←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Отдельная реальность |
28 сентября 1969
Я стоял перед домом дона Хуана и не решался войти – что-то жуткое было и в самом доме, и в окружавшем его пейзаже. Мне вдруг показалось, что дон Хуан прячется где-то поблизости и наблюдает за мной. Я позвал его, а потом, набравшись решимости, вошёл-таки в дом. Дона Хуана там не было. Я поставил две сумки с продуктами на кучу дров и сел. Всё вроде как обычно, я десятки раз приезжал, когда его не было дома. Но впервые за все годы знакомства с доном Хуаном мне было страшно одному в его доме. Я чувствовал присутствие чего-то, словно здесь, рядом со мной был кто-то ещё, кто-то невидимый. Я вспомнил, что однажды, несколько лет назад, уже испытывал подобное чувство, смутное ощущение, что нечто неизвестное бродит вокруг меня, когда я один. Я вскочил на ноги и пулей вылетел из дома.
Приехал я в этот раз для того, чтобы сказать дону Хуану, что накапливающийся эффект установки «видеть» стал сказываться на моём состоянии. Мне всё чаще становилось не по себе, я почти постоянно ощущал беспричинное смутное беспокойство, уставал, не утомляясь. Ощущение, которое я испытал, сидя только что в доме дона Хуана, разбудило во мне воспоминания о том, как впервые у меня появился подобный страх.
Всё началось несколько лет назад, когда дон Хуан втянул меня в очень странное противостояние с женщиной-колдуньей, которую он называл «Ла Каталина». 23 ноября 1961 года я приехал к дону Хуану. Он сидел дома с вывихом голеностопного сустава. Мне он объяснил, что это дело рук его врага – ведьмы, которая могла обернуться чёрным дроздом. Она уже неоднократно делала попытки его убить.
– Я покажу её тебе, как только смогу ходить, – сказал дон Хуан. – Ты должен знать, кто это.
– А зачем ей тебя убивать?
Он нервно пожал плечами и ничего не сказал.
Когда я приехал через десять дней, он уже был в полном порядке. Он покрутил ступней, демонстрируя мне совсем здоровую ногу, и сказал, что всё так быстро прошло благодаря хитроумной жёсткой повязке, которую он сам себе сделал.
– Хорошо, что ты приехал, – сказал он. – Сегодня я хочу предложить тебе небольшое путешествие.
Он сел в машину рядом со мной, и мы отправились в безлюдный район. Дон Хуан указывал дорогу. Когда мы приехали и остановились, дон Хуан поудобнее устроился на сидении, вытянув ноги и откинувшись на спинку, словно собирался вздремнуть. Мне он велел расслабиться и сохранять спокойствие, потому что вечер – очень опасное время для того дела, которым мы заняты, и до наступления темноты нам нужно сидеть как можно тише и незаметнее.
– Чем это мы таким заняты? – поинтересовался я.
– Мы приехали, чтобы отметить Ла Каталину, – ответил он.
Когда совсем стемнело, мы потихоньку вышли из машины и очень медленно и бесшумно углубились в чаппараль.
С того места, где мы остановились, были видны чёрные силуэты холмов, возвышавшихся по обе стороны. Мы находились на дне довольно широкого каньона с плоским дном. Дон Хуан подробно объяснил мне, что нужно делать, чтобы сливаться с чаппаралем, и научил сидеть, как он выразился, «в готовности». Нужно было сесть, подогнув левую ногу под правое бедро и поставить ступню полностью согутой правой ноги на землю, подняв колено вертикально вверх. Дон Хуан сказал, что подогнутая нога должна выполнять роль пружины, которая подбросит тело, когда потребуется мгновенно встать. Потом он велел мне сесть лицом на запад, потому что в том направлении находился дом Ла Каталины. Сам он сел рядом, справа от меня, и шёпотом сказал, чтобы я сфокусировал взгляд на земле перед собой, и выслеживал, вернее, выжидал волну ветра, от которой зашевелятся кусты. Когда ветер коснётся низких кустов над самой поверхностью земли, на которых сосредоточен мой взгляд, я должен мгновенно вскинуть голову и посмотреть вверх. Там я увижу колдунью «во всём блеске её зловещего великолепия». Он именно так и выразился, слово в слово. Когда я попросил объяснить, что он имеет в виду, дон Хуан сказал, что, увидев шевеление кустов и взглянув вверх, я сам всё пойму. «Маг в полёте», сказал он, это нечто невообразимое, не поддающееся никакому описанию.
Дул довольно устойчивый ветерок, и «шевеление» кустов обнаруживалось не раз и не два. Я то и дело вскидывал голову в полной готовности узреть что-нибудь жуткое и трансцендентальное, однако в небе было пусто. Каждый раз, когда порыв ветра раскачивал кусты, дон Хуан стоя яростно ударял ногой по земле, осматривался и взмахивал руками, как крыльями. Сила его движений была необычайной.
После нескольких неудачных попыток увидеть «колдунью в полёте» я понял, что никакого трансцендентального явления не предвидится. Но дон Хуан так истово «демонстрировал силу», что я безропотно проторчал там всю ночь.
На рассвете дон Хуан присел рядом со мной. Казалось, он почти в изнеможении и едва двигается. Он прилёг на спину и пробормотал, что ему не удалось «пронзить эту женщину». Он повторил эти слова несколько раз, и с каждым разом в них звучало всё более глубокое отчаяние. Я с лёгкостью поддался его настроению.
Потом в течение нескольких месяцев дон Хуан ни словом не упоминал ни об этом событии, ни о самой колдунье. Я решил, что он либо забыл об этом, либо разобрался со своими проблемами сам. Но, приехав однажды, я застал его, что называется, «на взводе». От его обычного спокойствия не осталось и следа, когда он начал рассказывать мне, как прошлой ночью «чёрный дрозд» стоял прямо передним, почти его касаясь, и он даже не сразу проснулся. Искусство колдуньи было настолько изощрённым, что он вообще не почувствовал её присутствия. Ему просто повезло, проснись ми на мгновение позже, и он уже не успел бы вступить в чудовищную битву за свою жизнь. Он говорил взволнованно, почти с пафосом. Меня охватило сострадание и беспокойство.
Мрачным драматическим тоном он ещё раз подтвердил, что не в состоянии остановить Ла Каталину, и следующий её визит к нему станет последним, потому что этот день будет его последним днём на земле. Ещё немного – и я бы разрыдался. Дон Хуан заметил моё состояние и засмеялся, как мне показалось, храбро. Похлопав меня по спине, он сказал, что, впрочем, ещё не всё потеряно. У него осталась ещё одна карта, последняя козырная карта в этой смертельной игре.
– Воин живёт стратегически, – сказал он, – и никогда не берёт на себя груз, который не в силах нести.
Улыбка дона Хуана разогнала роковые тучи. Я почувствовал неожиданный подъём, и мы оба засмеялись.
– Знаешь, из всего, что есть на свете, только ты – моя козырная карта, – отрывисто сказал он, глядя мне прямо в глаза.
– Что?
– Ты и есть моя козырная карта в схватке с этой ведьмой.
Я не понял, что он имел в виду, и он объяснил. Оказывается, у меня был реальный шанс её «пронзить», потому что она меня не знала. Для этого я должен был действовать так, как скажет дон Хуан.
– Что значит «пронзить»?
– Убить её тебе не под силу, пронзить, как протыкают воздушный шар, – вполне. Если тебе удастся это сделать, она оставит меня в покое. Но сейчас об этом не думай. Когда придёт время, я скажу тебе, что делать.
Прошли месяцы. Я и думать забыл об этом разговоре и потому был весьма удивлён, когда приехал к нему в очередной раз, а он выскочил из дома и, не дав мне вылезти из машины, быстро встревоженно зашептал:
– Немедленно уезжай. Слушай внимательно: купи ружьё, или достань где-нибудь, главное – чтобы оно не было твоим, понял? Достань любое ружьё, кроме своего, и сразу же вези его сюда.
– Зачем тебе ружьё?
– Езжай.
Возвратился я уже с ружьём. На новое у меня не хватило денег, поэтому я одолжил у одного из приятелей его старую двустволку. Дон Хуан даже не взглянул на ружьё. Со смехом он объяснил, что чёрный дрозд сидел на крыше его дома, и нужно было сделать так, чтобы он меня не увидел.
– Когда я увидел на крыше колдунью, принявшую образ этой чёрной птицы, то подумал, что её можно пронзить из ружья, которое ты мог бы достать, – выразительно сказал дон Хуан. – Поскольку мне не хочется, чтобы с тобой что-то случилось, я велел тебе достать где-нибудь чужое ружьё или купить новое. Видишь ли, после того, как ты выполнишь задачу, ружьё должно быть уничтожено.
– Какую такую задачу?
– Ты должен попытаться поразить эту женщину из ружья.
Дон Хуан заставил меня протереть всё ружьё листьями какого-то специфически пахнущего растения. Сам он протёр два патрона и собственноручно вложил их в стволы. Потом дон Хуан велел мне спрятаться в кустах напротив двери его дома и ждать. Как только чёрный дрозд сядет на крышу, нужно тщательно в него прицелиться и выстрелить из обоих стволов дуплетом. Конечно, вряд ли дробь сможет причинить колдунье какой-нибудь вред, её скорее пронзит эффект удивления. Если я буду собран и силён, то моё действие достигнет цели, и она отстанет от дона Хуана. Таким образом, как прицел, так и моё намерение поразить её должны быть безупречны.
– В момент выстрела ты должен закричать. Вернее, издать боевой клич – мощный, пронзительный, – сказал дон Хуан.
Затем из охапок тростника и дров он соорудил кучу, метрах в трёх-четырёх от рамады, и велел мне лечь на неё спиной. Положение оказалось достаточно удобным – как в кресле. Я полулежал, и крыша была мне очень хорошо видна.
Дон Хуан сказал, что ещё есть время – так рано ведьмы не летают, и мы успеем подготовиться. Потом он закроется в доме, чтобы привлечь её и спровоцировать нападение. Мне он велел сесть поудобнее и полностью расслабиться, так, чтобы я мог выстрелить, не пошевелившись перед этим. Он заставил меня пару раз прицелиться, из чего сделал вывод, что я поднимаю и навожу ружьё слишком медленно и неуклюже. Ломом он проковырял в земле две глубокие дырки, в которые вставил две рогатины, а на них положил длинную жердь, крепко привязав её верёвкой. Положив ружьё стволами на эту конструкцию, я мог без усилий держать его непрерывно нацеленным на крышу.
Дон Хуан взглянул на небо и сказал, что пора занимать позицию в доме. Он встал и спокойно ушёл в дом, напоследок напомнив мне, что дело предстоит нешуточное, и птицу надо уложить с первого же выстрела.
Через несколько минут сумерки сгустились, и стало совсем темно. Казалось, темнота специально выжидала, когда я останусь один. Я пытался сфокусировать взгляд на крыше, которая тёмным силуэтом вырисовывалась на фоне неба. Вначале горизонт был довольно светлым, но потом небо окончательно потемнело, и я с трудом различал дом вообще. Несколько часов я сидел, неотрывно глядя на крышу, но ничего не замечал. Пару раз пролетали совы, но их невозможно было спутать с чёрным дроздом из-за большого размаха крыльев. Вдруг я чётко различил тёмный силуэт небольшой птицы, которая села на крышу. Чёрный дрозд! Сердце бешено заколотилось, в ушах зазвенело, я прицелился в темноту и нажал на оба спусковых крючка. Грохнул выстрел. Приклад сильно толкнул меня в плечо, и одновременно раздался пронзительный человеческий вопль. Он был громким и жутким и донёсся, как мне показалось, с крыши. Я был в полном замешательстве, и вдруг вспомнил, что дон Хуан велел мне кричать во время выстрела. Я забыл это сделать. Я собрался было перезарядить ружьё, но тут из дома выскочил дон Хуан с керосиновой лампой. Он явно очень нервничал.
– Похоже, ты попал, – сказал он. – Мы сейчас найдём мертвую птицу.
Он приволок лестницу и заставил меня взобраться на рамаду. Но там я ничего не нашёл. Тогда он сам забрался наверх, но тоже безрезультатно.
– Наверно, птицу разнесло на куски, – сказал дон Хуан. – Тогда мы найдём хотя бы перо.
Мы начали искать. Сначала вокруг рамады, потом вокруг сего дома. Так мы и бродили с керосиновой лампой по двору до самого утра. Когда рассвело, мы ещё раз всё обследовали. Около одиннадцати дон Хуан сказал, что дальше искать бессмысленно. Он сел с удручённым видом, как-то глуповато улыбнулся и произнёс:
– Ничего не вышло. Тебе не удалось её остановить. Теперь моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Она наверняка разозлилась и жаждет мести. Но тебе ничего не грозит, эта женщина не знает тебя.
Я направился к машине, чтобы уехать домой, и, обернувшись на ходу, спросил:
– Ружьё ломать?
– Зачем? Оно ничего не сделало, можешь вернуть его своему приятелю.
В его глазах таилось глубокое отчаяние. Я был настолько тронут, что, едва удерживаясь от рыданий, спросил:
– Я хоть что-нибудь могу для тебя сделать?
– Ничего, – ответил дон Хуан.
Мы помолчали. Я хотел уехать сейчас же. Мне было не по себе, щемящая тоска буквально съедала меня.
– Ты и вправду хотел бы мне помочь? – спросил дон Хуан как-то по-детски.
Я ещё раз сказал, что всецело в его распоряжении, потому это очень к нему привязан и готов на всё ради того, чтобы ему помочь.
Дон Хуан улыбнулся и снова спросил, искренне ли я всё это говорю. Я страстно подтвердил, что просто жажду ему помочь.
– Ну что ж, если ты действительно искренен... Есть ещё один шанс.
Похоже, дон Хуан был доволен. Он широко улыбнулся и несколько раз хлопнул в ладоши. Этим жестом он имел обыкновение выражать удовлетворение. Перемена его настроения была настолько разительной, что я поддался. Подавленность и тоска мгновенно улетучились. Жизнь снова была прекрасна. Дон Хуан сел на землю, я – рядом с ним. Он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом и сказал, что я – единственный человек, который может помочь ему в сложившейся ситуации. Он говорил очень спокойно и с расстановкой. По его словам выходило, что шанс есть, но для того, чтобы реализовать его, мне предстоит выполнить какое-то сложное, очень специфическое и опасное действие.
– Я дам тебе оружие, которым её можно пронзить.
Из своей сумки он вытащил что-то продолговатое и протянул мне. Я сначала взял эту вещь, а потом глянул на неё и чуть не выронил.
– Это – дикий вепрь, – продолжал дон Хуан. – С его помощью ты сможешь её пронзить.
Предмет, который я держал в руке, оказался засушенной передней ногой дикого кабана. Шкура на ней была мерзкой на ощупь, от прикосновения к щетине передёргивало. Копыто было раздвоенным, и его половинки торчали вперёд, как-будто кабан вытягивал ногу. Вид у этой штуки был, что и говорить, ужасный. Меня чуть не стошнило. Он быстро забрал её у меня.
– Тебе придётся воткнуть дикого вепря ведьме в живот, – сказал дон Хуан.
– Что? – слабеющим голосом переспросил я.
– Ты должен взять вепря в левую руку и пырнуть им ведьму. Она – колдунья, поэтому вепрь войдёт в её живот, и никто, кроме другого мага, не увидит, что он там торчит. Это не обычная схватка, а выяснение отношений между магами. Опасность заключается в том, что, если ты промахнёшься, она может уложить тебя на месте одним ударом. Или тебя пристрелят либо зарежут её родственники или компаньоны. Однако ты можешь выпутаться из этой истории без последствий.
Если у тебя получится, она будет так маяться с этим вепрем в своём теле, что ей станет не до меня.
Меня снова охватила гнетущая тоска. Я был глубоко привязан к дону Хуану. Я им восхищался. Я научился считать его образ жизни и его знания высшими достижениями. А тут вдруг – такая дикая, жуткая просьба. Но как можно позволить умереть такому выдающемуся человеку? С другой стороны – ведь он сам говорит, что от меня требуется сознательно рисковать своей жизнью... Я настолько углубился в анализ своих истинных мотивов, что не заметил, как дон Хуан поднялся на ноги и стоял надо мной, пока, наконец, не сказал со снисходительной улыбкой, похлопав меня по плечу:
– Когда почувствуешь, что действительно готов мне помочь, – возврещайся. Но не раньше. Если ты вернёшься, я буду знать, что делать. Теперь – иди. Если ты не захочешь вернуться, я всё пойму.
Я автоматически поднялся, сел в машину и уехал. Дон Хуан определённо снял меня с крючка. Я мог уехать и никогда больше не возвращаться, но мысль об этом почему-то не успокаивала. Я проехал ещё немного, потом резко развернулся и поехал обратно.
Дон Хуан сидел под рамадой и, похоже, совсем не удивился, увидев меня.
– Садись, – сказал он. – Смотри, как красивы облака на западе. Скоро стемнеет. Сиди спокойно, и пусть сумерки пополнят тебя. Сейчас делай что хочешь, но когда я скажу, посмотришь на эти яркие облака и попросишь у сумерек силы и спокойствия.
Часа два я просидел лицом к облакам на западе. Дон Хуан ушёл в дом и сидел внутри. Когда начало темнеть, он вышел и сказал:
– Вставай. Не закрывай глаза. Смотри прямо на облака. Подними руки, растопырив пальцы, и беги на месте.
Я последовал его инструкциям – встал, поднял над головой руки с растопыренными пальцами и побежал на месте. Дон Хуан зашёл сбоку и стал корректировать движения. Ногу дикого вепря он сунул мне в левую руку, велев придерживать её большим пальцем, прижимая к ладони. Потом он слегка опустил мои руки, установив их в таком положении, чтобы пальцы были направлены на запад, прямо к облакам – оранжевым, серым и почти чёрным. Все пальцы он тщательно выпрямил и велел ни в коем случае их не сгибать. Скрюченные пальцы – это не просьба о силе и спокойствии, а угроза. Кроме того, дон Хуан подправил и сам бег, чтобы он был ровным и спокойным, словно я и в самом деле, вытянув руки, бегу навстречу сумеркам.
В ту ночь я так и не смог заснуть. Было так, будто сумерки привели меня в бешенство, вместо того, чтобы успокоить.
– В моей жизни ещё так много всего, что ждёт своего решения, – сказал я. – Так много неразрешённых задач...
Дон Хуан мягко усмехнулся и сказал:
– Ничто в мире не ожидает своего решения. Нет ничего законченного, но нет и ничего нерешённого. Спи.
Слова дона Хуана странным образом меня успокоили.
На следующее утро, где-то около десяти, дон Хуан накормил меня, и мы двинулись в путь. Он прошептал, что добраться до ведьмы было бы неплохо в полдень, а если удастся – то и ещё пораньше. Идеальное время для нападения – самые первые часы дня, потому что утром маги всегда наименее сильны и наименее внимательны. Но ведьма в таком состоянии ни за что не выйдет из дому, а в своём доме она хорошо защищена. Я ничего не спрашивал. Дон Хуан сказал, чтобы я выехал на шоссе, а потом в определённом месте велел съехать на обочину и остановиться.
– Здесь мы будем ждать, – сказал он.
Я взглянул на часы. Было пять минут одиннадцатого. Меня одолевала сонливость, мысли бесцельно блуждали, внимание рассеялось.
Вдруг дон Хуан выпрямился и толкнул меня. Я подскочил на сидении.
– Вот она! – сказал он.
По краю распаханного поля в направлении шоссе шла женщина. На руке у неё висела корзина. Только сейчас я заметил, что мы остановились у перекрёстка. Две узкие грунтовые дороги тянулись по обеим сторонам трассы, и ещё одна, пошире, пересекала её. Те, кто пользовался этой дорогой, должны были переходить мощёное полотно трассы.
Когда женщина была ещё на грунтовой дороге, дон Хуан велел мне выйти из машины.
– Вперед! – твёрдо скомандовал он.
Я подчинился. Женщина уже почти поднялась на шоссе. Я побежал, чтобы перехватить её. Она была совсем близко, я почти касался её одежды. Выдернув из-за пазухи кабанью ногу, я ткнул ею женщине в живот. Я не почувствовал никакого сопротивления тупому предмету, который держал и руке. В воздухе промелькнула тень, как-будто кто-то взмахнул портьерой. Я повернул голову направо и увидел, что женщина стоит метрах в пятнадцати-двадцати от меня на другой стороне трассы. Ла Каталина выглядела очень молодо, у неё было красивое смуглое лицо и крепкое сильное тело. Она стояла и преспокойно улыбалась мне, слегка прищурившись от ветра и сверкая крупными белоснежными зубами. На правой руке по-прежнему висела корзинка.
На мгновение я впал в какое-то отупение. Повернулся к дону Хуану. Он звал меня, отчаянно размахивая руками. Заметив, что трое или четверо мужчин уже спешат в моём направлении, я побежал к машине, прыгнул в неё, и мы уехали.
Я попытался спросить у дона Хуана, что произошло, но не мог – уши буквально лопались от внутреннего давления. Мне казалось, что меня вот-вот разорвёт на куски. Дон Хуан казался довольным. Он засмеялся, как будто моё поражение ничуть его не обескуражило. Мои ладони словно приросли к рулевому колесу, я не мог пошевелить пальцами, они как будто насквозь промёрзли. Руки до плеч буквально окаменели, то же самое творилось с ногами. Я самым натуральным образом не мог снять ногу с педали газа.
Дон Хуан похлопал меня по спине и велел расслабиться. Мало-помалу давление в ушах ослабло.
– Что там происходило? – наконец смог я выдавить из себя вопрос.
Он по-детски хихикнул, но ничего не ответил. Потом он спросил, заметил ли я, каким образом эта женщина ушла от удара. Он был в восхищении от её реакции и быстроты. Слова дона Хуана показались мне довольно неуместными, я перестал понимать, что происходит. Он хвалил колдунью. Он сказал, что она – воистину безжалостный враг, и сила её безупречна.
Я спросил:
– На тебя что, нисколько не подействовала моя неудача?
Перемена его настроения сильно меня удивила. Я даже чувствовал некоторую досаду. Он определённо чему-то радовался.
Дон Хуан велел мне остановиться. Я поставил машину на обочине. Он положил мне руку на плечо, проникновенно заглянул в глаза и без обиняков заявил:
– Всё, что я сегодня с тобой проделал, было хитростью. Таково правило – человек знания должен заманить своего ученика в ловушку. Сегодня я поймал тебя, хитростью поставив перед лицом жесткой необходимости учиться.
Я был ошарашен. Я не мог собраться с мыслями. Дон Хуан тем временем объяснил, что вся история с ведьмой – ловушка. Эта женщина никогда не представляла для него реальной угрозы. Его задачей было заставить меня столкнуться с ней, когда я буду находиться в особом состоянии отрешённости и силы. Я вошёл именно в это состояние, пытаясь её «пронзить». Он похвалил мою решимость и назвал её действием силы, которое продемонстрировало колдунье, что я способен на мощные энергетические выплески и проявления силы. Дон Хуан сказал, что, хотя я этого и не осознавал, единственное, чего я достиг, – это покрасовался перед ней.
– Ты не в силах даже пальцем до неё дотронуться, – сказал он, – но когти ты ей показал. Теперь она знает, что ты не боишься и бросаешь ей вызов. Я выбрал эту женщину для своей хитрости потому, что она безжалостна, сильна и ничего не забывает. Мужчины обычно слишком заняты делами, отвлекающими их от безжалостной вражды.
Я ужасно разозлился и сказал, что это низко – играть самыми глубокими чувствами и преданностью людей.
Дон Хуан хохотал до слёз. В эти мгновения я его ненавидел. Так и хотелось съездить ему по физиономии и укатить восвояси. Но в его смехе обнаружился странный ритм, который почти парализовал меня.
– Ну-ну, зачем же так злиться? – произнёс дон Хуан успокаивающим тоном.
Потом он сказал, что ни одно из его действий не было фарсом и что он сам когда-то точно так же рисковал жизнью. Это было очень давно. Его бенефактор хитростью втянул его в суровую переделку, то же самое дон Хуан сегодня проделал со мной. Но бенефактор дона Хуана был человеком жестоким и не возился с ним так, как он со мной. Ещё дон Хуан довольно резко добавил, что Ла Каталина действительно пробовала на нём свою силу, пытаясь сжить со свету.
– Но теперь ей известно, что все её фокусы для меня – детские игрушки. И она возненавидит за это тебя. Со мной ей ничего не под силу сделать, зато на тебе она попытается выместить всё. Сейчас она, однако, не знает, чего ты в действительности стоишь, поэтому будет вести разведку, понемногу тебя испытывая. Так что выбора нет. Ты должен учиться, хочешь ты этого или нет, иначе окажешься в лапах этой дамы. А она шутить не любит.
И дон Хуан напомнил мне, как она перемахнула через дорогу.
– Не злись, пожалуйста, – сказал он. – То, что я сделал, не было обычной хитростью. Таково правило.
Действительно, прыжок этой леди через шоссе был явлением умопомрачительным. Причём я видел это своими собственными глазами – в мгновение ока она перелетела на другую сторону довольно широкой трассы. Деться от этого факта было некуда. Начиная с этого момента вся история с ведьмой крепко засела в моей памяти, и мало-помалу у меня накопились доказательства того, что она и впрямь меня преследует. В итоге всё это вылилось в то, что под давлением трансцендентального страха я удрал от дона Хуана, бросив ученичество.
Через несколько часов, сразу после полудня, я вернулся к дому дона Хуана. Тот явно уже поджидал меня. Когда я вышел из машины, он подошёл и начал с любопытством меня рассматривать. Обойдя вокруг меня пару раз и не дав мне раскрыть рта, он спросил:
– Откуда нервозность?
Я объяснил, что утром меня что-то испугало, и я уехал, так как чувствовал невидмиое присутствие. Что-то бродило вокруг, как это бывало и в прошлом. Дон Хуан сел и, казалось, погрузился в свои мысли. Лицо его было необычайно серьёзно. Он вроде бы даже устал. Я сел рядом и стал разбирать свои записи.
После длинной паузы лицо его просветлело, и он улыбнулся.
– Утром к тебе приходил дух источника. Это его ты почувствовал. Но я же предупреждал тебя, что нужно быть готовым к неожиданным встречам с силами. Мне казалось, ты понял.
– Я понял.
– Тогда почему боишься?
Я не мог ответить.
– Дух источника стоит на твоём пути. Он уже коснулся тебя в воде. И, уверяю тебя, коснётся ещё. И если ты не будешь готов к этой встрече, тебе настанет конец.
Слова дона Хуана весьма меня обеспокоили, однако ощущение было довольно странным: я был встревожен, но не напуган. Слепой страх, который охватывал меня раньше, теперь уже не возникал, что бы ни происходило. Я спросил:
– Что же делать?
– Ты очень легко всё забываешь, – сказал он. – Мы не по своей воле становимся на путь знания – нас на него загоняют и постоянно пришпоривают. На этом пути нам постоянно приходится с чем-то бороться, чего-то избегать, быть к чему-то готовыми. И это что-то всегда непостижимо, всегда мощнее нас, всегда нас превосходит. Поэтому нужно готовиться к борьбе. Иного выхода нет. Ты встречаешься с непостижимыми силами. Сейчас это – дух источника, потом будет твой собственный союзник. Несколько лет назад тебя пришпорила Ла Каталина, но она – всего лишь колдунья, это фокус для новичков.
В мире действительно множество устрашающих вещей, а мы – беспомощные создания, окружённые непостижимыми и неумолимыми силами. Обычный человек по невежеству своему полагает, что их можно объяснить или изменить. На самом деле он не знает, как это сделать, однако надеется, что человечество рано или поздно сумеет объяснить их или изменить. Маг, с другой стороны, думает не об объяснениях и не о переменах. Вместо этого он использует эти непостижимые силы для того, чтобы перенаправить себя, приспособившись к направлению их действия. В этом заключается его хитрость. В магии нет ничего особенного, достаточно лишь эту хитрость узнать. Маг ничем не лучше обычного человека. Магия не избавляет его от проблем. В действительности она ему даже мешает, потому что усложняет жизнь и делает её опасной. Открываясь знанию, маг становится уязвимее обычного человека. С одной стороны, его ненавидят и боятся люди. Естественно, они стараются всяческими способами сократить ему жизнь. С другой – непостижимые и неумолимые силы. Они окружают нас, и нам никуда от них не деться уже только по той причине, что мы живём в этом мире. Для мага они представляют собой даже более серьёзную опасность, чем люди. Если мага пронзит человек, ему больно, по-настоящему больно. Но это ничто по сравнению с тем, что бывает, если его заденет союзник. Открываясь знанию, маг попадает в лапы сил. Единственное средство, позволяющее ему уравновесить себя и сдержать их напор, – это воля. Поэтому он должен воспринимать и действовать как воин. Я ещё раз повторяю: только воин выживает на пути знания. В образе жизни воина кроется сила. Именно эта сила позволяет ему жить лучшей жизнью.
Я обязан научить тебя видеть. Не потому, что мне этого хочется, а потому, что ты избран, на тебя указал мне Мескалито. Однако научить тебя действовать и чувствовать как подобает воину – лично моё стремление, потому что я уверен, что быть воином – это наиболее подходящий способ жить. Поэтому я постарался показать тебе те силы, с которыми сталкивается маг. Только под их ужасающим воздействием человек может стать воином. Если бы ты научился видеть, не став предварительно воином, это ослабило бы тебя ложным смирением и желанием отступить. Тело твоё разрушилось бы, потому что тебе стало бы всё равно. Так. что сделать тебя воином – моё собственное намерение. Тогда ты не сломаешься.
Ты неоднократно повторял, что всегда готов к смерти. Я считаю, что чувствовать себя всегда готовым к смерти не обязательно. Это бесполезное потакание собственной слабости. Воин должен быть готов только к битве. Ты говорил, что родители искалечили твой дух. Я думаю, что дух человека не так-то легко искалечить. По крайней мере, теми действиями, которые ты считаешь калечащими дух. Но можно сделать человека мягким и хлипким, приучить его потакать себе, жалеть себя, поддаваться прозябанию. И, должен отметить, в этом твои родители, безусловно, преуспели.
Дух воина не привязан ни к потаканию, ни к жалобам, как не привязан он ни к победам, ни к поражениям. Единственная привязанность воина – битва, и каждая битва, которую он ведёт, – его последняя битва на этой земле. Поэтому исход её для него практически не имеет значения. В этой последней битве воин позволяет своему духу течь свободно и ясно. И когда он ведёт эту битву, он знает, что воля его безупречна. И поэтому он смеётся.
Я перестал писать и поднял глаза. Дон Хуан смотрел на меня. Он покачал головой и улыбнулся:
– Ты что, и правда всё это записываешь? Хенаро говорит, что не может серьёзно вести себя с тобой, потому что ты всё время пишешь. Он прав – ну как можно быть серьёзным, если ты всё время пишешь?
Он опять улыбнулся, а я попытался защищаться.
– Да ладно, брось, это не важно, – сказал он. – Я полагаю, что если ты когда-нибудь научишься видеть, то сделаешь это каким-то собственным невообразимым способом.
Он встал и взглянул на небо. Было около полудня. Он сказал, что пора отправляться в горы на охоту.
– На кого?
– На особого зверя – скажем, на оленя, или на дикого кабана, а может, и на горного льва.
Он помолчал и добавил:
– Или даже на орла.
Я встал и пошёл за ним к машине. Он сказал, что в этот раз мы будем только наблюдать, чтобы обнаружить, на кого следует охотиться. Он уже почти залез в машину, как вдруг остановился, как бы что-то неожиданно вспомнив, улыбнулся и сказал, что охоту придётся отложить. Сначала мне следует изучить кое-что, без чего наша охота невозможна.
Мы вернулись и снова уселись под рамадой. Я хотел о многом его расспросить, но он не дал, сразу же начав говорить.
– Теперь мы подобрались к последнему, что ты должен знать о воине. Воин отбирает то, что составляет его мир. Ты знаешь, что с тобой случилось в тот день, когда ты видел союзника и мне дважды пришлось тебя купать?
– Нет.
– Ты растерял свои щиты.
– Какие щиты? О чём ты?
– Я сказал, что воин отбирает то, что составляет его мир, отбирает осознанно, потому что каждая вещь, которую он отбирает, становится его щитом, защищающим от нападения сил, тех сил, которые он старается использовать. Щиты, например, используются воином для защиты от собственного союзника.
Обычный средний человек точно так же, как и воин, живёт в окружении тех же самых непостижимых сил. Но он им недоступен, так как защищён особыми щитами другого типа.
Он замолчал и вопросительно взглянул на меня. Я не понимал, что он имеет в виду.
– Что это за щиты?
– Всё, что люди делают.
– А что они делают?
– Ты посмотри вокруг. Все обычные люди непрерывно чем-то заняты. Они делают то, что они делают. Это – их щиты. Когда маг встречается с какими-то из непостижимых и неумолимых сил, его просвет открывается. Маг становится в большей степени подверженным смерти, чем обычно. Я говорил тебе, что смерть входит в нас через этот просвет. Поэтому тот, у кого он открыт, должен быть готов в любой момент заполнить его своей волей. Конечно, если он – воин. Но ты пока что не воин. А если человек не является воином, то ему не остаётся ничего другого, кроме как использовать житейские проблемы для отвлечения сознания от устрашающих встреч с непостижимыми и неумолимыми силами. Тем самым человек закрывает свой просвет. В тот день, когда ты увидел союзника, ты разозлился на меня. Своим экспериментом с твоим автомобилем я специально сделал так, чтобы ты пришёл в ярость. Купал я тебя так долго для того, чтобы ты основательно замёрз. Ты купался в одежде и замёрз ещё сильнее. Закрыв твой просвет, холод и ярость стали в тот день твоей защитой. Однако использовать подобного рода «житейские щиты» так же эффективно, как их использует обычный человек, ты уже не способен – слишком много знаешь о силах. Поэтому сейчас ты вплотную приблизился к тому, чтобы чувствовать и действовать, как воин. Твои старые щиты разбиты.
– И что мне следует делать?
– Действовать, как подобает воину. Отбирать то, что составляет твой мир. Ты больше не можешь обращаться с вещами как попало. Я говорю тебе это самым серьёзным образом. Теперь ты впервые не в безопасности при твоём старом образе жизни.
– Что ты имеешь в виду под отбором частиц моего мира?
– Воин встречает эти необъяснимые и непреклонные силы, потому что он намеренно ищет их. Поэтому он всегда готов ко встрече с ними. Ты, например, никогда не готов к ней. Фактически, если эти силы явятся к тебе, они захватят тебя врасплох. Испуг откроет твой просвет, и твоя жизнь беспрепятственно ускользнёт через него. Первое, что ты должен делать, – это быть готовым. Думай, что союзник собирается выскочить перед твоими глазами в любую минуту. Ты должен быть готов к этому. Встреча с союзником – не воскресный пикник. Воин принимает на себя ответственность по защите своей жизни. Поэтому если какая-либо из этих сил стучится к тебе и открывает твой просвет, ты должен намеренно бороться за то, чтобы закрыть его самому. Для этой цели ты должен иметь избранный ряд вещей, которые дают тебе спокойствие и удовольствие. Вещей, которые ты можешь намеренно использовать для того, чтобы убрать свои мысли от испуга, закрыть свой просвет и сделать себя цельным.
– Что это за вещи?
– Несколько лет назад я говорил тебе, что в своей повседневной жизни воин выбирает себе путь сердца. Именно это отличает его от обычного человека. Воин знает, что он им пути сердца, когда един с этим путём, когда переживает огромное спокойствие и удовольствие, идя по нему. Вещи, которые выбирает воин, чтобы сделать свои щиты, – это частицы пути сердца.
– Но ты сказал, что я не воин, как же я могу выбрать путь сердца?
– Это твоя поворотная точка. Можно сказать, что раньше у тебя не было действительной необходимости жить как воин. Теперь иначе. Теперь ты должен окружать себя частицами пути сердца и должен отказаться от остального. Или же ты погибнешь при следующей встрече. Я могу добавить, что ты больше можешь не просить о встрече. Теперь союзник может прийти к тебе во сне, во время твоего разговора с друзьями или когда ты пишешь.
– Я уже годами искренне старался жить в соответствии с: твоими поучениями. Очевидно, я делал это недостаточно хорошо. Как я теперь могу делать это лучше?
– Ты слишком много думаешь и разговариваешь. Ты должен прекратить разговор с самим собой.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты слишком много разговариваешь сам с собой. Ты в этом не исключение. Каждый из нас делает это. Мы ведём внутренний разговор. Подумай об этом. Что ты делаешь, когда остаёшься один?
– Я разговариваю сам с собой.
– О чём ты разговариваешь с собой?
– Я не знаю. Я полагаю, о чём угодно.
– Я скажу тебе, о чём мы разговариваем сами с собой. Мы разговариваем о нашем мире. Фактически, мы создаём наш мир нашим внутренним разговором.
– Как мы это делаем?
– Когда мы перестаём разговаривать с собой, мир такой, каким он должен быть. Мы обновляем его, мы наделяем его жизнью, мы поддерживаем его своим внутренним разговором. Не только это. Мы также выбираем свои пути в соответствии с тем, что мы говорим себе. Так мы повторяем тот же самый выбор ещё и ещё, до тех пор, пока не умрём. Потому что мы продолжаем всё тот же внутренний разговор. Воин осознаёт это и стремится остановить этот разговор. Это последнее, что ты должен знать, если хочешь жить, как воин.
– Как я могу перестать говорить сам с собой?
– Прежде всего, ты должен использовать уши, чтобы снять часть нагрузки с глаз. Мы с самого рождения использовали свои глаза для того, чтобы судить о мире. Мы говорим с другими и с собой главным образом о том, что мы видим. Воин сознаёт это и прислушивается к звукам мира.
Я отложил свои записи. Дон. Хуан засмеялся и сказал, что он не собирался навязывать мне результат. Что прислушивание к звукам мира должно быть гармоничным и терпеливым.
– Воин сознаёт, что мир изменится, как только он перестанет говорить сам с собой, – сказал он. – Он должен быть готов к этому необычайному толчку.
– Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
– Мир такой-то и такой-то только потому, что мы сказали себе, что он такой. Если мы перестанем говорить себе, что он такой, то он перестанет быть таким. Я не думаю, что ты в этот момент готов к такому внезапному удару, поэтому ты должен начать переставать создавать мир.
– Я действительно не понимаю тебя!
– Твоя беда в том, что смешиваешь мир с тем, что делают люди. Но ты не одинок в этом – каждый из нас делает это. Вещи, которые делают люди, являются щитами против сил, которые нас окружают. То, что мы делаем как люди, даёт нам удобство и чувство безопасности. То, что делают люди, по праву очень важно, но только как щит. Мы никогда не знаем, что всё, что мы делаем как люди, – это только щиты, и мы позволяем им господствовать и попирать нашу жизнь. Фактически, я должен сказать, что для человечества то, что делают люди, более важно и значимо, чем сам мир.
– Что ты называешь миром?
– Мир – это всё, что заключено здесь, – сказал он и топнул по земле. – Жизнь, смерть, союзники и всё остальное, что окружает нас. Мир необъятен. Мы никогда не сможем понять его. Мы никогда не разгадаем его тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть, – чудесной загадкой. Обычный человек не делает этого. Мир никогда не является загадкой для него, и когда он приближается к старости, он убеждается, что он не имеет больше ничего, для чего жить. Старик не исчерпал мира. Он исчерпал только то, что делают люди. В своём глупом замешательстве он верит, что мир не имеет больше загадок для него. Вот ужасная цена, которую приходится платить за наши щиты. Воин осознаёт эту путаницу и учится относится к вещам правильно. Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть более важными, чем мир. И, таким образом, воин относится к миру как к бесконечной тайне, а к тому, что делают люди, – как к бесконечной глупости.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |