновидения, мы помнили, что она была точной копией того, что действительно имело место в нашей жизни в определённое время и в определённом месте. Но мы никак не могли вспомнить, когда именно. Я, однако, знал, что принял заботу о Ла Горде как средство самовоспитания и подготовки к преодолению трудностей взаимодействия с людьми.
Совершенно необходимо было воспитать в себе чувство лёгкости при столкновении с затруднительными социальными ситуациями. И здесь никто не мог быть лучшим тренером, чем Ла Горда. Проблески воспоминаний, появлявшиеся у меня о толстой Ла Горде, проистекали именно из этих обстоятельств, так как я буквально последовал указаниям дона Хуана.
Ла Горда сказала, что ей не нравилось настроение сцены сновидения. Она бы предпочла просто следить за ней, но я втащил её внутрь сцены, заставив переживать её старые чувства, которые были ей отвратительны. Её неудобство было так велико, что она намеренно потащила меня за руку, чтобы прервать наше участие в чём-то, столь неприятном для неё.
На следующий день мы договорились о времени нашего следующего сеанса совместного сновидения. Она начала его из своей спальни, а я – из своего кабинета, но ничего не произошло. Мы выдохлись уже от попытки войти в сновидение. Целыми днями после этого мы пытались достичь эффективности нашего первого опыта. С каждой неудачей мы становились всё ожесточённее и упрямее. Перед лицом наших неудач я решил, что нам следует на некоторое время отказаться от совместного сновидения и проанализировать его концепции и процедуры, подробнее рассмотреть сам процесс сновидения. Ла Горда поначалу не соглашалась со мной. Для неё идея того, что необходим обзор всего, что мы знаем о сновидении, был как бы ещё одним способом сложить руки и сдаться. Она предпочитала продолжать попытки, даже если мы не добиваемся успеха. Я настаивал, и она в конце концов приняла мою точку зрения просто из чувства растерянности.
Однажды вечером мы сели и так подробно, как только могли, стали обсуждать всё, что мы знаем о сновидениях. Вскоре выяснилось, что здесь есть несколько ключевых тем, которым дон Хуан придавал особое значение. Прежде всего, это сам акт сновидения. Он, видимо, начинается как совершенно особое состояние осознания, к которому приходишь, фокусируя остаток сознания, который ещё имеешь во сне, на отдельных чертах или элементах сна. Этот остаток сознания, который дон Хуан называл «вторым вниманием», вводился в действие или запрягался в работу при помощи-упражнения «не-делания». Мы считали, что существенной помощью сновидению было состояние умственного покоя, которое дон Хуан называл «остановкой внутреннего диалога» или «не-деланием разговора с самим собой». Чтобы научить меня выполнению этого, он обычно заставлял меня усиливать периферическое зрение. Этот метод был эффективен сразу в двух планах. Он позволял мне остановить свой внутренний диалог и тренировал моё внимание. Заставляя меня концентрировать внимание на периферии поля зрения, дон Хуан усиливал мою способность сосредоточиваться в течение длительного времени на одной единственной деятельности.
Позднее, когда я добился успеха в концентрировании внимания, я мог часами заниматься какой-нибудь нудной работой, не отвлекаясь, на что ранее не был способен. Дон Хуан говорил мне, что наилучший способ войти в сновидение – концентрировать внимание на кончике грудины, на верхней части живота. Он сказал, что энергия, нужная для сновидения, исходит из этой точки. Та же энергия, которая нужна, чтобы перемещаться в сновидениях, исходит из области, расположенной на 2-5 см ниже пупка. Он называл эту энергию «волей», или силой собирать воедино и выбирать. У женщин как внимание, так и энергия для сновидения исходят из матки.
– Сновидение женщины должно исходить из матки, потому что это её центр, – заметила Ла Горда. – Мне, для того, чтобы начать сновидение или прекратить его, нужно всего лишь сконцентрировать внимание на моей матке. Я научилась чувствовать её внутреннюю поверхность. Я вижу красноватое сияние и тут же выхожу.
– Сколько времени тебе требуется, чтобы увидеть его?
– Несколько секунд. В то же мгновение, когда моё внимание сосредоточивается на матке, я уже в сновидении, – продолжала она. – Я обычно никогда не имею с этим проблем. У женщин всегда так. Самое трудное для нас – понять, как начать. Мне потребовалось два года, чтобы прервать внутренний диалог и сконцентрироваться на матке. Может, поэтому женщина всегда и нуждается в ком-либо, кто направлял бы её.
Нагваль клал мне на живот холодные мокрые речные камни, чтобы я почувствовала эту точку, или просто какой-нибудь грузик. У меня было свинцовое грузило, которое он дал мне. Он заставлял меня закрывать глаза и концентрировать внимание на той точке, где находится груз. Каждый раз я засыпала. Но это его не заботило. Фактически, не имеет значения, что делаешь, до тех пор, пока внимание сконцентрировано на матке. В конце концов я научилась концентрироваться на этой точке без всякого грузика.
Однажды я самостоятельно вошла в сновидение. Я чувствовала свой живот в том месте, куда Нагваль так часто клал грузик, когда внезапно заснула, как и обычно, но только при этом что-то толкнуло меня в матку. Я увидела красноватое сияние, а затем совершенно изумительный сон. Но как только я попыталась пересказать его Нагвалю, я поняла, что это не был обычный сон. Я не смогла объяснить ему, что это был за сон, просто я чувствовала себя очень сильной и счастливой. Он сказал, что это было сновидение.
С тех пор он никогда не клал на меня грузик. Он позволял мне заниматься сновидением, не вмешиваясь. Время от времени он просил меня рассказать ему об этом и давал указания. Вот так должно осуществляться обучение сновидению.
Ла Горда сказала, что, по словам дона Хуана, облегчить сновидение могло всё, что может быть использовано в качестве «не-делания», при условии, что внимание будет удерживаться фиксированным. Например, он заставлял её и других учеников пристально смотреть на камни и листья и поддержал Паблито, когда тот захотел сконструировать своё собственное устройство для «не-делания». Паблито начал с не-делания ходьбы задом наперёд. Он двигался, бросая короткие взгляды через плечо, чтобы видеть тропу и избегать препятствий. Я подал ему идею использовать зеркальце заднего обзора, а он развил её в целую конструкцию из деревянного шлема с придатками, на которых примерно в 15 см от его лица и на 5 см ниже уровня его глаз были укреплены два маленьких зеркальца. Эти зеркальца не мешали ему смотреть вперёд, а благодаря боковому углу, под которым они были установлены, охватывали всё пространство позади него. Паблито хвастал, что имеет полный круговой обзор. При помощи этой конструкции Паблито мог идти задом наперёд на любое расстояние и в течение какого угодно времени.
Поза, которую нужно принимать для сновидения, тоже была очень важной темой.
– Не знаю, почему Нагваль не говорил мне с самого начала, – сказала Ла Горда, – что лучшей позой для женщины, чтобы начать сновидение, будет сесть со скрещенными ногами, а затем дать телу упасть – что оно и сделает, если сосредоточить внимание на сновидении. Нагваль сказал мне об этом, наверное, через год после того, как я начала. Теперь я секунду сижу в таком положении, затем ощущаю свою матку, и вот я уже в сновидении.
В самом начале я так же, как и Ла Горда, входил в сновидение, лёжа на спине, пока однажды дон Хуан не сказал мне, что я добьюсь лучших результатов, если буду сидеть на тонкой мягкой циновке, сложив ступни ног одна к другой и положив бёдра так, чтобы они касались циновки. Он указал, что поскольку у меня гибкие тазобедренные суставы, то я должен развить их полностью, чтобы мои бёдра полностью прилегали к циновке. Он добавил, что если я буду входить в сновидение в таком сидячем положении, то моё тело не соскользнёт и не упадёт в сторону, а туловище наклонится вперёд, и я лягу лбом на ступни.
Ещё одной очень важной темой было время, когда следует входить в сновидение. Дон Хуан говорил нам, что наиболее благоприятны для этого поздний вечер и раннее утро. Причина, по которой он предпочитал именно эти часы, крылась в том, что он называл практическим применением знания магов. Он сказал, что поскольку заниматься сновидением приходится в окружении людей, следует выбирать наилучшие условия для уединения и отсутствия вмешательства. Вмешательством, которое он имел в виду, было не физическое присутствие людей, а их внимание. По словам дона Хуана, бессмысленно уходить из мира и прятаться, потому что даже если человек совсем один в уединённом и пустынном месте, вмешательство людей превалирует, потому что невозможно отключить их первое внимание. В зависимости от местности, в часы, когда большинство людей спит, это вмешательство резко снижается, потому что именно в эти часы спит первое внимание окружающих.
Это привело его к описанию второго внимания. Дон Хуан объяснил нам, что внимание, необходимое в начале сновидения, должно быть насильственно остановлено на определённой детали сна. Таким путём за счёт «обездвиживания» внимания обычный сон можно превратить в сновидение.
Далее он объяснил, что в сновидении приходится пользоваться теми же механизмами внимания, что и в повседневной жизни. Наше первое внимание приучено с большой силой концентрироваться на деталях мира, чтобы превращать аморфную и хаотическую сферу восприятия в упорядоченный мир осознания.
Дон Хуан сказал также, что второе внимание выполняло функции приманки, притягивающей шанс. Чем больше им пользуются, тем выше вероятность достичь желаемого результата. Но это была также и функция внимания вообще, функция, принимаемая настолько как само собой разумеющееся в обычной жизни, что её перестали замечать. Если мы сталкиваемся с удачей, мы говорим о ней как о случае или совпадении, а не о том, что второе внимание указало нам на событие.
Обсуждение второго внимания подготовило почву для второй ключевой темы – тела сновидения. В целях руководства Ла Гордой дон Хуан поставил перед ней задачу – постепенно и неуклонно мобилизовать своё второе внимание на детали ощущения полёта в сновидении.
– Как ты научилась летать в сновидении? – спросил я её. – Тебя кто-нибудь учил?
– Нагваль Хуан Матус учил меня здесь, в этом мире, – ответила она. – И в сновидении меня учил кто-то, кого я никогда не могла увидеть. Это был только голос, говорящий мне, что я должна делать. Затем у меня ушли годы на то, чтобы научиться переходить из обычного тела, которое можно потрогать, в тело сновидения.
– Ты должна мне это объяснить, Ла Горда, – сказал я.
– Ты учился входить в тело сновидения, когда видел в сновидении, что выходишь из своего тела. Но, насколько я могу судить, Нагваль не дал тебе никакой специальной задачи, поэтому ты отправляешься по любой из дорожек, по какой только можешь. Передо мной же стояла задача использовать своё тело сновидения. Такую же задачу имели и сестрички. Дон Хуан сказал, что как только научишься сновидению, любой сон, который ты можешь запомнить, уже не является сном. Это сновидение. В моём сне я однажды видела себя летающей, подобно воздушному змею. Я рассказала об этом Нагвалю, так как мне понравилось ощущение парения. Он воспринял всё это очень серьёзно и превратил в задачу.
Тогда я стала стараться летать в сновидении. Но я не могла его настроить. Чем больше я старалась воздействовать на своё тело сновидения, тем труднее это становилось. В конце концов Нагваль сказал, чтобы я перестала пытаться и позволила этому прийти самому. Мало-помалу я научилась летать в сновидениях. Именно тогда какой-то голос начал говорить мне, что надо делать. Это был женский голос, как я всегда чувствовала.
Когда я научилась летать в совершенстве, Нагваль сказал, что каждое движение полёта, которому я научилась в сновидении, я должна повторять наяву. У тебя была такая же возможность, когда саблезубый тигр учил тебя дышать. Но ты никогда не превращался в тигра в сновидении, поэтому не мог бы сделать это в состоянии бодрствования. Ну а я научилась летать в сновидении. Сдвигая своё внимание в тело сновидения, я могла летать как воздушный змей и тогда, когда бодрствовала. Однажды я показала тебе, как я летаю, так как хотела, чтобы ты увидел, как я научилась пользоваться сновидением. Но ты не знал, что происходит.
Она имела в виду тот случай, когда она перепугала меня своим невообразимым имитированием реального парения в воздухе, подобно воздушному змею. Событие это настолько далеко выходило за рамки моего понимания, что я едва мог начать его обдумывать хоть сколько-нибудь логично. Как всегда, когда я сталкивался с такими вещами, я относил их к аморфной категории «ощущения в условиях стресса». Я придерживался мнения, что в условиях сильного стресса восприятие органов чувств очень сильно искажается. Моё объяснение ничего не объясняло, но, казалось, удерживало разум в умиротворённом состоянии.
Я сказал Ла Горде, что в том, что она называла своим переходом в тело сновидения, должно быть ещё и многое другое, помимо простого повторения «летательных» движений.
Прежде чем ответить, она немного подумала.
– Я полагаю, Нагваль тебе тоже говорил, – сказала она, – что единственное, что на самом деле имеет значение при таком переходе, – это закрепление второго внимания. Нагваль говорил тебе, что именно внимание создаёт мир. Он был, конечно, абсолютно прав. У него были причины так говорить. Он был мастером внимания. Я думаю, он сознательно ставил передо мной задачу самой понять, что всё, что мне требуется, чтобы перейти в тело сновидения, – это сфокусировать своё внимание на акте полёта. Здесь важно прежде всего накапливать внимание в сновидении, чтобы наблюдать за всем, что делаешь во время полёта. Это единственный способ культивировать второе внимание. Как только оно окрепло, стоило лишь чуть-чуть сфокусировать его на деталях, и ощущение полёта сопровождалось чувством реальности, пока для меня не стало обычным сновидеть, что я парю в воздухе.
Таким образом, в деле полёта моё второе внимание было обострено. Когда Нагваль поставил передо мной задачу перемещаться в тело сновидения, он имел в виду, чтобы я включала своё второе внимание. Так я это понимаю. Первое внимание, внимание, создающее мир, никогда нельзя преодолеть полностью. Оно лишь на мгновение может быть выключено или замещено вторым вниманием, при условии, что тело уже накопило его в достаточном количестве. Искусство сновидения является естественным путём накопления второго внимания. Поэтому можно сказать, что для перемещения в тело второго внимания в бодрствующем состоянии надо следовать практике сновидения, пока у тебя из ушей дым не пойдёт.
– Можешь ли ты в любое время, когда захочешь, попадать в своё тело сновидения? – спросил я.
– Нет, это не так просто, – ответила она. – Я научилась повторять движения и ощущение полёта в бодрствующем состоянии, но я не могу летать, когда пожелаю. Для моего тела сновидения всегда существует барьер. Иногда я чувствую, что барьер снят. В это время моё тело свободно, и я могу летать, как если бы я была в сновидении.
Я сказал Ла Горде, что в моём случае для тренировки второго внимания дон Хуан поставил передо мной три задачи. Первая состояла в том, что я находил в сновидении свои руки. Затем он рекомендовал мне выбрать какое-нибудь место, сфокусировать на нём внимание, а затем продолжать делать сновидение и посмотреть, смогу ли я действительно туда попасть. Он предложил, чтобы я посещал в таком месте кого-нибудь, кого я знаю, предпочтительно женщину, преследуя две цели. Во-первых, зафиксировать малейшие изменения, которые могут действительно указать на то, что я был там в сновидении; во-вторых, найти какую-нибудь малозаметную деталь, которая окажется как раз тем, на что настраивается моё второе внимание.
В этом аспекте наиболее серьёзной проблемой, с которой встречается сновидящий, является неуклонная фиксация второго внимания на детали, обычно остающейся незамеченной вниманием повседневным, что создаёт почти непреодолимое препятствие для оценки. То, что ищешь в сновидении, оказывается совсем не тем, чему уделяешь внимание в повседневной жизни.
По словам дона Хуана только в период обучения необходимо прилагать усилия к тому, чтобы сделать второе внимание неподвижным. После этого приходится выдерживать почти непреодолимое давление второго внимания и лишь мельком бросать взгляды на окружающее. В сновидении следует удовлетворяться самыми краткими видениями всего, так как если на чём-то сфокусируешься, мгновенно теряешь контроль.
Последней обобщённой задачей, которую он передо мной поставил, был выход из тела. Я частично преуспел в этом, и всё время считал это своим единственным реальным достижением в сновидении.
Дон Хуан исчез прежде, чем я усовершенствовал ощущение в сновидении, что я могу свободно обращаться с миром повседневных вещей, находясь тем временем в сновидении. Его уход прервал то, что, по моему мнению, должно было быть неизбежным проникновением сновидения в мир повседневной жизни.
Для того чтобы объяснить контроль второго внимания, дон Хуан ввёл идею воли. Он сказал, что воля может быть представлена в виде максимального контроля свечения тела как энергетического поля, или о ней можно говорить как об уровне мастерства, или как о таком состоянии бытия, которое внезапно входит в повседневную жизнь воина в определённое время. Воля ощущается как сила, излучаемая из средней части тела вслед за моментом абсолютной тишины, или сильного ужаса, или глубокой печали, потому что счастье слишком опустошает и не даёт воину концентрации, требуемой, чтобы использовать свечение тела и обратить его в молчание.
– Нагваль говорил мне, что печаль человеческого существа настолько же могущественна, как и испуг, – сказала Ла Горда. – Печаль заставляет воина лить кровавые слёзы. И то, и другое может привести к моменту молчания. Или же молчание приходит само по себе из-за того, что воин стремится к нему в течение всей своей жизни.
– Ты сама когда-нибудь испытывала такой момент молчания?
– Испытывала, конечно. Но я не могу припомнить теперь, на что это похоже, – сказала она. – Мы с тобой оба испытывали его, но никто из нас ничего не может об этом вспомнить. Нагваль говорил, что это момент отвлечения сознания, ещё более тихий, чем момент выключения внутреннего диалога. Это отключение сознания, эта тишина дают возможность возникнуть намерению направить второе внимание, управлять им, заставлять его делать то или другое. Именно такое намерение называется волей. Нагваль говорил, что они взаимосвязаны. Он говорил мне всё это, когда я пыталась научиться летать в сновидении. Намерение летать производит результат полёта.
Я сообщил ей, что уже отбросил всякую надежду когда-либо испытать волю.
– Ты её испытаешь, – сказала Ла Горда. – Беда в том, что мы не обладаем достаточно острым умом, чтобы знать, что же с нами происходит. Мы не ощущает своей воли, потому что думаем, будто она должна быть чем-то таким, о чём мы сможем знать наверняка, например – злостью. Воля очень тиха, незаметна. Воля принадлежит другому «я».
– Какому другому «я»? – спросил я.
– Ты знаешь, о чём я говорю, – резко сказала она. – Мы находимся в нашем другом «я», когда совершаем сновидение. К настоящему времени мы уже входили в наше другое «я» бесчисленное количество раз, но мы ещё не являемся цельными.
Последовала долгая пауза. Я признался себе, что она права, утверждая, что мы не цельные. Я понимал это в том смысле, что мы были только учениками неисчерпаемого искусства. Но затем мне пришло на ум, что, возможно, она имела в виду что-то другое. Это не была рационально обоснованная мысль. Сначала я ощутил нечто вроде щекотки в солнечном сплетении, а затем возникла готовая мысль, что она, вероятно, говорит о чём-то совсем другом. Затем я таким же образом ощутил ответ. Он пришёл ко мне готовым, своего рода отливкой. Я ощутил его целиком сначала кончиком своей грудины, а затем в уме.
Проблема состояла в том, что я не мог распутать то, что знал, чтобы выразить это в словах.
Ла Горда не прерывала моих размышлений ни дальнейшими комментариями, ни жестами. Она, казалось, была внутренне соединена со мной до такой степени, что нам не нужны были слова.
Некоторое время мы пребывали в этом состоянии общности друг с другом, которое захлестнуло нас обоих. Постепенно мы успокоились. Наконец я заговорил. Не то чтобы у меня была потребность произнести то, что мы оба и так знали. Просто нужно было восстановить опору для нашей дискуссии.
Я сказал ей, что знаю, в каком смысле мы не являемся цельными, но мне трудно перевести это своё знание в слова.
– Есть множество вещей, известных нам, – сказала она. – И всё же мы не можем заставить их работать на себя, потому что не имеем представления, как их вытащить из себя на поверхность. Ты только начал ощущать это давление. Я ощущаю его уже несколько лет. Я знаю, и в то же время – не знаю. Я всё время странствую по самой себе и когда пытаюсь высказать то, что знаю, это звучит по-идиотски.
Я понял, что она имеет в виду. Понял на непосредственном уровне. Я знал что-то чрезвычайно практическое и очевидное о воле и о том, что Ла Горда называла другим «я», и в то же время не мог произнести ни одного слова о том, что я знал, и не потому, что был скрытным или смущённым, а просто потому, что не представлял, с чего начать или как организовать своё знание.
– Воля является настолько полным контролем второго внимания, что это называется «другим я», – сказала Ла Горда после длинной паузы. – Несмотря на всё, что мы сделали, мы знаем лишь ничтожную частичку нашего «другого я». Нагваль предоставил нам самим завершить наше знание. В этом и состоит наша задача воспоминаний.
Она хлопнула себя по лбу ладонями, как если бы её внезапно осенило.
– Господи! Мы же вспоминаем «другое я», – воскликнула она на грани истерики. Затем она успокоилась и продолжала говорить приглушённым голосом: – Очевидно, мы уже были там, и единственный способ вспомнить – тот, которым мы пользуемся, когда выстреливаем наши тела сновидения во время совместного сновидения.
– Что ты имеешь в виду? Что это такое – выстреливание наших тел сновидения? – спросил я.
– Ты сам был свидетелем того, как Хенаро выстреливал своё тело сновидения, – сказала она. – Оно выскакивает, как медленная пуля. Оно фактически приклеивается и отклеивается от физического тела с громким треском. Нагваль говорил мне, что у Хенаро тело сновидения могло делать большинство вещей, которые мы обычно можем делать. Он часто приходил к тебе в таком виде, чтобы встряхнуть тебя. Я знаю теперь, чего добивались Нагваль и Хенаро. Они хотели, чтобы ты вспомнил, и с этой целью Хенаро совершал невероятные действия перед самыми твоими глазами, выстреливая своё тело сновидения. Однако всё было напрасно.
– Но я совсем не знал, что он был в своём теле сновидения, – сказал я.
– Ты не знал, потому что не следил, – сказала она. – Хенаро пытался дать тебе знать, делая попытки выполнять то, чего тело сновидения выполнить не может. Например, есть, пить и т.д. Нагваль рассказывал мне, что Хенаро обычно подшучивал над тобой, говоря, что он пойдёт в кусты и заставит горы трястись.
– Почему тело сновидения не может делать этих вещей? – спросил я.
– Потому что оно не владеет намерением есть или пить, – ответила она.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Великим достижением Хенаро было то, что в своём сновидении он овладел намерением тела, – объяснила она. – Он достиг того, чему ты только начал учиться. В сновидении он мог копировать своё физическое тело настолько совершенно, насколько это вообще возможно. Но у тела сновидения и у физического тела намерения различны. Например, тело сновидения может проходить сквозь стены, потому что оно знает намерение растворяться в воздухе. Физическое тело знает намерение еды и питья, но не исчезновения. Для физического тела Хенаро пройти сквозь стену было столь же невозможно, как для его тела сновидения поесть.
Ла Горда немного помолчала, как бы оценивая то, что она только что сама сказала. Я хотел немного подумать, прежде чем задавать ей вопросы.
– Хенаро довёл до совершенства только намерения своего тела сновидения, – сказала она. – Сильвио Мануэль, с другой стороны, был абсолютным хозяином намерения. Теперь я знаю, что причина, по которой мы не можем вспомнить его лицо, состоит в том, что он не был таким, как все остальные.
– Что тебя заставляет так говорить, Ла Горда?
Она начала было пояснять, что имела в виду, но оказалась не в состоянии вразумительно выразить свои мысли. Внезапно она улыбнулась. Глаза её засветились.
– Поймала, – сказала она. – Нагваль говорил мне, что Сильвио Мануэль был мастером намерения, поэтому он постоянно находился в своём «другом я». Он был настоящим руководителем. Он стоял позади всего, что делал Нагваль. Фактически благодаря ему Нагваль стал заботиться о тебе.
Я испытывал большое физическое неудобство, слушая, как Ла Горда мне это говорит. У меня даже чуть не расстроился живот, и я предпринимал отчаянные усилия, чтобы Ла Горда этого не заметила. Я отдувался. Она на секунду остановилась, а затем продолжала, как бы приняв решение не обращать внимания на моё состояние. Вместо этого она начала на меня кричать. По её мнению, сейчас было самое время развеять наши огорчения. Напомнив мне о моих чувствах отстранённости после того, что произошло в Мехико, Ла Горда сказала, что горечь я чувствовал не потому, что она примкнула к другим ученикам, встав против меня, а потому, что приняла участие в срывании с меня маски. Я объяснил ей, что эти чувства у меня уже прошли. Она была непреклонна и настаивала, что если я не встречусь с этими чувствами лицом к лицу, то они всё равно вернутся ко мне снова, но только как-нибудь иначе, и что мои близкие отношения с Сильвио Мануэлем были причиной всего этого.
Я сам не мог поверить тем сменам настроения, через которые я прошёл, услышав такое заявление. Я как бы стал сразу двумя людьми. Один – разъярённый, с пеной у рта. Другой – спокойный, наблюдающий. Последовал ещё один спазм живота, и мне стало плохо. Однако этот спазм вызвала не тошнота, скорее, это была неудержимая ярость.
Когда я наконец успокоился, я был раздражён своим поведением и переживал в связи с тем, что этот инцидент может случиться со мной вновь в другое время.
– Как только ты примешь свою истинную природу, – сказала Ла Горда равнодушным тоном, – ты освободишься от ярости.
Я хотел с ней поспорить, но видел тщетность всего этого. Кроме того, мой приступ ярости оставил меня совсем без энергии. Я рассмеялся при мысли, что не буду знать, как поступить, если окажется, что она права. Затем мне пришла в голову мысль, что всё возможно, если я умудрился забыть о женщине-Нагваль. У меня было странное ощущение не то тепла, не то раздражения в горле, как если бы я поел горячей острой пищи. В теле я ощутил тревогу, как будто знал, что кто-то крадётся у меня за спиной, и в тот же момент я узнал нечто такое, чего не знал мгновением раньше, – Ла Горда была права, ответственным за меня был Сильвио Мануэль.
Ла Горда громко рассмеялась, когда я рассказал ей всё это. Она ответила, что тоже вспомнила кое-что о Сильвио Мануэле.
– Я не помню его как личность, – продолжала она, – но я помню, что говорил мне о нём Нагваль.
– Что же он тебе говорил?
– Он говорил, что когда Сильвио Мануэль был на этой земле, он был такой, как Элихио. Он исчез однажды, не оставив следа, и вошёл в другой мир. Он отсутствовал много лет, а затем однажды вернулся. Нагваль говорил, что Сильвио Мануэль не помнил, ни где был он сам, ни что он делал, но его тело изменилось. Он вернулся назад в этот мир, но он вернулся в другом «я».
– Что ещё он говорил, Ла Горда? – спросил я.
– Я не могу больше вспомнить. Это похоже на взгляд сквозь туман.
Я знал, что если мы сосредоточимся сильнее, то вспомним, кем же был Сильвио Мануэль. Я сообщил ей об этом.
– Нагваль говорил, что намерение присутствует всюду, – внезапно сказала она.
– Что это значит? – спросил я.
– Не знаю, – ответила Ла Горда. – Я просто произношу то, что приходит ко мне в голову. Нагваль сказал также, что намерение создаёт мир.
Я знал, что уже слышал эти слова раньше. Я подумал, что дон Хуан, должно быть, говорил мне это, но я просто забыл.
– Когда дон Хуан говорил тебе это? – спросил я.
– Не могу вспомнить. Но он говорил, что люди и вообще все живые существа являются рабами намерения. Оно заставляет действовать нас в этом мире. Оно даже принуждает нас умирать. Он сказал, что когда мы становимся воинами, намерение превращается в нашего друга. Оно позволяет нам на секунду быть свободными, иногда даже приходит к нам, как если бы оно поджидало нас поблизости. Он говорил мне, что сам был только другом намерения. Сильвио же Мануэль был его хозяином.
Целые армады скрытых воспоминаний бились во мне, чтобы вырваться на поверхность. На минуту я испытал ужасное замешательство, а затем что-то во мне внезапно сдалось. Я успокоился. Я больше не интересовался открытиями о Сильвио Мануэле.
Ла Горда интерпретировала мою смену настроения как признак того, что мы готовы лицом к лицу встретить свои воспоминания о Сильвио Мануэле.
– Нагваль всем нам показывал, что он может делать со своим намерением, – внезапно сказала она. – Он мог заставлять вещи появляться, призывая намерение. Он говорил, что если я захочу летать, то должен буду вызвать намерение полёта. Затем он показал мне, как он сам может призывать его, прыгнув в воздух и пролетев круг надо мной, как огромный воздушный змей. Или же он заставлял предметы появляться или исчезать в его руке. Он сказал, что знал намерение многих вещей и мог вызвать эти вещи, направляя на них своё намерение. Различие между ним и Сильвио Мануэлем состояло в том, что Сильвио Мануэль, будучи хозяином намерения, знал намерение всего.
Я заметил, что её объяснение требует дальнейших уточнений. Она, казалось, изо всех сил пыталась организовать слова в своём уме.
– Я научилась только намерению летать, – сказала она, – повторяя все чувства, которые у меня были, когда я летала в сновидении. Нагваль за свою жизнь научился намерению сотен вещей. Но Сильвио Мануэль пришёл к самому источнику. Он коснулся его. Ему не надо было учиться намерению чего бы то ни было. Он составлял с намерением единое целое. Проблема заключалась в том, что у него не осталось больше желаний, потому что намерение не имеет своих собственных желаний. Поэтому Сильвио Мануэль мог сделать всё, чего бы Нагваль ни пожелал. Нагваль направлял намерение Сильвио Мануэля. Но поскольку Нагваль также не имел желаний, большую часть времени они вообще ничего не делали.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |