←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Учение дона Хуана |
В разговорах о Мескалито дон Хуан редко пускался в откровенность. Всякий раз, как я затрагивал эту тему, я спрашивал, почему он её избегает. Отвечать он отказывался, но всегда говорил о Мескалито как раз достаточно, чтобы укрепить во мне впечатление его антропоморфности. В передаче дона Хуана Мескалито был мужского рода не только благодаря соответствующему окончанию, которое свойственно словам мужского рода в испанском языке, но и благодаря его неизменному статусу «защитника и учителя». Такие характеристики лишь подтверждались при всяком новом разговоре
Воскресенье, 24 декабря 1961
– «Трава дьявола» никогда никого не защищала. Её назначение – давать силу, и не более того. Мескалито, напротив, великодушен* как дитя.
* «Gentle» (англ.).
– Но ты же говорил, что он бывает устрашающ.
– Конечно, устрашающ; но с тем, кто ему вверяется, он благороден и добр.
– Из чего это видно, что он добр?
– Он – защитник и учитель.
– Каким же образом он защищает?
– Его можно держать при себе, а он будет следить, чтобы с тобой ничего не случилось плохого.
– Как это – держать при себе?
– В мешочке под рукой или на шее.
– Ты носишь его с собой?
– Нет, потому что у меня есть союзник. Но другие обычно носят.
– Чему же он учит?
– Правильно жить.
– А как он учит?
– Он показывает разные вещи и говорит что есть что (enzena las cosas у te dice lo que son).
– Как?
– Сам увидишь.
Вторник, 30 января 1962
– Что ты видишь, когда Мескалито берёт тебя с собой, дон Хуан?
– Такие вещи так просто не рассказывают. Этого я не могу тебе рассказать.
– Если ты расскажешь, с тобой что-нибудь приключится?
– Мескалито – защитник; добрый, благородный защитник; но это не значит, что с ним можно шутить. Именно потому, что он добрый защитник, он может быть воплощением ужаса для тех, кто ему не нравится.
– Я и не думаю шутить. Я просто хотел бы знать, что он показывает другим и что с ними делает. Я ведь описал тебе всё, что со мной было.
– С тобой другое дело, возможно потому, что тебе не известны его пути. Приходится учить тебя этому совершенно так же, как учат ходить ребёнка.
– Сколько ещё мне предстоит учиться?
– Пока он сам по себе не начнёт приобретать для тебя смысл.
– А потом?
– Потом сам всё поймёшь. Тебе больше не понадобится ничего мне рассказывать.
– Можешь ли ты мне внятно растолковать, куда тебя берёт Мескалито?
– Тебе я этого не могу сказать.
– Я хочу только знать, существует ли какой-то другой мир, куда он берёт людей.
– Существует.
– Это рай?* («Рай» по-испански cielo, но это также «небо».)
* «Heaven»: «небеса» (англ.).
– Он берёт тебя сквозь небо (cielo).
– То есть, я хочу сказать, это то небо (cielo), где Бог?
– Ты говоришь чушь. Я не знаю, где Бог.
– Мескалито – это Бог, единый Бог? Или один из богов?
– Он просто защитник и учитель. Он – сила*.
* «Power» (англ.).
– Он что, сила внутри нас?
– Нет. Мескалито не имеет с нами ничего общего. Он вне нас*.
* «Outside us» (англ.).
– Но тогда каждый, кто принимает Мескалито, должен видеть его так же, как остальные.
– Ничего подобного. Для каждого он другой.
Четверг, 12 апреля 1962
– Почему ты не расскажешь мне побольше о Мескалито, дон Хуан?
– Нечего рассказывать.
– Но существует же, наверное, тысяча вещей, которые не мешало бы узнать прежде, чем я снова с ним встречусь.
– Нет. Я думаю, что в твоём случае нет ничего такого, что тебе следовало бы знать. Я говорил уже – он с каждым другой.
– Я понял. Но всё же хотелось бы знать, что обычно при встрече с ним испытывают.
– Суждения тех, кто о нём болтает, не многого стоят. Сам увидишь. Может статься, какое-то время и ты будешь молоть о нём языком, но вскоре тебе это опротивеет.
– А ты не мог бы всё-таки рассказать мне о своём первом опыте?
– Зачем?
– Тогда я знал бы, как себя вести с Мескалито.
– Ты уже знаешь больше меня. Ты в самом деле играл с ним, как ни трудно в это поверить. Когда-нибудь ты убедишься, сколь добр был к тебе защитник. В тот первый раз, не сомневаюсь, он сказал тебе великое множество вещей, но ты был глух и слеп.
Суббота, 14 апреля 1962
– Когда Мескалито показывает себя, он может принимать любую форму?
– Да, любую.
– В таком случае, какие, по-твоему, наиболее обычны?
– Обычных нет.
– Ты хочешь сказать, что он является в любой форме даже тем, кто хорошо с ним знаком?
– Нет. В любой форме он является тем, которые с ним знакомы лишь недавно, но для тех, кто давно его знает, он всегда постоянен.
– Каким образом постоянен?
– Он является им иногда как человек, вроде нас с тобой, иногда как свет.
– Мескалито когда-нибудь изменяет свою постоянную форму с теми, кто хорошо его знает?
– Это не по моей части.
Пятница, 6 июля 1962
К вечеру 23 июня мы отправились в поход – как сказал дон Хуан, поискать «грибочки» (honguitos) в штате Чиуауа. Он предупредил, что поход будет длительным и нелёгким; так оно и вышло.
В десять вечера мы прибыли в небольшой шахтёрский городок на севере штата. От улицы, где я поставил машину, мы прошли на окраину, к дому его друзей, индейца племени тараумара и его жены, и там заночевали.
Часов в пять утра нас разбудил хозяин, который принёс кашу и бобы. Пока мы ели, он говорил с доном Хуаном, но о нашем путешествии не сказал ни слова.
После завтрака хозяин наполнил водой мою флягу и положил мне в рюкзак пару булок. Дон Хуан флягу сунул мне, рюкзак приладил поудобней у себя на спине, поблагодарил хозяина и, повернувшись ко мне, сказал:
– Ну, пошли.
Около мили мы шли по грунтовой дороге, потом свернули в поле и через два часа были у подножья гор к югу от города. Мы начали подниматься по пологому склону, двигаясь на запад; когда склоны стали круче, дон Хуан сменил направление, и мы пошли по плато на восток. Несмотря на преклонный возраст, дон Хуан шагал с такой скоростью, что к полудню я полностью выдохся. Мы сделали привал, и он достал провизию.
– Если хочешь, можешь всё съесть, – сказал он.
– А ты?
– Я не голоден, а позже эта еда не понадобится.
Я очень устал и проголодался, поэтому не спорил. Я решил, что сейчас самое время узнать наконец о цели путешествия, и как бы невзначай спросил:
– Мы как, по твоим расчётам здесь надолго?
– Мы пришли сюда, чтобы собрать немного Мескалито, и будем здесь до завтра.
– Где это Мескалито?
– Да кругом.
Вокруг было полно кактусов разных видов, но пейота я среди них не заметил.
Мы снова отправились в путь и к трём пополудни оказались в длинной узкой долине среди крутых склонов. Мысль о том, что я, может, вот-вот найду пейот, который я никогда не видел в его природной среде, вызывала во мне необычное возбуждение. Мы вошли в долину и прошли около четырёхсот футов, когда вдруг я заметил три несомненных пейота – целое семейство слева от тропы, поднимавшееся над землёй на несколько дюймов. Выглядели они как круглые мясистые зелёные розы. Я бросился к ним, крикнув дону Хуану.
Он точно не слышал и продолжал шагать, уходя всё дальше. Я понял, что допустил оплошность, и весь остаток дня мы шли в молчании, медленно передвигаясь по плоской равнине, усеянной мелкими острыми камнями. Шли среди кактусов, вспугивая полчища ящериц, подчас одинокую птицу. Я без звука миновал дюжину кактусов пейота.
К шести вечера мы были у подножья гор на краю долины. Мы взобрались на скалистый уступ. Дон Хуан сбросил рюкзак и сел.
Я опять проголодался, но еды больше не было. Я предложил собрать Мескалито и вернуться. Он поморщился и неодобрительно щёлкнул языком, потом сказал, что здесь мы останемся на ночь.
Мы спокойно сидели. Слева была скала, а справа оставшаяся позади нас долина. Она тянулась довольно далеко, и отсюда видно было, что она шире и не такая плоская, как я думал, а кроме того, оказалось, что в ней полно небольших холмов и впадин.
– Завтра двинемся обратно, – сказал дон Хуан, не глядя на меня и указывая на долину. – На обратном пути и будем его собирать. То есть подбирать его мы будем только когда он окажется прямо на нашем пути. Это он будет находить нас, и никак иначе. Если захочет, он нас найдёт.
Дон Хуан прислонился к скале и, отвернувшись, продолжал говорить так, будто кроме нас здесь был ещё кто-то.
– Ещё одно. Брать его буду только я. Ты будешь нести рюкзак или, может быть, просто идти впереди, пока не знаю. Но только на этот раз ты не будешь вопить и мне на него указывать, как это устроил сегодня.
– Прости, дон Хуан.
– Ладно. Ты не знал.
– Твой бенефактор учил тебя всему этому про Мескалито?
– Нет. Про него никто меня не учил. Меня учил сам защитник.
– Так что, Мескалито – это что-то вроде человека, с которым можно поговорить?
– Нет.
– Как же он тогда учит?
Некоторое время он молчал.
– Помнишь, что было, когда ты с ним играл? Ты ведь понимал его, верно?
– Да, понимал.
– Вот так он и учит. Тогда ты этого не знал, но если бы ты был к нему внимательней, он говорил бы тебе.
– Когда?
– Когда ты впервые его увидел.
Его явно раздражали мои расспросы. Я сказал, что мне приходится расспрашивать, так как я хочу знать по возможности всё.
– Спрашивай не меня, – мрачно улыбнулся он. – Спрашивай его. В следующий раз, как его увидишь, спроси обо всём, о чём пожелаешь.
– Так что, всё-таки Мескалито – в самом деле кто-то вроде собеседника...
Но не дав мне закончить, он отвернулся, взял флягу, спустился со скалы и скрылся. Мне не хотелось оставаться здесь одному, и, хотя он меня не звал, я отправился следом. Мы прошли около пятисот футов к небольшому ручью. Он умылся и наполнил флягу, потом прополоскал рот, но не пил. Я зачерпнул воды и хотел напиться, но он меня остановил, сказав, что пить не обязательно.
Он сунул мне флягу и пошёл обратно. Вернувшись на место, мы опять уселись лицом к долине, спиной к скале. Я спросил, не развести ли костёр. Его реакция была как на вопрос совершенно нелепый; этой ночью, сказал он, мы в гостях у Мескалито, и уж защитник позаботится, чтобы нам было тепло.
Уже совсем стемнело. Дон Хуан достал два тонких хлопчатобумажных одеяла, одно из них бросил мне на колени и сел, скрестив ноги и накинув другое себе на плечи. Долина внизу скрывалась во тьме, и края её тоже таяли в сумерках.
Дон Хуан сидел неподвижно, лицом к долине. Ровный ветер дул мне в лицо.
– Сумерки – трещина между мирами, – не поворачиваясь ко мне, тихо сказал он.
Я не переспрашивал. У меня устали глаза. Настроение вдруг стало приподнятым; почему-то неудержимо хотелось плакать.
Я лёг ничком; лежать на твёрдом камне было страшно неудобно, и каждые несколько минут приходилось менять положение. Наконец я сел, тоже скрестил ноги и накинул одеяло на плечи. Как ни странно, эта поза оказалась чрезвычайно удобной, и я заснул.
Проснулся я от того, что дон Хуан мне что-то говорит. Было очень темно, и я едва мог различить его силуэт. Я не разобрал, что он говорит, но последовал за ним, когда он начал спускаться с уступа. В темноте мы (я во всяком случае) двигались очень осторожно, пока не остановились у подножья скалистого склона. Дон Хуан сел и знаком велел сесть слева от него. Он расстегнул рубашку, достал кожаный мешочек и, открыв его, положил перед собой. В мешочке было несколько сушёных бутонов пейота.
После долгой паузы он взял один бутон. Он держал его в правой руке, потирая между большим и указательным пальцами, и тихо пел, когда вдруг, совершенно внезапно, издал оглушительный крик: – АЙ-Й-И-И-И-И-И-И!!!...
Это было до того неожиданно и жутко, что я оторопел от страха. В полумраке я видел, как он поднёс бутон ко рту и начал его жевать. Через минуту он поднял мешочек, протянул мне и шёпотом велел взять Мескалито, затем положить мешочек на прежнее место и делать всё в точности как он.
Я взял бутон и потёр его так, как это делал дон Хуан. Он тем временем пел, раскачиваясь взад-вперёд. Несколько раз я подносил бутон ко рту, но меня как-то останавливала эта необходимость вопить. Затем, словно во сне, из меня вырвался неистовый вопль:
– АЙ-Й-И-И-И-И-И-И-И!!!...
На мгновение мне показалось, что это крикнул кто-то другой. Нервное потрясение опять отозвалось спазмами в желудке. Я падал назад, теряя сознание. Я положил бутон в рот и начал его жевать. Через какое-то время дон Хуан достал из мешочка другой бутон. Я с облегчением увидел, как после короткой песни он отправил его себе в рот. Он передал мешочек мне, и я, взяв следующий бутон, вернул мешочек на место. Это повторилось пять раз, пока я заметил признаки жажды. Я поднял флягу, чтобы напиться, но дон Хуан сказал, чтобы я не пил, а только прополоскал рот, иначе меня вырвет.
Я несколько раз тщательно прополоскал рот. В какое-то мгновение жажда стала ужасным искушением, и я проглотил немного воды. В желудке тотчас начались спазмы. Я ожидал безболезненного и свободного извержения, как при первом опыте с пейотом, но, к моему удивлению, сопровождавшие рвоту ощущения были обычными. Скоро она прекратилась.
Дон Хуан, взяв ещё бутон, сунул мешочек мне, и цикл повторился, пока я не сжевал четырнадцать бутонов. К этому времени исчезло всякое ощущение жажды, холода и неудобства. Напротив, я ощущал необычное тепло и возбуждение. Я взял флягу, чтобы прополоскать рот, но она была пустой.
– Может, сходим к ручью, дон Хуан?
Звук голоса не вышел изо рта, а отразился от нёба в гортань и эхом катался туда и обратно. Эхо было тихим и музыкальным, казалось, его крылья ласкающими прикосновениями шелестят у меня в горле. Я следил за ними, пока всё не стихло.
Я повторил вопрос. Голос был как из погреба.
Дон Хуан не ответил. Я встал и направился к ручью. Я обернулся к дону Хуану, не идёт ли он со мной, но он, казалось, к чему-то внимательно прислушивался.
Он сделал рукой повелительный жест – замри.
– Абутол (так мне послышалось) здесь! – сказал он.
Раньше я ни разу не слышал этого слова и хотел переспросить, что он сказал, когда заметил звук, похожий на звон в ушах. Звук становился всё громче, пока не превратился в рёв. На несколько мгновений рёв стал нестерпимым, а затем постепенно стих, и наступила полная тишина. Мощь и глубина звука устрашили меня до полусмерти. Я так трясся, что едва держался на ногах, и всё же мысли оставались совершенно ясными. Если ещё недавно хотелось спать, то теперь весь сон как ветром сдуло, и пришла абсолютная ясность. Звук напомнил мне научно-фантастический фильм, в котором гигантская пчела, издавая гул крыльями, вылетает из зоны атомной радиации. От этой мысли я засмеялся. Я увидел дона Хуана, который вновь откинулся спиной к скале. Тут опять вернулся образ гигантской пчелы. Образ был более реальным, чем обычные мысли. Он был совершенно самостоятельным и осязаемым. Всё остальное исчезло. Это беспрецедентное состояние ясности вызвало новый приступ страха.
Меня прошиб пот. Я наклонился к дону Хуану сказать ему, что мне страшно. Его лицо было от моего в нескольких дюймах. Он смотрел на меня, но его глаза были глазами пчелы – круглыми очками, светящимися во тьме собственным светом, а его вытянутые хоботком губы издавали прерывистый звук: «Пету-пе-ту-пет-ту». Я отпрянул, едва не разбившись о скалу за спиной. Невыносимый ужас, который я испытал, длился, казалось, вечность. Я задыхался и скулил. Пот жёстким панцирем замерзал на коже. Затем до меня дошёл голос дона Хуана:
– Очнись! Шевелись! Да очнись же!
Всё рассеялось, и я вновь видел его знакомое лицо.
– Я принесу воды, – после очередной бесконечной паузы сказал я. Голос сорвался. Я с трудом выговаривал слова. Он кивнул. По пути я поймал себя на том, что страх исчез так же быстро и загадочно, как появился.
Приближаясь к ручью, я заметил, что вижу на пути каждый камешек. До меня дошло, что только что я ведь ясно видел дона Хуана, тогда как совсем недавно с трудом различал его силуэт. Я остановился и посмотрел вдаль, – я мог видеть даже по ту сторону долины. Там совершенно отчётливо виднелись отдельные валуны. Я подумал, что, наверное, уже светает и, стало быть, я выпал из времени. Я взглянул на часы. Десять минут двенадцатого! Я поднёс часы к уху – они шли. Сейчас не мог быть полдень; значит, сейчас полночь! Я решил зачерпнуть из ручья воды и вернуться к дону Хуану, но увидел, что он спускается, и подождал его. Я сообщил ему, что вижу в темноте.
Он долго молча смотрел на меня, хотя, может быть, мне просто показалось, что он молчит. Я был поглощён своей чудесной способностью видеть в темноте. Я мог различить мельчайшие песчинки. Временами всё было так ясно, что казалось, сейчас утренняя или вечерняя заря. Потом вновь темнело, вновь светлело. Вскоре я понял, что яркость совпадает с расширением сердца, а темнота – с сокращением. В соответствии с каждым ударом сердца мир становился ярче или темнее.
Меня полностью захватило это открытие, когда вновь появился прежний странный звук. Я сразу весь напрягся.
– Ануктал (так мне послышалось на этот раз) здесь, – сказал дон Хуан. Звук был таким громоподобным, таким всепоглощающим, что всё остальное потеряло значение. Когда он стих, я заметил, что уровень воды в ручье значительно поднялся. Ручей, который минуту назад был шириною в ладонь, превратился в громадное озеро. Откуда-то сверху на его поверхность лился свет, как бы сверкавший сквозь густую листву. Время от времени вода на мгновение вспыхивала золотыми и чёрными искрами и вновь погружалась во тьму, но и во тьме ощущалось её таинственное присутствие.
Не помню, как долго я оставался на берегу чёрного озера, сидя на корточках и наблюдая. Рёв, должно быть, на то время утих, потому что именно он вернул меня к реальности. Я оглянулся в поисках дона Хуана и увидел, как он вскарабкался и исчез за уступом. Однако одиночество меня совсем не испугало; я остался сидеть на корточках, предоставленный самому себе и не испытывая никакой тревоги. Вновь послышался рёв – мощный, как гул ураганного ветра. Хорошенько к нему прислушавшись, можно было уловить определённую мелодию. Она состояла из высоких звуков, напоминавших человеческие голоса в сопровождении басового барабана. Я весь ушёл в мелодию, и вновь заметил, что ритм барабана и рисунок мелодии совпадают с сокращениями сердца.
Я встал, и музыка прекратилась. Я попытался различить удары сердца, но ничего не услышал. Я снова сел на корточки, думая, что, может быть, именно поэтому возникали звуки. Но ничего не случилось. Ни звука! Даже звука сердца! Я решил, что хватит, но когда поднялся уходить, то почувствовал толчки под ногами. Земля тряслась. Я терял равновесие. Я упал на спину и лежал навзничь, пока земля уходила в тартарары. Я попытался ухватиться за какой-нибудь куст, но подо мной всё скользило. Я вскочил, секунду стоял и опять свалился. Земля подо мной двигалась, съезжая в воду, как плот. Я оставался без движения, парализованный абсолютным ужасом, столь же беспрецедентным, как всё происходившее.
Я двигался через воды чёрного озера, вцепившись в клочок почвы, похожий на земляное бревно. Я смутно чувствовал, что течение увлекает меня на юг. Я видел, как вокруг струятся и взвихриваются потоки обтекавшей островок воды. На ощупь вода была холодной и странно тяжёлой. Казалось, она живая.
Не было даже признаков берега или чего-нибудь в этом роде, и я не помню, что думал и испытывал во время этого путешествия. Прошли, казалось, долгие часы, когда плот подо мной сделал под прямым углом поворот налево. Скольжение длилось очень недолго, и неожиданно плот на что-то наткнулся. Инерция швырнула меня вперёд. Я закрыл глаза и почувствовал от удара об землю острую боль в коленях и вытянутых руках. Через секунду я открыл глаза. Я лежал на земле. Похоже было, что моё земляное бревно врезалось в берег и слилось с землёй. Я сел и оглянулся. Вода отступала! Она двигалась назад, как откатывающаяся волна, пока не исчезла.
Я долго сидел, пытаясь собраться с мыслями и как-то сообразить, что же произошло. Всё тело ныло; горло стало открытой раной; когда я «приземлялся», то прокусил себе губы. Я встал. Ветер напомнил, что я замёрз. Одежда была мокрой насквозь. Руки, челюсти и колени так тряслись, что пришлось снова лечь. Капли пота затекли в глаза и жгли их, пока я не взвыл от боли.
Со временем я как-то восстановил внутреннее равновесие и поднялся. В густых сумерках был ясно виден пейзаж. Я сделал пару шагов. До меня донёсся отчётливый звук множества человеческих голосов. Казалось, они о чём-то громко спорят. Я пошёл на звук. Я прошёл примерно 50 ярдов и вдруг остановился. Впереди был тупик. Место, где я оказался, напоминало загон для скота, образованный из огромных валунов. За ними виднелся ещё ряд валунов, затем ещё и ещё, и так вплоть до отвесного склона. Это откуда-то оттуда доносилась удивительная музыка – непрерывный жуткий поток сверхъестественных звуков.
Под одним из валунов я увидел в профиль человека, сидевшего на земле. Я приблизился к нему до расстояния в десять футов; тут он повернул голову и взглянул на меня. Я замер; его глаза были водой, которую я только что видел! Они были так же необъятны и сверкали теми же золотыми и чёрными искрами. Его голова была заострённой, как ягода клубники, кожа зелёной, усеянной множеством бородавок. За исключением заострённой формы, голова была в точности как поверхность пейота. Я стоял перед ним, не в силах отвести глаза. Было такое чувство, будто он умышленно давит мне на грудь своим взглядом. Я задыхался. Я потерял равновесие и упал. Его глаза отвернулись. Я услышал, что он говорит со мной. Сначала голос был как тихий шелест ветра. Затем он превратился в музыку – в мелодию голосов, и я «знал», что сама мелодия говорит: «Чего ты хочешь?»
Я упал перед ним на колени и стал рассказывать о своей жизни, потом заплакал. Он вновь взглянул на меня. Я почувствовал, что его глаза меня отталкивают, и подумал, что пришла смерть. Он сделал знак подойти поближе. Заколебавшись на мгновение, я сделал шаг вперёд. Когда я приблизился, он отвёл взгляд и показал тыльную сторону ладони. Мелодия сказала: «Смотри!» Посреди ладони было круглое отверстие. «Смотри!» – вновь сказала мелодия. Я посмотрел в отверстие и увидел самого себя. Я был очень старым и слабым и бежал от настигавшей меня погони, а вокруг носились яркие искры. Затем три попали в меня, две – в голову и одна – в левое плечо. Фигурка в круглом отверстии секунду стояла, потом выпрямилась совершенно вертикально и исчезла вместе с отверстием.
Мескалито вновь обратил на меня свой взгляд. Его глаза были так близко, что я «услышал», как они тихо гремят тем самым непонятным звуком, которого я наслышался за эту ночь. Постепенно глаза стали спокойными, пока не превратились в озёрную гладь, мерцающую золотыми и чёрными искрами.
Он опять отвёл глаза и вдруг отпрыгнул легко как сверчок на добрых пятьдесят ярдов. Он прыгнул ещё раз и ещё раз и исчез.
Потом, помню, я пошёл. Напрягая сознание, я пытался распознать ориентиры, – к примеру, горы вдали. Всё, что я пережил, совершенно исчерпало мои умственные силы, но я смутно соображал, что север должен быть где-то слева. Я долго шёл, пока спохватился, что уже день и что я уже не использую своё «ночное видение». Я вспомнил, что у меня есть часы, и посмотрел на циферблат – часы показывали восемь утра. Было около десяти, когда я добрался до уступа с нашей стоянкой. Дон Хуан лежал на земле и спал.
– Ты где был? – спросил он.
Я сел перевести дыхание. После долгого молчания он спросил:
– Видел его?
Я начал рассказывать ему всё с самого начала, но он меня прервал и сказал: важно лишь одно – видел ли я его. Он спросил, как близко от меня был Мескалито. Я сказал, что почти его касался. Дон Хуан сразу оживился и на этот раз внимательно выслушал всё в деталях, уточняя мой рассказ лишь вопросами насчёт формы существа, которое я видел, его характера и прочего.
Было уже около полудня, когда он, видимо, узнал наконец от меня всё что нужно. Он поднялся и привязал мне на грудь холщовый мешок. Он велел идти за ним и сказал, что будет срезать Мескалито и передавать мне, а я должен буду осторожно укладывать их в сумку.
Мы попили немного воды и двинулись в путь. Когда мы достигли края долины, он, похоже, секунду раздумывал, в каком направлении идти, а затем мы уже шли всё время по прямой.
Каждый раз, как мы подходили к побегам пейота, он склонялся перед ним и с крайней осторожностью срезал верхушку своим коротким ножом с зубчатым лезвием. Срез он делал вровень с землёй и затем посыпал «рану», как он её называл, очищенной серой, которую нёс в кожаном мешке. Бутон кактуса он держал в левой руке, а срез посыпал правой. Потом поднимался и передавал мне бутон, который я, по его указанию, брал обеими руками и клал в мешок.
– Стой прямо и следи, чтобы мешок не коснулся земли или кустов, или ещё чего-нибудь, – то и дело повторял он, словно опасаясь, что я забуду.
Мы собрали шестьдесят пять бутонов. Когда мешок был полон, дон Хуан закинул его мне на спину, а на грудь повесил другой. Под конец, когда мы пересекли долину, у нас было уже два полных мешка, а в них сто десять бутонов пейота. Мешки были такие тяжёлые и громоздкие, что я едва плёлся. Дон Хуан прошептал мне на ухо – мешки потому такие тяжёлые, что Мескалито хочет вернуться к земле. Мескалито такой тяжёлый от печали при расставании со своей родиной; моя задача – чтобы мешки ни в коем случае не коснулись земли, иначе Мескалито уже никогда мне не дастся в руки.
В какое-то мгновение давление лямок на плечи стало невыносимым. Что-то с чудовищной силой гнуло меня к земле. Меня охватило страшное предчувствие. Я заметил, что ускоряю шаг, почти бегу; можно сказать, я трусцой нёсся за доном Хуаном.
Вдруг тяжесть на спине и груди исчезла, ноша стала лёгкой, точно в мешках была губка. Я едва не налетел на дона Хуана и сказал ему, что больше не чувствую тяжести. Ясное дело, обронил он, мы ведь вышли из владений Мескалито.
Вторник, 3 июля 1962
– Ну, кажется, Мескалито тебя почти принял, – сказал дон Хуан.
– Почему «почти»?
– Он тебя не убил и не нанёс тебе никакого вреда. Положим, он тебя порядком напугал, так ведь в этом ничего плохого. Если бы он вообще тебя не принял, то явился бы тебе полным ярости чудовищем. Некоторым довелось испытать всю глубину ужаса при встрече с ним, когда он их отверг.
– Если он так устрашающ, то почему ты мне ничего об этом не сказал прежде, чем повести туда к нему?
– У тебя нет мужества для намеренной встречи с ним. Я решил, что тебе лучше не знать.
– Но я же мог умереть!
– Мог. Но я был уверен, что всё обойдётся. Он ведь уже играл с тобой – и не сделал тебе ничего плохого. Я решил, что и на этот раз он будет к тебе расположен.
Я спросил его, почему он так уверен в том, что Мескалито ко мне расположен. Мой опыт был устрашающим; не понимаю, как я не умер от страха.
Дон Хуан ответил, что Мескалито был со мною сама доброта; он показал мне картинку, которая была ответом на вопрос. Мескалито, сказал дон Хуан, дал тебе урок. Я спросил, что это за урок и что он означает. На такой вопрос, сказал дон Хуан, ответить невозможно, потому что ты был слишком испуган, чтобы точно знать, о чём спрашиваешь у Мескалито.
Дон Хуан велел мне вспомнить хорошенько, что я сказал Мескалито перед тем, как он показал мне картинку в ладони. Но я не мог вспомнить. Я помнил только, как упал на колени и начал ему исповедоваться.
Дону Хуану, похоже, этот разговор надоел. Я спросил:
– Можешь ты меня научить словам песни, которую пел?
– Нет, не могу. Это мои собственные слова, им меня обучил сам защитник. Песни – мои песни. Я не могу рассказать тебе, что они такое.
– Почему не можешь?
– Потому что эти песни – связь между мной и защитником. Я уверен, когда-нибудь он научит тебя твоим собственным песням. Подожди до тех пор; и никогда не копируй песни, которые принадлежат другому, и не спрашивай о них.
– А что это за имя, которое ты называл? Хоть это ты можешь мне сказать?
– Нет. Его имя никогда не должно упоминаться, его произносят только когда зовут его.
– А если я сам захочу позвать его?
– Если когда-нибудь он примет тебя, то скажет тебе своё имя. Это имя будет только для тебя одного – чтобы громко звать его или спокойно произносить про себя. Как знать, может, он скажет, что его зовут Хосе?
– Почему нельзя упоминать его имени?
– Ты что, не видел его глаза? С защитником шутки плохи. А я тебе никак не втолкую, что это значит – что он с тобой играл!
– Какой же он защитник, если может кому-то причинить вред?
– Ответ очень прост. Мескалито – защитник, потому что доступен каждому, кто его ищет.
– Но ведь всё в мире доступно каждому, кто ищет, разве не так?
– Нет, не так. Союзные силы доступны только брухо, а к Мескалито может приобщиться каждый.
– Но почему же тогда он некоторым приносит вред?
– Те, кому он приносит вред, не любят Мескалито, и однако ищут его в надежде что-нибудь получить без особых трудов. Естественно, что для таких людей встреча всегда ужасна.
– Что происходит, когда он полностью принимает человека?
– Он является ему как человек или как свет. Когда человек наконец заслужит это, Мескалито становится постоянным. Он больше не меняется. Может быть, когда ты вновь встретишься с ним, он будет светом, и однажды даже возьмёт тебя в полёт и откроет тебе все свои тайны.
– Что мне нужно делать, чтобы достичь этого, дон Хуан?
– Тебе надо быть сильным человеком, и твоя жизнь должна быть правдивой.
– Что такое «правдивая жизнь»?
– Жизнь, прожитая в полном сознании и с полной ответственностью, хорошая, сильная жизнь.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |