←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Второе кольцо силы |
Прежде всего в облике Ла Горды привлекали внимание глаза – очень тёмные и спокойные. Она, видимо, изучала меня с головы до пят. Её глаза прошлись по моему телу так, как это обычно делал дон Хуан. В них были то же спокойствие и сила. Я понял, почему она «самая лучшая». Мне пришла в голову мысль, что дон Хуан, должно быть, оставил ей свои глаза.
Она была чуть выше остальных девушек. Когда она повернулась к ним, я отметил её худощавое смуглое тело, великолепную спину и изящные линии её широких плеч.
Она что-то сказала повелительным тоном, и все трое сели на скамейку прямо за ней. Заслонил их своим телом, она снова повернулась лицом ко мне.
Она была очень серьёзна, но без капли мрачности или суровости. Хотя она не улыбалась, но явно была дружественной. Я отметил её приятные черты: лицо хорошей формы, не угловатое и не круглое, маленький рот с тонкими губами, широкий нос, широкие скулы и блестящие чёрные волосы.
Я не мог не отметить её прекрасные мускулистые руки, сплетённые перед собой над серединой живота. Тыльной стороной руки были повёрнуты ко мне. Я видел, как мускулы ритмично сокращались, когда она сжимала ладони.
Она была одета в длинное хлопчатобумажное вылинявшее платье оранжевого цвета с длинными рукавами и коричневую шаль. В ней было что-то ужасно успокаивающее и завершённое. Я ощутил присутствие дона Хуана. Моё тело расслабилось.
– Садись, садись, – убеждающе сказала она.
Я вернулся к столу. Она показала мне, куда сесть, но я остался стоять. Она впервые улыбнулась и её глаза стали мягкими и сияющими. Она была не такой хорошенькой, как Хосефина, и всё же была прекрасней всех.
Мы немного помолчали. Затем она объяснила мне, что с тех пор, как ушёл Нагваль, они делали лучшее, на что были способны, и что благодаря своей самоотверженности они справляются с поставленной доном Хуаном задачей.
Я не вполне понимал смысл её слов, но когда она заговорила, я более чем когда-либо ощутил присутствие дона Хуана. Это не означало, что она копирует манеры дона Хуана или подражает его голосу. Просто она обладала внутренним контролем, благодаря которому действовала так же, как дон Хуан. Их сходство было чисто внутренним.
Я сказал ей, что приехал сюда в надежде на помощь Паблито и Нестора, потому что я то ли слишком медлителен, то ли просто глуп в понимании путей магов. Я был искренним, но все обходились со мной почему-то злобно и вероломно.
Она начала оправдываться, но я не дал ей закончить. Взяв свои вещи я вышел из дома. Она побежала за мной. Не мешая мне собираться, она быстро говорила, как будто должна была до моего отъезда успеть сказать всё, что хотела.
Она сказала, что я должен выслушать её и что она вынуждена ехать со мной до тех пор, пока не передаст всё, что Нагваль поручил ей сообщить мне.
– Я еду в Мехико, – сказал я.
– Если будет нужно, я поеду с тобой и в Лос-Анжелес, – ответила она.
Я понял, что это правда.
– Прекрасно, – сказал я, испытывая её. – Садись в машину. После секундного колебания она молча остановилась и повернулась лицом к дому. Хлопком сведя ладоши, она прижала их к низу живота. Затем повернувшись лицом к долине, она проделала то же самое.
Я знал, что она делает. Она прощалась со своим домом и окружающими его величественными круглыми холмами. Несколько лет назад дон Хуан научил меня этому прощальному жесту. Он подчёркивал, что это очень мощный жест и воин должен использовать его экономно. Я воспользовался им всего дважды.
Прощальное движение Ла Горды несколько отличалось от того, которому учил меня дон Хуан. Он говорил, что руки складывают как при молитве, либо осторожно, либо с большой скоростью, в каждом случае схлопывая ладони. В обоих вариантах хлопок должен был уловить ощущение, которое воин не хотел забыть. Когда сложенные руки захватывали это ощущение, их с большой силой направляли к груди на уровне сердца. Там это движение становилось «кинжалом» и воин вонзал его в себя, как бы держа обеими руками.
Дон Хуан говорил мне, что воин так прощается лишь в том случае, когда у него есть основания считать, что он может не вернуться назад.
Прощание Ла Горды захватило меня.
– Ты прощаешься? – спросил я из любопытства. – Да, – сухо ответила она.
– Ты не прикладываешь руки к груди?
– Это делают мужчины. У женщин есть матка. Они накапливают ощущения там.
– Ты учитываешь, что так прощаются только тогда, когда знают, что могут не вернуться назад?
– Может, я и не вернусь, – ответила она. – Но всё равно – я еду с тобой.
Я почувствовал прилив непонятной печали, непонятной потому, что я совсем не знал этой женщины. На её счёт у меня было множество сомнений и подозрений. Но посмотрев в её чистые глаза, я почувствовал свою родственную близость с ней. Я смягчился. Мой гнев исчез и уступил место странной печали. Оглядевшись, я понял, что эти огромные круглые таинственные холмы разрывают меня на части.
– Эти холмы – живые, – сказала она, прочитав мои мысли.
Повернувшись к ней, я сказал, что и местность, и женщины повлияли на меня на каком-то очень глубоком уровне – уровне, которого я в обычных условиях не достигал. Я даже не мог сказать, что действовало более опустошительно – местность, или женщины. Атаки женщин были прямыми и ужасающими, но эти холмы вызывали постоянное, неотступное опасение, желание спастись от них бегством. Когда я рассказал об этом Ла Горде, она отметила, что я очень точно определил эффект этого места и что Нагваль оставил их здесь именно поэтому. Я никого не должен винить в случившемся, так как сам Нагваль приказал этим женщинам попытаться уничтожить меня.
– И тебе он тоже отдал подобный приказ? – спросил я.
– Нет. Я отличаюсь от них, – сказала она. – Они – сёстры. Они – одно и то же, в точности одно и то же. Так же как Паблито, Нестор и Бениньо – одно и то же. Но только ты и я – мы можем быть одним и тем же. Сейчас это не так, потому что ты ещё не полный. Но однажды мы станем одним и тем же, в точности одним и тем же.
– Мне сказали, что ты – единственная, кто знает, где Нагваль и Хенаро сейчас, – сказал я.
Внимательно посмотрев на меня, она утвердительно кивнула.
– Это верно, – сказала она. – Я знаю, где они. Нагваль велел мне взять тебя туда, если я смогу.
Я предложил ей не ходить вокруг да около, а немедленно открыть мне их точное местонахождение. Казалось, моё требование ошеломило её. Извинившись, она заверила меня, что расскажет всё позже, в дороге. Она умоляла не расспрашивать о них, так как получила строгие указания ничего не говорить до наступления подходящего момента.
Лидия и Хосефина подошли к двери и уставились на меня. Я поспешно забрался в машину. Когда Ла Горда садилась следом, было похоже, что она входила в пещеру. Она словно заползала в неё. Дон Хуан обычно поступал так же. Однажды я сказал ему, что разумнее было бы делать это так, как делаю я. Я полагал, что этот странный способ садиться связан с его отношением к автомобилю. Он объяснил мне, что машина является пещерой и что в пещеры следует входить именно так, если мы намерены пользоваться ими. Пещерам, естественным или искусственным, присущ особый дух, и к этому духу следует приближаться с почтением. Вползание – единственный способ показать это почтение.
Я колебался, можно ли спросить Ла Горду о том, не дон Хуан ли рассказал ей о таких деталях, но она заговорила первой. Она сказала, что Нагваль дал ей специальные инструкции на случай, если я останусь в живых после атаки доньи Соледад и трёх девушек. Затем она вскользь заметила, что перед поездкой в Мехико мы должны побывать в одном особом месте в горах, куда обычно ходили дон Хуан и дон Хенаро. Там она и сообщит мне информацию, которую Нагваль никогда прежде мне не открывал.
Мгновение я колебался, а затем что-то во мне, не имевшее отношения к разуму, заставило меня согласиться поехать в горы. Мы ехали в полном молчании. Я несколько раз пытался завязать разговор, но она каждый раз останавливала меня энергичным жестом. Наконец она устала от моих попыток и с нажимом сказала: то, что она должна сообщить, будет сказано только на месте силы, и мы, пока не доедем туда, должны воздержаться от опустошающих бесполезных разговоров.
После долгой езды и утомительной ходьбы в сторону от дороги мы, наконец, достигли места силы. Было уже далеко за полдень. Мы очутились в глубоком каньоне. На дне его было уже темно, хотя солнце ещё освещало вершины гор над ним. Мы подошли к неглубокой пещере, которая находилась на северной стороне пролегавшего с востока на запад каньона. Я хорошо знал это место. Обычно мы с доном Хуаном проводили здесь много времени.
Перед тем, как войти в пещеру, Ла Горда тщательно подмела пол ветками, как это обычно делал и дон Хуан, очищая камни от клещей.
Затем она нарезала большую охапку веточек с мягкими листьями с окружающих кустов и разложила их на каменном полу в качестве подстилки.
Она жестом пригласила меня войти. Из уважения я всегда пропускал вперёд дона Хуана. То же я хотел сделать и по отношению к ней, но она отклонила моё предложение, сказав, что Нагваль – я. Я вполз в пещеру так же, как она вползала в машину, и засмеялся над своей непоследовательностью. Мне казалось нелепым обращаться с машиной как с пещерой.
Она предложила мне расслабиться и устроиться поудобнее.
– Причина, по которой Нагваль не мог раскрыть тебе все свои секреты, заключается в том, что ты не полный, – внезапно сказала она. – И ты всё ещё остаёшься таким, но сейчас, после схваток с доньей Соледад и сестричками ты стал гораздо сильнее.
– Что значит быть неполным? Все говорят, что только ты можешь объяснить это, – сказал я.
– Это очень просто, – ответила она. – Полный человек – это тот, кто никогда не имел детей.
Она сделала паузу, как бы давая мне время записать сказанное. Я поднял глаза от своих заметок. Она внимательно смотрела на меня, оценивая эффект своих слов.
– Я знаю, что Нагваль говорил тебе то же, что говорю я, – продолжала она, – но ты не обратил внимания на его слова, как, думаю, не обратишь и теперь.
Я вслух прочёл то, что записал, и повторил сказанное. Она хихикнула.
– Нагваль сказал, что неполный человек – это человек, у которого есть дети, – раздельно, словно диктуя, сказала она.
Она внимательно посмотрела на меня, ожидая вопроса или замечания. Я молчал.
– Теперь я рассказала тебе всё о том, что значит быть полным и неполным, – продолжила она. – И я сказала тебе это точно так же, как мне – Нагваль. Это не имело никакого значения для меня тогда, как не имеет никакого значения для тебя сейчас.
Я невольно рассмеялся над тем, как она копирует дона Хуана.
– У неполного человек дыра в животе. Маг может видеть эту дыру так же ясно, как ты видишь мою голову. Когда дыра находится в левой стороне живота, то ребёнок, который произвёл эту дыру, имеет тот же пол. Если же она находится справа, то ребёнок противоположного пола. Дыра слева – чёрная, справа – бурая.
– Ты можешь «видеть» эту дыру у имеющих детей?
– Конечно. Есть два способа видеть её. Маг может видеть или в сновидении, или непосредственно глядя на человека. Маг, который видит, смотрит на светящееся существо и без всякого труда определяет, есть ли дыра в светимости тела. Но даже если маг не знает, как это делать, он может посмотреть и различить темноту дыры через одежду.
Она остановилась. Я уговаривал её продолжать.
– Нагваль говорил мне, что ты записываешь, но потом не помнишь того, что записал, – сказала она обвиняющим тоном.
Я запутался в словах, пытаясь оправдаться. Но я знал, что сказанное ею было правдой. Слова дона Хуана всегда оказывали двойное воздействие: одно – когда я слушал что-то впервые, и другое – когда читал дома то, что записал, а потом забыл.
Однако разговор с Ла Гордой был принципиально иным. У учеников дона Хуана не было бесконечной глубины его знания. Их откровения, хотя и необычные, были лишены чего-то существенного и оставались лишь составными частями головоломки. Из-за необычного характера этих фрагментов картина не становилась более ясной, но только сильнее запутывалась.
– У тебя была бурая дыра с правой стороны живота, – продолжала она. – Это значит, что тебя опустошила женщина. У тебя есть ребёнок женского пола.
– Ты сказала, «была дыра». У меня её больше нет?
– Нет. Она была залатана. Нагваль помог тебе залатать её. Без его помощи ты был бы сейчас ещё более пустым.
– Что такое эта заплата?
– Латка в твоей светимости. Я не знаю, как ещё объяснить это. Нагваль сказал, что маг его уровня может в любой момент заполнить эту дыру. Но это заполнение – только латка без светимости. Любой, кто видит, или сновидящий может сказать, что это выглядит как заплата свинцового цвета на жёлтой светимости остального тела.
Нагваль залатал тебя, меня и Соледад. Но он предоставил нам самим восстановить свою светимость.
– Как он залатал нас?
– Он – маг. Он что-то вложил в наши тела. Он изменил нас. Мы больше не такие, как прежде. Заплата – это то, что он вложил туда.
– Как он вложил это туда, и что это такое?
– Его собственная светимость. Он сделал это своей рукой. Он просто проник в наши тела и оставил там свои волокна. Он сделал это со всеми своими шестью детьми и с Соледад. Все мы – одно и то же, кроме Соледад. Она совсем другая.
Ла Горда, казалось, не хотела продолжать. Она заколебалась и начала запинаться.
– Что представляет собой донья Соледад? – настаивал я.
– Это очень трудно объяснить, – сказала она после длительных уговоров. – Она такая как и я, и всё-таки другая. Она имеет ту же светимость, и всё же она не с нами. Она идёт в противоположном направлении. Сейчас она больше всего похожа на тебя. Вы оба имеете заплаты, напоминающие свинец. Моя заплата исчезла, и я снова – полное светящееся яйцо. Поэтому я и сказала, что ты и я будем совершенно одинаковыми в тот день, когда ты снова станешь полным. Нас делает в данный момент почти одинаковыми светимость Нагваля, одинаковое направление и ещё то, что мы оба были пустыми.
– Как выгладит полный человек? – спросил я.
– Как светящееся яйцо, состоящее из волокон, – ответила она. – Все волокна – целые. Тогда он выглядит, как струны, туго натянутые струны.
У пустого человека на краях дыры волокна оборваны. Если у него много детей, его волокна вообще не похожи на волокна. Эти люди выгладят как два разделённых чернотой куска светимости. Это ужасное зрелище. Нагваль заставлял меня видеть таких людей, когда мы с ним были в городском парке.
– Как ты думаешь, почему Нагваль никогда не говорил мне об этом?
– Он говорил, но ты никогда не понимал его правильно. Как только он видел, что ты неверно истолковываешь его слова, он менял тему. Твоя пустота препятствует пониманию. Нагваль сказал, что для тебя это совершенно естественно – не понимать, ведь когда человек становится неполным, он действительно опустошается, как тыква-горлянка, из которой вытряхнули содержимое. Ты не обращал внимания на частые напоминания дона Хуана о том, что ты – пустой. Ты никогда не понимал, что он имеет в виду, или, что ещё хуже, – не хотел понимать.
Ла Горда ступила на опасную почву. Я попытался отвлечь её другими вопросами, но она отклонила их.
– Ты любишь маленького мальчика и не хочешь понять, что Нагваль имеет в виду, – сказала она обвиняюще. – Нагваль сказал, что у тебя есть дочь, которую ты никогда не видел, и что ты любишь того маленького мальчика. Одна взяла твоё остриё, другой – захватил тебя. Ты соединил их вместе.
Мне пришлось прекратить записывать. Я вылез из пещеры, встал и начал спускаться по крутому склону на дно лощины. Ла Горда следовала за мной. Она спросила меня, не расстроился ли я из-за её прямоты. Мне не хотелось лгать.
– А как ты думаешь?
– Ты прямо кипишь! – воскликнула она и захихикала с такой знакомой мне непринуждённостью дона Хуана и дона Хенаро.
Видимо, она едва не потеряла равновесие и схватилась за мою левую руку. Чтобы помочь ей спуститься на дно лощины, я поднял её за талию. Я отметил, что она весит не более ста фунтов. Поджав губы, как это обычно делал дон Хуан, она сказала, что весит сто пятнадцать фунтов. Мы одновременно рассмеялись. Это был момент прямого непосредственного общения.
– Почему ты всё время пристаёшь ко мне с этими разговорами? – спросила она.
Я рассказал ей, что когда-то был маленький мальчик, которого я безмерно любил. Мне казалось, что я просто обязан поговорить о нём. Какая-то чрезвычайная необходимость выше моего понимания заставляла меня открыться этой совершенно чужой женщине.
Когда я начал рассказывать о мальчике, меня охватила волна ностальгии; то ли место так повлияло на меня, то ли ситуация, а может, время дня. Для меня как-то слились воедино память о мальчике с памятью о доне Хуане. Впервые за то время, что я не видел его, мне его смертельно не хватало. Лидия говорила, что они не тосковали о нём, так как он всегда был с ними. Он был их телом и духом. В это мгновенье я знал, что она имела в виду. То же чувствовал и я сам. Однако в этой лощине меня охватило неведомое мне прежде ощущение. Я сказал Ла Горде, что до сих пор ни разу не испытывал такой необходимости в доне Хуане. Она не ответила. Она смотрела вдаль.
По-видимому, ощущение тоски по этим двум людям было обусловлено тем катарсисом, которым стала в моей жизни встреча с каждым из них. И оба ушли. Я не осознавал до сих пор, насколько окончательным было это расставание. Я сказал Ла Горде, что этот мальчик был для меня больше чем другом, и в один день его отняли у меня силы, которые я не мог контролировать. Это было, пожалуй, самым сильным ударом, который я когда-либо получал. Я поехал к дону Хуану просить о помощи. Это был единственный случай, когда я просил его помочь мне. Он выслушал мою просьбу, а затем разразился громким хохотом. Его реакция была столь неожиданной, что я не мог даже разгневаться. Я смог только сделать критическое замечание о том, что казалось мне бесчувственностью.
– Какого действия ты ждёшь от меня? – спросил он.
Я сказал, что он как маг, по-видимому, может помочь мне вернуть моего маленького друга ради моего утешения.
– Ты не прав. Воин ничего не ищет для утешения, – сказал он тоном, не допускающим возражений.
Затем он занялся разгромом моих аргументов. Он сказал, что воин в любом варианте ничего не должен отдавать на волю случая. Воин действительно влияет на результаты событий силой своего осознания и своего несгибаемого намерения. Он сказал, что если бы у меня было несгибаемое намерение помогать этому ребёнку и защищать его, я бы принял меры, предусматривающие его пребывание со мной. Но в своём нынешнем виде моя любовь является всего лишь пустым звуком, бесполезной вспышкой пустого человека. Затем он сказал что-то о пустоте и полноте, но я не хотел слушать его. У меня было только чувство утраты. И я был уверен, что пустота, о которой он говорил, относилась именно к этому чувству.
– Ты любил его, ты чтил его дух, ты желал ему блага, а теперь ты должен забыть его, – сказал он.
Но я был не в состоянии поступить так. В моих эмоциях оставалось что-то ужасно живое, несмотря на время, смягчающее их. Некоторое время мне казалось, что я забыл, но затем одно ночное происшествие произвело во мне глубочайший эмоциональный переворот. Я шёл к себе в офис, как вдруг меня окликнула молодая мексиканка. Она сидела на скамье в ожидании автобуса и спросила, не идёт ли этот автобус мимо детской больницы. Я не знал. Она объяснила, что у её малыша давно высокая температура и она очень беспокоится, так как у неё нет денег на лечение. Я подошёл к скамейке и увидел стоявшего чуть поодаль маленького мальчика, который прислонился головой к спинке скамейки. Он был одет в курточку, короткие штанишки и шапочку. Увидев меня, он подошёл к краю скамейки и прижался головой к моей руке.
– У меня головка болит, – сказал он мне тихо по-испански.
У него был такой тоненький голос и такие печальные глаза, что меня охватила волна бесконечной жалости. Я взял его на руки и отвёз его и его мать в ближайшую больницу. Я оставил их там и дал матери достаточно денег, чтобы оплатить счёт. Но мне не хотелось ни оставаться, ни узнавать что-либо о них. Мне хотелось верить, что я чем-то помог ему, и сделав это, я «отплатил человеческому духу». Я научился этому магическому акту у дона Хуана. Однажды я, потрясённый внезапным осознанием, что никогда не смогу отплатить ему за всё, что он сделал для меня, спросил его: «Есть ли что-нибудь такое, что я мог бы сделать для тебя, чтобы сравнять счёт?» Мы как раз выходили из банка после размена мексиканской валюты.
– Я не нуждаюсь в том, чтобы мне платили, – сказал он, – но если тебе так хочется отплатить, сделай свой вклад в человеческий дух. Это может быть очень немного, но сколько бы ты ни вложил, этого всегда будет более чем достаточно.
Помогая этому ребёнку, я попытался отплатить человеческому духу за любую помощь, какую мой маленький мальчик сможет получить от других людей на своём пути.
Я говорил Ла Горде, что моя любовь к нему будет жива всю жизнь, пусть даже я никогда не увижу его больше. Мне хотелось объяснить ей, что память о нём коренится так глубоко, что ничто не сможет коснуться её, но почему-то я промолчал. Становилось темно, а мне хотелось успеть выбраться из этой лощины.
– Давай-ка лучше уедем, – сказал я. – Я отвезу тебя домой. Может, когда-нибудь мы сможем обсудить всё это.
Она засмеялась надо мной так, как обычно смеялся дон Хуан, хотя я, кажется, не сказал ничего смешного.
– Почему ты смеёшься, Ла Горда? – спросил я.
– Ты прекрасно знаешь, что мы не можем уйти отсюда просто так, – сказала она. – У тебя здесь назначено свидание с силой. Да и у меня тоже.
Она вернулась к пещере и вползла в неё.
– Заходи, – сказала она изнутри. – Всё равно у тебя нет возможности сейчас покинуть это место.
Моя реакция была совершенно непоследовательной. Я вполз в пещеру и сел рядом с ней. Было ясно, что это опять какая-то уловка, но мне вовсе не хотелось вступать с ней в конфронтацию именно здесь. Мне следовало бы впасть в ярость, но вместо этого мной овладело безразличие. Я не мог лгать самому себе, что просто остановился здесь по пути в Мехико. Что-то свыше моего понимания заставило меня приехать сюда.
Ла Горда вручила мне мой блокнот и предложила записывать. Она сказала, что если я буду писать, то не только сам расслаблюсь, но и успокою её.
– Что это за «свидание с силой»? – спросил я.
– Нагваль сказал мне, что мы с тобой должны встретиться с чем-то из этих мест. Сначала у тебя была встреча с Соледад, затем с сестричками. Их целью было уничтожить тебя. Но Нагваль сказал мне, что если после их нападений ты останешься в живых, я должна буду взять тебя сюда, чтобы мы вместе оставались здесь для третьей встречи.
– Что это за встреча?
– Я на самом деле не знаю этого. Как и всё остальное, это зависит от нас. Как раз теперь что-то ожидает тебя в этих местах. Я утверждаю, что оно ждёт именно тебя, так как я приходила сюда одна много раз, и ничего не случалось. Но сегодня вечером всё иначе. Ты здесь – и эта штука придёт.
– Но почему Нагваль пытается уничтожить меня?
– Да не пытается он никого уничтожать! – протестующе воскликнула Ла Горда.
– Ты – его дитя. А теперь он хочет, чтобы ты был им самим. В большей степени, чем любой из нас. Но чтобы быть им самим, настоящим Нагвалем, ты должен проявить свою силу. Иначе он не готовил бы так тщательно нападение на тебя Соледад и сестричек. Он научил Соледад, как изменить свою внешность и стать молодой. Он заставил её сделать этот дьявольский пол в её комнате, пол, против которого не смог бы устоять никто. Видишь ли, Соледад пустая, так что Нагваль вдохновил её сделать нечто грандиозное. Он дал ей самое опасное и трудное задание, уникальное, предназначенное только для неё, и это задание было – прикончить тебя. Он объяснил ей, что нет ничего труднее, чем одному магу убить другого. Обычному человеку нетрудно убить мага, как и магу – обычного человека, но в случае с двумя магами ситуация невероятно трудна. Нагваль сказал, что лучше всего было бы застать тебя врасплох и напугать. Это она сделала. Ещё Нагваль подучил её стать привлекательной и заманить тебя в свою комнату, а уж там её пол околдовал бы тебя, потому что никто, решительно никто не смог бы противостоять этому полу. Это был шедевр Нагваля и Соледад. Но ты что-то сделал с её полом! После этого Соледад пришлось изменить тактику, и опять же в соответствии с инструкциями Нагваля. Он сказал ей, что если вдруг что-то не удастся, то она должна говорить с тобой и рассказать тебе всё, что бы ты ни захотел узнать. И Нагваль в качестве последнего ресурса научил её очень хорошо разговаривать. Но и в этом Соледад не смогла тебя пересилить.
– Почему так важно было одолеть меня?
Она сделала паузу и внимательно посмотрела на меня. Потом она прочистила горло и села прямо. Взглянув на низкий потолок, она с шумом выдохнула через нос.
– Соледад – женщина, подобная мне самой. Я расскажу тебе немного о своей жизни, и тогда, может быть, ты лучше поймёшь Соледад.
Когда-то у меня был мужчина. Я забеременела от него, когда была ещё очень молодой, и у меня появились одна за другой две дочери. Этот человек был пьяницей и бил меня днём и ночью. Моя жизнь была адом. Я ненавидела его, а он – меня. Я стала жирной, как свинья. Как-то раз мимо проходил другой мужчина; он сказал, что я понравилась ему, и он хочет, чтобы я поехала с ним в другой город в качестве платной служанки. Он знал, что я была очень трудолюбивой, и собирался просто использовать меня. Но моя жизнь была настолько убогой, что я попалась на эту удочку и пошла с ним. Он был ещё хуже первого – подлый и мерзкий. Через неделю или около того он уже ненавидел меня. Он привык избивать меня так, что ты и представить не смог бы. Я думаю, что он мог бы убить меня, не будучи даже пьяным, только за то, что я не нашла работу. Он послал меня нищенствовать с больным ребёнком. Из денег, что я приносила, он что-то платил матери ребёнка, а потом бил меня за то, что я мало принесла. Ребёнок всё слабел, и я знала, что когда он умрёт, этот тип убьёт меня. Поэтому однажды я пришла к матери этого малыша, дала ей немного денег и вернула ей ребёнка. Тот день был удачным: маленький сын заграничной леди дал мне пятьдесят песо на покупку лекарства для ребёнка.
Я прожила с этим ужасным человеком три месяца, хотя мне показалось – двадцать лет. Все деньги были потрачены на возвращение домой. Я снова была беременна. Тот мужчина хотел завести своего ребёнка, чтобы не платить за чужого.
Вернувшись, я пыталась увидеть своих детей, но их забрала семья отца. Его родственники собрались под предлогом разговора со мной, но на самом деле они отвели меня на пустырь, избили камнями и палками и оставили умирать.
Ла Горда показала мне множество шрамов на голове.
– До сих пор не знаю, как мне удалось вернуться в город. Я потеряла ребёнка, которого вынашивала. У меня никого не оставалось, кроме тётки. Мои родители уже умерли. Тётка дала мне кров и позаботилась обо мне. Она выхаживала меня два месяца, и я наконец встала на ноги.
Однажды тётка сказала мне, что тот мужчина приехал в город и разыскивает меня. Он обратился в полицию и сказал, что уплатил мне деньги вперёд и что я сбежала, украв деньги, после того, как убила ребёнка одной женщины. Я знала, что мне пришёл конец. Но удача вернулась ко мне, и я убежала на грузовике одного американца. Я увидела грузовик на дороге и в отчаянии подняла руку. Шофёр остановился и разрешил мне сесть. Он привёз меня в этот район Мексики и высадил в городе. Я никого здесь не знала. Я скиталась по этой местности, как бешеная собака, питаясь отбросами на улицах. И тут судьба опять повернулась ко мне лицом.
Я встретила Паблито, и перед ним я в неоплатном долгу. Он взял меня в свою плотницкую мастерскую и выделил мне там угол для постели. Он сделал это из жалости ко мне. Мы встретились на базаре, когда он споткнулся и упал на меня. Я сидела там, выпрашивая милостыню. Бабочка или пчела, не знаю что, налетела на него и попала ему в глаз. Он развернулся на пятках, споткнулся и полетел на меня. Я думала, что он разозлится и ударит меня, но вместо этого он дал немного денег. Я спросила, не может ли он дать мне работу. Он взял меня в свою мастерскую, дал утюг и гладильную доску, чтобы я могла зарабатывать стиркой.
Мне жилось очень хорошо, не считая того, что я ещё больше растолстела, потому что большинство людей, которых я обстирывала, кормили меня объедками. Иногда я ела по шесть раз в день. Я постоянно что-то ела. Уличные дети смеялись надо мной, дразнили и крались следом, пока кто-нибудь из них не толкал меня и я не падала. Они доводили меня до слёз своими жестокими шутками, особенно когда пачкали мне бельё.
Однажды поздно вечером какой-то странный старик пришёл к Паблито. Я не думала, что Паблито может быть связан с таким жутким человеком. Повернувшись к нему спиной, я продолжала работать. Никого больше не было. Внезапно я почувствовала на шее ладони этого человека. Моё сердце замерло. Я не могла крикнуть, не могла даже дышать. Я упала, а этот ужасный старик держал мою голову около часа. Потом он ушёл. Я была так напугана, что оставалась на полу до утра. Паблито нашёл меня там; засмеявшись, он сказал, что я должна гордиться, так как этот старик – могучий маг и что он – один из учителей Паблито. Я была огорчена и не могла поверить, что Паблито – маг. Он объяснил мне, что его учитель увидел совершенный круг бабочек, летающих над моей головой. Он видел также мою смерть, кружившуюся вокруг меня. Именно поэтому он действовал с быстротой молнии, меняя направление моих глаз. Паблито сказал, что Нагваль возложил руки на меня и проник в моё тело и что скоро я буду другой. Я не понимала, о чём он говорит. Точно так же я не понимала и того, что же сделал этот безумный старик. Для меня это не имело никакого значения. Я была похожа на собаку, которую все пинали. Паблито единственный, кто был дружественным ко мне тогда. Сначала я думала, что он хочет, чтобы я стала его женщиной. Но я была слишком безобразная, толстая и вонючая. Поэтому он на самом деле был просто добр ко мне.
На следующую ночь тот старик пришёл снова и опять схватил меня за шею. Он причинил мне ужасную боль. Я не понимала, что он делает. Он не произнёс ни слова. Я смертельно боялась его. Позже он стал разговаривать со мной, объясняя, что делать с моей жизнью. Мне нравилось то, что он говорил. Он постоянно водил меня с собой, но моя пустота была страшным врагом. Я никак не могла принять его путей, и когда ему надоело возиться со мной, он наслал на меня ветер. Я была позади дома Соледад в тот день, когда почувствовала усиливающийся ветер. Он дул через забор и задувал мне глаза. Я хотела спрятаться в доме, но моё тело было напугано, и вместо того, чтобы войти в дверь, вышло через ворота в ограде. Ветер толкал меня и заставлял кружиться. Я пыталась вернуться, но это было невозможно, так как я не могла одолеть силу ветра. Он гнал меня в сторону от дороги, пока я не упала в глубокую яму, похожую на могилу. Ветер держал меня там много дней, пока я не решила измениться, принять судьбу без сожалений. Когда ветер стих, Нагваль нашёл меня и привёл обратно. Он сказал мне, что моей задачей будет теперь отдавать то, чего я не имела – любовь и внимание, и что я должна заботиться о сёстрах – Лидии и Хосефине лучше, чем они сами о себе заботились. Только тогда я поняла то, что Нагваль говорил мне столько лет. Моя жизнь давно окончилась. Он дал мне новую жизнь. Я не должна была вносить в неё свои старые уродливые пути. В ту первую ночь, когда он нашёл меня, на меня указали бабочки. Я не должна была восставать против своей судьбы.
Я начала меняться, заботясь о Лидии и Хосефине больше, чем о самой себе. Выполняя все указания Нагваля, однажды ночью, в этой лощине и в этой пещере я обрела свою полноту. Я заснула прямо на этом месте, а потом меня разбудил шум. Подняв глаза, я увидела себя прежней – стройной, цветущей, юной. Это был мой дух, возвращавшийся ко мне. Сначала он не хотел приближаться, ведь я была такой страшной. Но он не смог противиться и подошёл ко мне. И внезапно я поняла то, что Нагваль объяснял мне многие годы. Он говорил, что если человек имеет ребёнка, то этот ребёнок забирает остриё его духа. Для женщины – иметь девочку означает конец острия. Иметь двух детей, как я, означает конец меня. Лучшие мои силы и иллюзии ушли к девочкам. Они похитили моё остриё, как сказал Нагваль, так же, как я похитила его у своих родителей. Такова наша судьба. Мальчик похищает большую часть острия у отца, а девочка – у матери. Нагваль сказал, что люди, имеющие детей, могли бы сказать о себе (если бы они не были такими упрямыми), что в них чего-то не хватает. Ушли некоторая сумасшедшинка, некоторая нервозность, некоторая сила, бывшие раньше. У них всегда это было, но где это теперь? Нагваль сказал, что оно в маленьком ребёнке, играющем возле дома, полном радости, полном энергии, полном иллюзий. Другими словами, – просто полном.
Нагваль сказал, что если бы мы понаблюдали за детьми, то могли бы сказать о них, что они дерзновенные, отважные и вечно скачут. Если же мы понаблюдаем за родителями, то увидим, что они осторожные, пугливые и больше не прыгают. Нагваль сказал, что мы объясняем это тем, что они взрослые и имеют обязанности. Но это неправда. Дело лишь в том, что они потеряли остриё.
Я спросил Ла Горду, что ответил бы Нагваль, если бы я сказал ему, что знаю сколько угодно родителей, у которых гораздо больше и духа и острия, чем у их детей.
Она с наигранным смущением закрыла лицо руками и захихикала.
– Можешь спросить у меня, – сказала она. – Хочешь услышать моё мнение?
– Конечно, хочу.
– У этих людей больше решимости, а не духа, и они, постоянно запугивая своих детей, приучили их к послушанию и смирению.
Тогда я рассказал ей об одном человеке, отце четверых детей, который в пятьдесят три года полностью изменил свою жизнь. Он оставил свою жену и административную службу в большой корпорации – и это после двадцати пяти лет кропотливого продвижения по служебной лестнице и укрепления семьи. Он решительно бросил всё и отправился жить на остров в Тихом океане.
– Ты хочешь сказать, что он отправился туда жить один? – удивлённо спросила Ла Горда.
Она разрушила мой аргумент. Я вынужден был признать, что он отправился туда со своей двадцатипятилетней невестой.
– Которая, несомненно, была полной, – заметила Ла Горда.
И опять я вынужден был с ней согласиться.
– Пустой мужчина всегда использует полноту женщины, – продолжала Ла Горда. – Полная женщина опасна в своей полноте больше, чем мужчина. Она ненадёжная, нервная, изменчивая, но при этом способна на большие перемены. Подобные женщины могут вскочить и отправиться в какое угодно место. Там они ничего не смогут сделать, но прежде всего потому, что они и не собираются ничего делать. Пустые люди не могут больше так прыгать, но зато они более надёжны. Нагваль сказал, что пустые люди подобны гусенице, которая оглядывается вокруг перед тем, как снова немного продвинуться, затем дают задний ход, затем снова немного продвигаются вперёд. Полные люди всегда скачут, кувыркаются и почти всегда приземляются на голову, но им на это наплевать.
Нагваль утверждал: для того, чтобы войти в другой мир, надо быть полным. Чтобы быть магом, надо иметь всю свою светимость – никаких дыр, никаких заплат – и всё своё остриё. Мужчина ты или женщина, но ты должен восстановить свою полноту, чтобы войти в другой мир там, вовне. В ту вечность, где теперь Нагваль и Хенаро ждут нас.
Она замолчала и длительное время пристально смотрела на меня. Было достаточно светло, чтобы писать.
– Но как ты восстановила свою полноту? – спросил я.
При звуке моего голоса она подскочила. Я повторил свой вопрос. Прежде чем ответить мне, она взглянула на свод пещеры.
– Я вынуждена была отказаться от своих девочек, – сказала она. – Нагваль объяснил мне, как сделать это; он объяснял и тебе, но ты не захотел слушать. Он сказал, что надо похитить остриё обратно. Мы его трудным путём получили, похитив его, говорил он, и мы должны восстановить его тем же путём. Это на самом деле очень трудный путь.
Он вёл меня к тому, чтобы сделать это; и в первую очередь мне необходимо было отказаться от любви к своим двум детям. Я должна была сделать это в сновидении. Шаг за шагом я училась не любить их, но Нагваль сказал, что это бесполезно. Надо научиться ещё и не заботиться о детях. Когда эти девочки перестали что-либо значить для меня, я должна была увидеть их снова. Я должна была, мягко поглаживая их по голове, позволить своей левой стороне вытащить у них остриё.
– И что же случилось с ними потом?!
– Ничего. Они ничего не почувствовали и ушли домой. Теперь они похожи на взрослых. Пустые, как и большинство людей, вокруг. Они не любят детских компаний, потому что им они не нужны. Я бы сказала, – они стали лучше. Я отняла их ненормальность. Они не нуждаются в ней, а я нуждаюсь. Я не знала, что делала, когда наградила их ею. Кроме того, в них есть остриё отца. Нагваль был прав, никто не заметил потери, я же заметила своё приобретение. Когда я выглянула из пещеры, то увидела все свои иллюзии, выстроенные в ряд, как солдатская шеренга. Мир был ярким и новым. Тяжесть тела и духа исчезла, и я стала совершенно новым существом.
– Ты знаешь, как ты взяла остриё у своих детей?
– Они не мои дети! Я никогда не имела никаких детей. Посмотри на меня.
С этими словами она вылезла из пещеры и задрала юбку, показывая мнё своё обнажённое тело. Прежде всего я заметил, какая она стройная и мускулистая.
Она заставила меня подойти поближе и осмотреть её. Её тело было худым и твёрдым, и можно было подумать, что у неё никогда не было детей. Она поставила свою правую ногу на камень и показала мне влагалище.
Она слишком старалась, и мне пришлось рассмеяться, чтобы скрыть нервозность. Я сказал, что я не доктор и не мне судить, но, очевидно, она права.
– Конечно права, – сказала она, заползая обратно в пещеру. – Никто никогда не выходил из этой матки.
После минутной паузы она вдруг ответила на забытый мною под впечатлением её демонстрации вопрос.
– Моя левая сторона просто взяла своё остриё обратно, – сказала она. – Я всего лишь пошла и навестила своих девочек. Чтобы почувствовать себя с ними легко, я ходила туда пять или шесть раз. Они выросли и уже ходили в школу. Я думала, что придётся бороться с собой, чтобы отказаться от любви к ним. Но Нагваль сказал, что это не имеет значения и я могу их любить, если мне так хочется. И я любила. Но моя любовь к ним была любовью постороннего человека. Мой ум был подготовлен, мой замысел – несгибаем. Для того, чтобы осуществить его, мне нужно было всё остриё моего духа. Мне нужна моя полнота. Ничто не может помешать достичь мне того мира. Ничто!
Она вызывающе уставилась на меня.
– И ты, если стремишься к полноте, должен отказаться от обоих – от женщины, опустошившей тебя, и от маленького мальчика, забравшего твою любовь. От женщины ты можешь отказаться легко. Маленький мальчик – это совсем другое. Неужели ты думаешь, что твоя бесполезная привязанность к этому ребёнку настолько важна, что стоит входа в ту сферу?
Мне нечего было сказать. И не потому, что мне надо было обдумать ответ. Просто я был в полном замешательстве.
– Соледад, если она хочет войти в нагваль, должна отнять своё остриё у Паблито, – продолжала она. – Как, чёрт возьми, она собирается сделать это? Паблито, как бы ни слаб он был, всё-таки маг. Но Нагваль дал Соледад уникальную возможность. Он сказал, что у неё будет единственный шанс сделать это, когда ты войдёшь, в дом. Ради этого мгновения он заставил нас переехать в другой дом. Но сначала мы должны были выровнять тропу к дому, чтобы ты мог беспрепятственно подъехать на машине к самой двери. Он сказал ей, что если она будет жить безупречно, то сможет захватить тебя и высосать светимость, оставленную в твоём теле Нагвалем. Ей совсем не трудно было бы сделать это. Она идёт в другом направлении и могла бы выжать тебя досуха. Величайшим искусством для неё было довести тебя до полной беспомощности.
Если бы она убила тебя, твоя светимость увеличила бы её силу. И тогда она явилась бы за нами. Я была единственной, кто знал об этом. Лидия, Роза и Хосефина любят её. Я – нет. Я знала её замыслы. Она взяла бы нас в подходящий момент одну за другой, так как ей нечего было терять, а приобрести она могла всё. Нагваль сказал, что для неё нет другого пути. Он вверил мне девушек и объяснил, что делать, если Соледад придёт за нашей светимостью. Он рассчитывал, что у меня есть шанс спасти себя и, возможно, одну из трёх девушек.
Понимаешь, Соледад совсем неплохая женщина, просто она делает то, что должен делать безупречный воин. Сестрички любят её больше, чем своих собственных матерей. Она – настоящая мать для них. Нагваль сказал бы, что в этом и состоит её преимущество. Чтобы я ни делала, я не в состоянии оттолкнуть от неё сестричек. Так что, убив тебя, она бы потом взяла минимум двух из этих доверчивых дурочек. Без тебя Паблито стал бы ничем. Она могла бы раздавить его, как клопа. И тогда со всей полнотой и силой она вошла бы в тот мир. Будь я на её месте, я бы, наверное, действовала точно так же.
Как видишь, для неё это было всё или ничего. Когда ты появился в первый раз, все ушли. Это казалось концом для тебя и кого-то из нас. Но это стало концом для неё и шансом для сестёр. Когда я уже знала, что ты одержал верх, я сказала трём девушкам, что теперь – их черёд. Нагваль говорил, что они должны ждать утра, чтобы захватить тебя врасплох. Он рассказал, что для тебя утро – самое плохое время! Он приказал мне оставаться в стороне и не мешать сёстрам, но явиться, если ты попытаешься причинить вред их светимости.
– Они тоже собирались убить меня?
– Ну да. Ты являешься мужской стороной их светимости. Их полнота временами бывает их недостатком. Нагваль правил ими железной рукой и уравновешивал их. Но теперь, когда он ушёл, у них нет уравновешивающего фактора. Твоя светимость могла бы сделать это для них.
– А как насчёт тебя, Горда? Ты тоже планируешь прикончить меня?
– Я уже сказала тебе, что я – другая. Я уравновешена. Моя пустота, бывшая раньше недостатком, теперь стала моим преимуществом. Когда маг восстанавливает свою полноту, он уравновешен, тогда как магу, всегда бывшему полным, равновесия явно недостаёт. Таким был Хенаро. Нагваль был уравновешен, ведь он был пустым, как и ты, но в большей степени, чем ты и я, вместе взятые. У него было три сына и дочь. Сестричкам, подобно Хенаро, недостаёт уравновешенности. Часто настолько сильно, что они не знают меры.
– А как же я, Горда? Я что, тоже должен действовать в этом духе?
– Нет. Отнять твою светимость – это годилось только для них. Тебе не извлечь пользы из чьей-либо смерти. Нагваль оставил тебе особую силу, какого-то особого рода равновесие, которого нет ни у одного из нас.
– Могут ли они научиться такому равновесию?
– Безусловно, могут. Но это не имеет отношения к заданию, которое они должны были выполнить. Им нужно было похитить твою силу. Для этого они стали настолько едиными, что сейчас являются практически одним существом. Они тренировали себя, чтобы выпить твою светимость, как стакан воды. Нагваль научил их быть обманщиками высшего класса, особенно Хосефину. Она устроила для тебя несравненный спектакль. По сравнению с их искусством игра Соледад была детским лепетом. Она неотёсанная женщина, сестрички же – настоящие маги. Две из них завоевали твоё доверие, а третья привела в шоковое состояние и сделала тебя беспомощным. Они разыграли своё представление в совершенстве. Ты полностью включился в него – и чуть не погиб. Единственным их слабым местом было то, что ты прошлой ночью повредил, а затем излечил светимость Розы; это сделало её нервной. Если бы не её нервозность, из-за чего она и покусывала твой бок так сильно, у тебя сейчас не было бы шансов находиться здесь. Я видела всё из-за двери и вошла в тот самый момент, когда ты был готов стереть их в порошок.
– Как я мог уничтожить их?
– Откуда я знаю? Я – не ты.
– Но ты ведь видела, что я делал?
– Видела выходящего из тебя дубля.
– Как он выглядит?
– Он выглядит как и ты, как же ещё? Но он был очень большой и грозный. Твой дубль убил бы их. Поэтому я вошла и вмешалась. Мне потребовалась вся моя сила, чтобы укротить тебя. Сестрички были беспомощны. А ты был яростным и неистовым. Ты изменял цвета прямо перед ними. Один цвет был особенно неистовым и устрашающим. Я даже испугалась, что ты заодно убьёшь и меня.
– Какой это был цвет, Горда?
– Белый, какой же ещё? Дубль – белый, желтовато-белый, как солнце.
Я уставился на неё. Её улыбка стала какой-то новой.
– Да, – продолжала она. – Мы являемся кусочками солнца. Именно поэтому мы – светящиеся существа. Но наши глаза не могут видеть эту светимость, так как она очень тусклая. Только глаза мага могут видеть её, а это приходит после целой жизни борьбы.
Её откровение было для меня полным сюрпризом. Я попытался собраться с мыслями, чтобы задать подходящий вопрос.
– Нагваль говорил тебе что-нибудь о солнце? – спросил я наконец.
– Да. Все мы подобны солнцу, только очень, очень тусклые. Наш свет слишком слаб, но это – свет.
– Но, может быть, он говорил, что солнце – это нагваль? – упорно настаивал я.
Ла Горда не ответила. Она почмокала губами, по-видимому, соображая, как лучше ответить. Я ожидал ответа, готовый записать его. После долгой паузы она выползла из пещеры.
– Я покажу тебе мой тусклый цвет, – сказала она, как само собой разумеющееся.
Она подошла к центру узкой лощины позади пещеры и присела на корточки. С моего места не было видно, что она делает, так что пришлось выбираться из пещеры. Она засунула руки под юбку, по-прежнему сидя на корточках. Внезапно она встала. Её руки были неплотно сжаты в кулаки. Она подняла их над головой и щёлкнула пальцами, открывая их. Я услышал резкий звук, словно что-то лопнуло, и увидел искры, вылетающие из её пальцев. Я был вынужден запрокинуть голову вверх, чтобы видеть их на фоне тусклого неба. Они выглядели как длинные нити красноватого цвета. Спустя некоторое время они гасли и исчезали.
Она снова присела на корточки, и когда позволила своим пальцам разжаться, из них эманировала удивительная серия огней. Небо заполнилось множеством лучей света. Это было очаровывающее зрелище. Я был так поглощён им, что, не обращая внимания на Ла Горду, смотрел на огни. Услышав внезапный выкрик, я взглянул на неё как раз вовремя, чтобы увидеть, как она ухватилась за одну из созданных ею линий и оказалась на самом верху каньона. Мгновение она висела, как тёмная гигантская тень на фоне неба, а затем рывками или небольшими скачками, как бы скатываясь на животе вниз по лестнице, опустилась по воздуху на дно лощины.
Внезапно я увидел, что она стоит надо мной, и только тогда я понял, что сижу. Я встал. Она была мокрой от пота и изо всех сил пыталась восстановить дыхание. Говорить она не могла. Её трясло. Я не смел прикоснуться к ней. Наконец она успокоилась настолько, что смогла вернуться в пещеру. Несколько минут она отдыхала.
Она действовала так быстро, что я едва успел осознать происходящее. Во время демонстрации я чувствовал невыносимую щекочущую боль чуть ниже пупка. Хоть я и не затратил никаких физических усилий, но тоже задыхался.
– Я думаю, пора идти на свидание, – сказала она, переводя дыхание. – Мой полёт открыл нас обоих. Ты чувствовал мой полёт своим животом, а значит – ты открыт и готов встретить четыре силы.
– О каких силах ты говоришь?
– О четырёх союзниках Нагваля и Хенаро. Ты их видел. Сейчас они освободились от горлянок Нагваля и Хенаро. Одного из них ты слышал прошлой ночью возле дома Соледад. Они ждут тебя. В сумерках они станут неудержимы. Один из них пошёл за тобой в дом Соледад даже в дневное время. Эти союзники принадлежат теперь нам обоим. Каждый из нас возьмёт по два. Я не знаю как, но Нагваль сказал, что мы должны сделать это сами.
– Погоди-погоди! – воскликнул я.
Она не позволила говорить, мягко прикрыв мне рот рукой. Меня начал охватывать дикий ужас. В прошлом я уже сталкивался с какими-то необъяснимыми феноменами, которых дон Хуан и дон Хенаро называли своими «союзниками». Их было четверо, и все они были сущностями такими же реальными, как и всё в этом мире. Их присутствие было настолько потрясающим, что при каждом столкновении с ними у меня появлялось ощущение безмерного ужаса. В первый раз я встретился с союзником дона Хуана: это была тёмная прямоугольная масса от восьми до девяти футов высотой и четырёх-пяти – в ширину. Она двигалась с сокрушительной тяжестью огромного валуна и дышала так тяжело, что это напоминало шум кузнечных мехов. Я всегда сталкивался с ней ночью, в темноте. Мне она казалась похожей на дверь, которая двигалась, переваливаясь сначала на один угол, а потом на другой.
Второй был союзником дона Хенаро. Это был длиннолицый, лысый, необычайно высокий пылающий человек с толстыми губами и огромными горящими глазами. Он всегда был одет в штаны, слишком короткие для его ног.
Я неоднократно видел этих двоих, находясь вместе с доном Хуаном и доном Хенаро. Вид их неизменно вызывал во мне неприятное разъединение разума и восприятия. С одной стороны, у меня не было никакого разумного основания верить, что происходящее со мной действительно реально, а с другой – никакой возможности отбросить подлинность моего восприятия.
Так как они появлялись только в присутствии дона Хуана и дона Хенаро, я относил их на счёт того могучего влияния, которое эти два человека оказывали на меня. Мне казалось, что дело в моей внушаемости или же в том, что дон Хуан и дон Хенаро владели силами, называемыми ими союзниками, силами, способными показываться мне как эти условные сущности.
Особенностью союзников было то, что они никогда не позволяли мне внимательно понаблюдать их. Я неоднократно пытался фиксировать на них нераздельное внимание, но всякий раз испытывал головокружение и раздвоение.
Два других союзника были неуловимы. Я видел их только однажды – гигантского чёрного ягуара с горящими жёлтыми глазами и громадного хищного койота. Эти звери были невероятно агрессивными и смертельно опасными. Ягуар был союзником дона Хуана, койот – дона Хенаро.
Ла Горда выползла из пещеры. Я последовал за ней. Она повела меня за собой. Мы вышли из лощины и достигли длинной каменистой равнины. Остановившись, она пропустила меня вперёд. Я сказал, что если она мне предоставит возможность вести, то я приведу нас к машине. До места, где мы оставили машину, было около мили, и нам предстояло пересечь пустынную каменистую равнину. Дон Хуан как-то показал мне скрытую тропу среди больших валунов. Тропа проходила практически по подножью горы, примыкавшей с востока к равнине. Я направился к ней. Меня вело какое-то непонятное побуждение, иначе бы я вернулся назад тем же путём, по которому мы пришли сюда.
Ла Горда, казалось, чувствовала что-то угрожающее. Она вцепилась в меня. Глаза её были дикими.
– Мы правильно идём? – спросил я.
Не отвечая, она стащила шаль и скрутила её как толстую верёвку. Она опоясала ею меня, потом, скрестив концы, обернула их вокруг себя и завязала в узел. Таким образом мы оказались связанными поясом в виде восьмёрки.
– Зачем ты это делаешь?
Она встряхнула головой. Зубы её стучали, она не могла произнести ни слова. Видимо, она была предельно испугана. Она подталкивала меня, чтобы я продолжал идти. С удивлением я обнаружил, что сам перепуган до потери сознания.
Когда мы достигли высоко проходящей тропинки, на мне стало сказываться физическое напряжение. Я запыхался и мне пришлось дышать ртом. Я видел контуры больших валунов. Луны не было, но необыкновенно ясное небо давало достаточно света, чтобы различать тропу. Я слышал тяжёлое дыхание Ла Горды.
Я хотел остановиться, чтобы перевести дыхание, но она отрицательно покачала головой и легонько подтолкнула меня. Пытаясь снять напряжение, я хотел как-то пошутить, но вдруг услышал звук странных тяжёлых ударов. Голова непроизвольно повернулась направо, позволяя левому уху пристально вслушиваться в окружающее. На мгновение задержав дыхание, я ясно услышал, что кроме меня и Ла Горды кто-то ещё тяжело дышит. Я проверил ещё раз, прежде чем сказать ей об этом. Та массивная фигура явно находилась среди валунов. Когда мы продолжили движение, я прикрыл рукой рот Ла Горды и знаком велел ей затаить дыхание. Я бы сказал, что массивная фигура была даже слишком близко. Казалось, она скользит настолько тихо, насколько могла. Она мягко пыхтела возле валунов.
Ла Горда была очень встревожена. Она присела на корточки и потянула меня вниз своей завязанной вокруг пояса шалью. На мгновение она засунула руки под юбку, и встала. Её ладони были сжаты. Открывая их, она щёлкнула пальцами, и из них вылетел сноп искр.
– Писай в свои руки, – прошептала Ла Горда сквозь стиснутые зубы.
– Что-что? – переспросил я, совершенно не понимая, чего она хочет.
Она всё более настойчивым шёпотом повторила приказ три или четыре раза. Видимо, она поняла, что я не могу уловить смысл её слов, поэтому, присев, показала, как она мочится на свои руки. С изумлением я увидел, что она заставила свою мочу лететь, подобно красноватым искрам. Мой разум был опустошён. Я не знал, что захватывало больше: вид Ла Горды, творящей свет из своей мочи, или тяжёлое дыхание приближающегося существа. Я не мог решить, на чём сфокусировать своё восприятие – оба зрелища были захватывающими.
– Быстро! Делай это в свои руки, – сквозь зубы процедила Ла Горда.
Я слышал её, но моё внимание было сдвинуто. Умоляющим голосом Ла Горда добавила, что мои искры заставят приближающееся существо отступить. Она начала всхлипывать, и я почувствовал отчаяние. Я не только слышал нечто приближающееся, но и всем телом ощущал его. Я хотел послушаться её, но из-за смущения и нервозности не смог. Мне передалось возбуждение Ла Горды и я делал отчаянные усилия, пытаясь помочиться. Наконец я смог это сделать. Я трижды щёлкнул пальцами, но из них ничего не вылетело.
– Делай это снова, – сказала Ла Горда. – Чтобы сделать искры, нужно время.
Я объяснил, что уже израсходовал всю мочу. Она была в полном отчаянии.
В это мгновение я увидел приближающуюся к нам массивную прямоугольную фигуру. Мне она почему-то не казалась угрожающей, хотя Ла Горда падала в обморок от страха.
Внезапно она развязала шаль, вскочила на лежавшую за мной небольшую глыбу и крепко вцепилась в меня сзади, положив подбородок мне на голову. Она почти вскарабкалась мне на плечи. В тот момент, когда она приняла эту позу, фигура перестала двигаться. Она продолжала тяжело дышать, находясь примерно в двадцати футах от нас.
Я почувствовал колоссальное напряжение, сосредоточенное в средней части тела. Спустя какое-то время я уже не сомневался, что, если мы не изменим этого положения, наша энергия истощится и мы станем жертвами нашего преследователя.
Я сказал, что ради спасения наших жизней мы должны бежать. Она отрицательно покачала головой. Казалось, она вновь обрела силу и уверенность. Затем Ла Горда сказала, что мы должны прикрыть головы руками и лечь, поджав ноги к животу. Неожиданно я вспомнил, что как-то ночью несколько лет назад дон Хуан заставил меня сделать то же самое. Тогда, в пустынном поле Северной Мексики, я был настигнут чем-то таким же непонятным, но и столь же реальным для моих чувств. В тот раз дон Хуан сказал, что спасаться бегством бесполезно, и единственное, что можно сделать, – это оставаться на месте в позе, только что описанной Ла Гордой.
Я готов был опуститься на колени, но у меня неожиданно появилась уверенность, что мы совершили большую ошибку, покинув пещеру. Мы должны были вернуться в неё во что бы то ни стало.
Я закрепил шаль Ла Горды над шеей и под руками и предложил ей взобраться мне на плечи и держаться там, используя концы шали в качестве поводьев. Несколько лет назад дон Хуан говорил мне, что нужно встречать подобные события неожиданными действиями. Он рассказал мне, что однажды сам столкнулся с оленем, который «разговаривал» с ним. Дон Хуан всё это время простоял на голове, чтобы спасти свою жизнь и ослабить напряжение этого события.
Мне пришло в голову попытаться обойти фигуру и вернуться к пещере с Ла Гордой, стоящей у меня на плечах.
Она прошептала, что о пещере не может быть и речи. Нагваль говорил ей, что там оставаться нельзя. Я начал доказывать, что моё тело уверено: в пещере с нами будет всё в порядке. Она ответила, что это правда. Но это сработало бы только в случае, если бы у нас был способ контролировать эти силы. Для этого необходим был специальный контейнер вроде тех тыквочек-горлянок, которые висели у поясов дона Хуана и дона Хенаро.
Сняв башмаки, она вскарабкалась мне на плечи и встала там. Я держал её за икры. Когда она натянула концы своей шали, я почувствовал натяжение петли у себя под мышками и подождал, пока она добьётся равновесия. Идти в темноте, имея сто пятнадцать фунтов на плечах, было далеко не просто. Я шёл очень медленно. Насчитав двадцать три шага, я вынужден был опустить её вниз. Боль в плечах стала невыносимой. Я сказал ей, что хотя она и очень стройная, но своим весом чуть не переломала мне ключицы.
Но самым главным было то, что прямоугольная фигура исчезла. Наша стратегия сработала! Ла Горда предложила некоторое время нести меня на своих плечах. Я нашёл эту идею смешной. Мой вес был слишком большим для её хрупкого сложения. Мы решили идти ещё некоторое время и наблюдать, что будет происходить.
Нас окружала мёртвая тишина. Мы шли медленно, привязавшись друг к другу. Но прошли мы не больше нескольких ярдов, как я снова услышал похожий на тяжёлое дыхание шум и мягкое долгое шипение, похожее на шипение больших диких кошек. Я поспешно помог Ла Горде взобраться на свои плечи и прошёл ещё сто десять шагов.
Я знал, что если мы хотим выбраться отсюда, то должны придерживаться тактики неожиданного. Я хотел придумать новую серию неожиданных действий, как вдруг она сдёрнула с себя своё длинное платье. Одним движением она обнажилась и соскочила на землю, что-то отыскивая. Я услышал треск, и появилась Ла Горда, держа ветку от низкого куста. Укутав шалью мою шею и плечи, она сделала для себя нечто вроде седла, чтобы сесть, обвив ногами мою талию так, как носят на спине маленьких детей. Затем она нацепила платье на ветку и подняла её над головой. Ла Горда стала размахивать веткой, заставляя платье совершать странные скачки. К этому эффекту она добавила своеобразный свист, имитируя крик ночной совы.
Пройдя сто ярдов, я услышал те же странные шаги и звуки, доносящиеся теперь не только сзади, но и со всех сторон. Она переменила свист на птичий зов – пронзительный крик, вроде того, который издают павлины. Через некоторое время павлиньи крики доносились уже отовсюду.
Много лет назад вместе с доном Хуаном я был свидетелем подобного феномена ответных птичьих криков. Тогда я считал, что эти звуки издавал или сам дон Хуан, прятавшийся поблизости, или кто-то тесно связанный с ним, вроде дона Хенаро. Кто-то помогал ему вызвать у меня неудержимый страх, заставлявший меня бежать в полной темноте, не спотыкаясь.
Дон Хуан называл этот особый бег в темноте «бегом силы».
Я спросил Ла Горлу, знает ли она, как выполняется бег силы. Она ответила, что знает. Я сказал, что мы должны попробовать его, хотя я не уверен, что вообще смогу сейчас его выполнить. Указав вперёд, Ла Горда ответила, что для этого неподходящее время и место. Моё и без того быстро устающее сердце бешено заколотилось в груди. Прямо передо мной, примерно в десяти футах, стоял один из союзников дона Хенаро, странный пылающий человек с длинным лицом и лысой головой. Я застыл на месте. Словно издали до меня донёсся вопль Ла Горды, Она неистово заколотила кулаками по моим бокам. Её удары нарушили мою фиксацию на человеке. Она повернула мою голову влево, а затем направо. С левой стороны, почти касаясь моей ноги, находилась чёрная масса гигантской кошки с яркими жёлтыми глазами. Справа от себя я увидел огромного фосфоресцирующего койота. За ними, почти касаясь спины Ла Горды, темнела прямоугольная фигура.
«Человек» повернулся к нам спиной и двинулся по тропинке. Я пошёл следом. Ла Горда продолжала вопить и скулить. Прямоугольная форма едва не хватала её за спину. Я слышал, как она двигалась с сокрушительными тяжёлыми ударами. Звук её шагов отдавался в холмах позади нас. На шеё чувствовалось её холодное дыхание. Я знал, что Ла Горда близка к сумасшествию. Я, впрочем, тоже. Ягуар и койот почти соприкасались с моими ногами. Я слышал их нарастающее шипение и рычание. В этот миг у меня возникло иррациональное побуждение воспроизвести определённый звук, которому научил меня дон Хуан. Союзники ответили мне. Я исступлённо повторил его, и они ответили вновь. Напряжение постепенно спадало, и когда мы приблизились к дороге, я был участником весьма экстравагантного зрелища. Ла Горда сидела верхом, счастливо размахивая своим платьем над моей головой, словно ничего не произошло, в ритм со звуком, который я производил, а четыре создания иного мира отвечали мне, шествуя со мной в ногу и примыкая к нам со всех сторон.
В таком виде мы вышли на дорогу. Но мне ещё не хотелось уезжать. Казалось, чего-то не хватает. Я остановился с Ла Гордой на спине и воспроизвёл ещё один весьма специфический, напоминающий постукивание звук, которому меня научил дон Хуан. Он сказал тогда, что это – зов бабочек. Чтобы воспроизвести его, нужно было использовать край левой ладони и губы.
Как только я издал его, всё мирно закончилось. Когда четыре существа ответили мне, я уже знал, какие из них будут моими. Я подошёл к машине, снял со спины Ла Горду и посадил её на сидение.
Возвращались мы в полном молчании. Что-то коснулось меня где-то, и все мысли исчезли.
Ла Горда предложила поехать не к её дому, а к месту, где жил дон Хенаро. Она сказала, что Нестор, Бениньо и Паблито живут там, но сейчас их нет в городе. Её идея мне понравилась.
Войдя в дом, Ла Горда зажгла лампу. Со времени моего последнего приезда к дону Хенаро обстановка не изменилась. Мы сели на пол. Придвинув скамейку, я положил на неё блокнот. Я не устал и хотел записывать, но не смог этого сделать.
– Что Нагваль рассказывал тебе о союзниках?
Мой вопрос явно застал её врасплох. Она не знала, что ответить.
– Я не могу думать, – наконец сказала она. Казалось, она никогда не испытывала подобного прежде. Она расхаживала передо мной взад-вперёд. Мелкие капли пота выступили у неё на кончике носа и верхней губе.
Внезапно схватив за руку, она практически вытащила меня из дома и повела в ближайший овраг. Там её стошнило.
Я тоже почувствовал тошноту. Она сказала, что напряжение от встречи с союзниками было слишком большим и что я должен заставить себя вырвать. Я уставился на неё, ожидая дальнейших объяснений. Ла Горда взяла мою голову в свои руки и сунула мне палец в горло с решительностью няни, имеющей дело с ребёнком. Меня действительно стошнило. Она объяснила, что у человеческих существ есть очень деликатного рода свечение в области живота и что это свечение постоянно испытывает напряжение под воздействием всего окружающего. Временами, когда напряжение слишком велико, как в случае контакта с союзниками, или даже просто с сильными людьми, свечение становится возбуждённым, меняет цвет или даже совсем угасает. В таких случаях можно помочь единственным способом – рвотой.
Я почувствовал себя лучше, но ещё не полностью пришёл в себя. Я страшно устал, особенно сильным было ощущение тяжести вокруг глаз. Мы пошли в дом. Когда мы подошли к двери, Ла Горда понюхала воздух, как собака, и сказала, что ей известно, какие союзники мои. Её слова, обычно не имевшие никакого подтекста, сейчас обладали каким-то особым катарсическим эффектом. В голову хлынули мысли. Сразу же включились мои обычные интеллектуальные процессы, и я подскочил в воздух, как если бы мои мысли сами по себе имели энергию.
Прежде всего я подумал, что союзники – реальные существа. Раньше я не смел сознаться в этом даже самому себе. Я видел их, чувствовал их и даже общался с ними. Меня охватило состояние эйфории. Обняв Ла Горду, я стал объяснять ей свою интеллектуальную дилемму. Я видел союзников без помощи дона Хуана и дона Хенаро, и этот акт всё перевернул во мне. Я рассказал Ла Горде, как однажды сообщил дону Хуану, что видел одного из союзников. Он рассмеялся и посоветовал не воспринимать это так серьёзно и не придавать увиденному значения.
Мне никогда не хотелось верить в то, что я галлюцинирую, но и допустить, что это действительно был союзник, я не мог. Моя рациональная основа была незыблемой. Я был бессилен заполнить этот пробел. Но в этот раз всё было иначе и мысль, что на этой Земле имеются существа другого мира, в то же время ей не чуждые, превосходила всё, что я мог выдержать. Полушутя я сказал Ла Горде, что втайне буду считать всё это безумием. Что ещё освободило бы меня от сокрушительной ответственности за перестройку моего понимания мира? Ирония заключалась в том, что я и не желал такой перестройки, но – только на интеллектуальном уровне. Но этого было недостаточно, этого никогда не могло быть достаточно. Это было моим вечным непреодолимым препятствием, моим ужасным изъяном. Я заигрывал с миром дона Хуана наполовину; поэтому я был квазимагом. Все мои усилия были не более чем осмысленным стремлением отгородиться интеллектом, словно я находился в академии, где можно заниматься этим с восьми до семнадцати, а потом идти домой отдыхать. Дон Хуан шутил, что после описания мира в очень прекрасной и просвещённой манере школяр в пять часов уходит домой отдыхать от своих замечательных построений.
Пока Ла Горда готовила еду, я лихорадочно работал над заметками. После еды я расслабился. Ла Горда пребывала в прекрасном расположении духа. Подобно дону Хенаро, она паясничала, подражая моему поведению во время письма.
– Что тебе известно о союзниках, Горда? – спросил я.
– Только то, что говорил мне Нагваль, – ответила она. – Он говорил, что это силы, доступные нашему контролю. У него и Хенаро в горлянках было по два союзника.
– Как они помещали их в горлянки?
– Этого никто не знает. Нагваль говорил, что, прежде чем обуздывать союзников, необходимо найти маленькую превосходную горлянку с горлышком.
– Где можно найти такую горлянку?
– Где угодно. Нагваль говорил мне, что если мы останемся в живых после нападения союзников, мы должны будем найти идеальную горлянку величиной с большой палец левой руки. Такого размера была горлянка Нагваля.
– Ты видела его горлянку?
– Нет. Никогда. Нагваль говорил, что горлянка такого рода уже не в мире людей. Она подобна маленькому узелку, притороченному к поясу. На неё нельзя смотреть преднамеренно – всё равно ничего не увидишь.
Горлянку, как только она найдена, следует тщательно вычистить. Обычно маги находят подобные горлянки в лесу на виноградных лозах. Они снимают их и высушивают, а затем выдалбливают, сглаживают и полируют. Как только горлянка готова, маг должен подставить её союзникам и заманить их туда. Если союзники соглашаются жить в ней, горлянка исчезает из мира людей, а союзники становятся помощниками мага. Нагваль и Хенаро с помощью союзников делали всё, что не могли делать сами. Например так ветер гнал меня, а цыплёнок бегал в блузе Лидии.
Я услышал за дверью специфическое протяжное шипение. Это был тот же звук, который я слышал двумя днями раньше в доме доньи Соледад. Теперь я уже знал, что это был ягуар. Звук не пугал меня. Я вышел бы посмотреть на ягуара, если бы Ла Горда не остановила меня.
– Ты всё ещё не полный, – сказала она. – Союзники проглотят тебя, если ты выйдешь сам. Особенно тот красавец, который сейчас там рыщет.
– Моё тело чувствует себя в безопасности, – запротестовал я.
Она похлопала меня по спине и снова усадила возле скамейки, на которой я писал.
– Ты ещё не полный маг, – сказала она. – У тебя посредине огромная заплата, и сила союзников сорвёт её с места. Они – не шутка.
– Что предполагаешь делать ты, когда к тебе так явятся союзники?
– Мне в любом случае нечего волноваться. Нагваль научил меня уравновешенности, и я ничего не ищу страстно. Сегодня вечером я поняла, какие союзники придут к тебе, если ты когда-нибудь сможешь достать горлянку и обработать её. Ты способен страстно стремиться получить их, я – нет. Возможно, я сама так никогда их и не получу. С ними много хлопот. Они как заноза.
– Почему?
– Потому что это силы, и они могут выжать тебя досуха. Нагваль говорил, что лучше пожертвовать всем, кроме своей цели и свободы. Когда ты станешь полным, мы, видимо, должны будем сделать выбор – иметь их или не иметь.
Я рассказал ей, что мне лично ягуар понравился, хотя и есть в нём что-то подавляющее.
Она уставилась на меня. В её глазах сквозило удивление и замешательство.
– Но он мне действительно понравился!
– Расскажи мне, что ты видел, – сказала она.
Тут до меня дошло, что она могла видеть их иначе, чем я. Я подробно описал ей всех четырёх союзников, как я их видел. Она слушала более чем внимательно. Казалось, она была захвачена моим изложением.
– Союзники не имеют формы, – сказала она, выслушав меня. – Они словно присутствие, словно ветер, словно пылание. Первый сегодняшний – был чернотой, пытавшейся проникнуть в моё тело. Именно поэтому я и вопила. Я чувствовала, как она поднимается у меня по ногам. Другие были просто цветом. Они так пылали, что на тропинке было светло, как днём.
Её утверждения потрясли меня. А я-то принял наконец после многих лет борьбы и на основе опыта этой ночи, что союзники имеют консенсуальную форму, субстанцию, одинаково воспринимаемую органами чувств каждого человека.
Я шутя сказал Ла Горде, что уже успел записать в своих заметках, что союзники – это создания, имеющие форму.
– Что же мне после этого делать? – задал я риторический вопрос.
– Это очень просто. Напиши теперь, что они не такие.
Я подумал, что она абсолютно права.
– Но почему же я видел их как монстров?
– В этом нет тайны. Ты всё ещё не потерял свою человеческую форму. То же происходило и со мной. Но я обычно видела их людьми.
Они были индейцами с ужасными лицами и злобными взглядами. Обычно они ожидали меня в пустынных местах. Я думала, что интересую их как женщина. Нагваль всегда смеялся до упаду над моими страхами. Но я была смертельно испугана. Один из них приходил, садился на мою постель и тряс её, пока я не просыпалась. Страх мой был так велик, что и сейчас, когда я изменилась, я не хотела бы ещё раз испытать это. Похоже, сегодня вечером я боялась союзников не меньше, чем боялась их раньше.
– Ты хочешь сказать, что больше не видишь их человеческими существами?
– Не вижу. Нагваль говорил, что союзники бесформенны. Он прав. Союзник – только присутствие, помощник, который есть ничто и всё же он так же реален, как ты и я.
– Сестрички видели союзников?
– Так или иначе все их видели.
– Союзник для них тоже только сила?
– Нет. Они как ты. Они всё ещё не потеряли свою человеческую форму. Никто из них. Для них всех – сестричек, Хенарос и Соледад – союзники являются устрашающими фигурами, злобными и ужасными ночными созданиями. Одно упоминание о союзниках сводит с ума Лидию, Хосефину и Паблито. Бениньо и Нестор не так их боятся, но и они не хотят сталкиваться с союзниками. У Бениньо свои планы, так что он не интересуется ими. На самом деле они не беспокоят ни его, ни меня. А вот другие оказываются для них лёгкой добычей, особенно сейчас, когда союзники вышли из горлянок Нагваля и Хенаро. За тобой они следят всё время.
Нагваль сказал мне, что если кто-то цепляется за человеческую форму, то он и отражает только эту форму. А поскольку союзники получают жизненную силу из середины нашего живота, они обычно делают нас слабыми, и тогда мы видим их как могучих и безобразных существ.
– Что можно сделать, чтобы защитить себя или видеть их в другой форме?
– Единственное, что мы можем сделать, – это потерять свою человеческую форму.
– Что ты имеешь в виду?
Мой вопрос, похоже, показался ей бессмысленным. Ла Горда безучастно уставилась на меня, как бы ожидая дальнейших объяснений. Она на мгновение закрыла глаза.
– Ты ведь знаешь о человеческом шаблоне и человеческой форме? – спросила она.
Я изумлённо уставился на неё.
– Я только что видела, что ты ничего не знаешь о них, – улыбнувшись, сказала она.
– Ты абсолютно права.
– Нагваль говорил мне, что человеческая форма – это сила, а человеческий шаблон это... ну... шаблон. Он сказал, что всё имеет свой особый шаблон. Растения имеют шаблоны, животные, черви. Ты уверен, что Нагваль никогда не показывал тебе человеческий шаблон?
Я рассказал ей, что он упоминал это понятие, но лишь вкратце, пытаясь объяснить один из моих снов. В этом сне я увидел человека, который, казалось, прятался в темноте узкой лощины. Заметив его там, я испугался. Какое-то время я смотрел на него, а потом человек выступил вперёд и стал виден полностью. Он был обнажён, и тело его пылало. Выглядел он утончённым, почти хрупким. Мне понравились его глаза. Они были дружескими и глубокими. Я подумал, что они очень доброжелательны. Но затем он отступил назад, в темноту, и его глаза стали подобны двум зеркалам, глазам свирепого животного.
Дон Хуан сказал, что я столкнулся в «сновидении» с человеческим шаблоном. Он объяснил, что для вступления в контакт с человеческим шаблоном маги располагают таким средством, как «сновидение». И что шаблон людей является определённой сущностью, которую могут видеть только маги, когда они насыщены силой, и, безусловно, все – в момент смерти. Он описал шаблон как источник, начало человека. Без шаблона, группирующего вместе силу жизни, эта сила не имеет возможности собраться в человеческую форму. Он объяснил мой сон как краткий, очень упрощённый и мимолётный взгляд на шаблон. И ещё добавил, что мой сон безусловно подтверждает, что я – человек схематичный и приземлённый.
Смеясь, Ла Горда заметила, что хотела сказать мне то же самое. Видеть шаблон как обычного земного человека, а затем ещё и как животное – действительно очень упрощённое видение.
– Наверное, это был просто обычный бестолковый сон, – сказал я, пытаясь оправдаться.
– Нет, – ответила она с усмешкой. – Видишь ли, человеческий шаблон пылает и всегда находится в дырах и водных лощинах.
– Почему именно там?
– Он питается водой. Без воды нет шаблона. Я знаю, что Нагваль регулярно брал тебя к водным дырам в надежде показать тебе шаблон. Но увидеть его не позволяла твоя пустота. То же самое было и со мной. Он обычно заставлял меня ложиться обнажённой на камень в самом центре водной дыры, но я добилась только ощущения чьего-то присутствия, напугавшего меня до потери сознания.
– Почему пустота мешает увидеть шаблон?
– Нагваль сказал, что всё в мире – сила, притяжение или отталкивание. Для того чтобы нас отталкивали или притягивали, мы должны быть похожи на парус или воздушный змей на ветру. Но если в нашей светимости дыра, сила пройдёт насквозь и не подействует.
Нагваль говорил мне, что Хенаро очень любил тебя и изо всех сил пытался помочь тебе осознать дыру в середине твоего тела. Он заставил летать своё сомбреро как змея, чтобы расшевелить тебя: он даже вытягивал тебя из этой дыры, доводя тебя до поноса, но ты так никогда и не уловил того, что он делал.
– Но почему они не говорили так понятно, как ты сейчас?
– Они говорили, но ты не обращал внимания на их слова.
Я не мог ей поверить. Немыслимо было допустить, чтобы они говорили мне об этом, а я не смог осознать.
– Ты когда-нибудь видела шаблон, Горда?
– Конечно, когда я снова стала полной. Я пошла однажды сама к той водной дыре, и он был там. Это было лучистое светящееся существо. Я не могла смотреть на него. Оно ослепило меня. Я ощущала счастье и прилив сил. Ничто другое не имело значения. Ничто. Мне просто хотелось быть там. Нагваль сказал, что иногда, когда у нас достаточно личной силы, мы можем схватить проблеск шаблона, даже если мы и не являемся магами. Когда это случается, мы говорим, что видели Бога. Он сказал, что если мы называем его Богом, то это правда. Шаблон – это Бог.
Я пришла в ужас, услышав это от Нагваля, потому что я была очень религиозна. Религия – это всё, что у меня было. Поэтому от слов Нагваля меня обычно бросало в дрожь. Но потом я стала полной, силы мира начали толкать меня, и я поняла, что Нагваль был прав. Шаблон – это Бог. Как ты думаешь?
– Обещаю тебе сказать это в день, когда увижу его.
Она засмеялась и сказала, что Нагваль обычно шутил, что в тот день, когда я увижу шаблон, я стану монахом, потому что в глубине души я очень религиозен.
– Шаблон, который ты видела, кем он был – мужчиной или женщиной? – спросил я.
– Ни то, ни другое. Это был просто светящийся человек. Нагваль сказал, что я могла бы спросить что-нибудь о себе самой. Что это шанс, которого не должен упускать воин. Я не смогла придумать вопроса. И так было лучше всего. У меня остались самые прекрасные воспоминания об этом. Нагваль сказал, что воин, имеющий достаточно силы, может видеть шаблон много-много раз. Какая это, должно быть, большая удача!
– Но если человеческий шаблон – это то, что скрепляет нас вместе, то что же тогда человеческая форма?
– Нечто клейкое, клейкая сила, которая делает нас такими людьми, какие мы есть. Нагваль говорил мне, что человеческая форма на самом деле бесформенна. Как и союзники, которых он носил в своей горлянке, это может быть чем угодно. Но несмотря на отсутствие формы, оно владеет нами в течение всей жизни и оставляет только со смертью. Я никогда не видела человеческую форму, но я чувствовала её в своём теле.
Затем она описала очень сложную серию восприятий, которые были у неё в течение последних нескольких лет. Их кульминацией было серьёзное физическое расстройство, напоминавшее мне описание тяжёлого сердечного приступа. Она сказала, что человеческая форма, являясь силой, покинула её тело после тяжёлой внутренней борьбы. Этот процесс и проявился в виде тяжёлого недомогания.
– Похоже, у тебя был сердечный приступ.
– Может быть, и так, – сказала она, – но одно я знаю точно. В тот день, когда это произошло, я потеряла человеческую форму. Я так ослабела, что в течение нескольких дней не могла даже вставать с постели. С того дня у меня уже не было энергии оставаться моим прежним «я». Время от времени я пыталась вернуться к своим старым привычкам, но у меня просто не было сил наслаждаться ими, как прежде. В конце концов я бросила эти попытки.
– В чём смысл потери формы?
– Для того чтобы измениться, воин должен сбросить свою человеческую форму. Иначе это будут только разговоры об изменении, как в твоём случае. Нагваль сказал, что бесполезно полагать или надеяться, что человек может изменить свои привычки. Человек не может измениться ни на йоту, пока держится за свою человеческую форму. Как говорил Нагваль, воин знает, что измениться он не может. Но хотя ему это прекрасно известно, он всё же пытается изменить себя. Это единственное преимущество, которое воин имеет перед обыкновенным человеком. Воин не испытывает разочарования, когда, пытаясь измениться, терпит неудачу.
– Но ты остаёшься собой, Горда, не так ли?
– Нет. Уже нет. Единственное, что заставляет считать себя собой, – это форма. Когда она уходит, ты – ничто.
– Но ведь ты всё ещё разговариваешь, думаешь и чувствуешь как обычно – или нет?
– Ни в коей мере. Я – новая.
Она засмеялась и крепко обняла меня, словно утешая ребёнка.
– Только Элихио и я потеряли свою форму, – продолжала она. – Большой удачей было потерять её, когда Нагваль был ещё с нами. Вам же предстоит ужасное время. Это – ваша судьба. Тот, кто потеряет её следующим, будет пользоваться только моей поддержкой. Мне жаль его заранее.
– Что ты ещё чувствовала, потеряв форму, Горда, кроме недостатка энергии?
– Нагваль сказал, что воин без формы начинает видеть глаз. Закрывая глаза, я постоянно видела его перед собой. Это было так плохо, что я больше не могла отдыхать: глаз следовал за мной повсюду, куда бы я ни пошла. Я чуть не сошла с ума. В конце концов, видимо, я стала привыкать к нему. Сейчас я даже не замечаю его, потому что он стал частью меня.
Бесформенный воин использует этот глаз, чтобы приступить к сновидению. Если ты не имеешь формы, то тебе не нужно засыпать, чтобы делать сновидение. Глаз перед тобой всякий раз тянется туда, куда ты хочешь отправиться.
– Где именно этот глаз, Горда?
Она закрыла глаза и провела рукой из стороны в сторону прямо перед своими глазами, очертив размер, равный ширине своего лица.
– Иногда этот глаз очень маленький, а иной раз – огромный, – продолжала она. – Когда он маленький, то сновидение бывает точным. Когда он большой, то сновидение подобно полёту над горами, тогда деталей не увидишь. Я ещё не делала достаточно сновидений, однако Нагваль сказал мне, что этот глаз является моей козырной картой. Однажды, когда я стану по-настоящему бесформенной, я больше не буду видеть глаз; он станет ничем, как и я, и всё же будет существовать как союзник. Нагваль сказал, что всё просеивается через нашу человеческую форму. Если мы не имеем формы, то ничто не имеет формы, но в то же время всё присутствует. Тогда я не могла понять, что имелось в виду, но теперь вижу, что он был абсолютно прав. Союзники – это только присутствие, так же как и глаз. Но сейчас этот глаз для меня всё. Теоретически, имея его, я способна вызывать свои сновидения даже в состоянии бодрствования. Но пока я не смогла сделать этого. Видимо, как и ты, я немного упряма и ленива.
– Как ты выполнила полёт, который показывала мне сегодня вечером?
– Нагваль научил меня, как использовать своё тело для выделения света. Ведь мы так или иначе являемся им, так что я выделяла искры и свет, а они притянули линии мира. Как только я увидела одну, было легко прицепиться к ней.
– И как ты прицепилась?
– Я схватила её.
Она сделала жест руками. Сложив их клешнёй, она соединила запястья, образовав нечто вроде чаши с обращёнными вверх скрюченными пальцами.
– Ты должен схватить линию, как ягуар, – продолжала она, – и никогда не разделять запястья. Если ты сделаешь это, то упадёшь и свернёшь себе шею.
Она сделала паузу и это заставило меня взглянуть на неё в ожидании дальнейших объяснений.
– Ты мне не веришь, что ли? – спросила она.
Не давая мне времени на ответ, она села на корточки и вновь показала свои искры. Я был спокоен и собран и всё своё нераздельное внимание сконцентрировал на её действиях. Когда она щёлкала пальцами, раскрывая их, каждое волокно её мышц сразу же напрягалось. Это напряжение, казалось, фокусировалось на кончиках её пальцев и проецировалось наружу как лучи света. Влага на них фактически была носителем какой-то энергии, эманировавшей из её тела.
– Как ты это делаешь, Горда? – с искренним изумлением спросил я.
– Сама не знаю. Я просто делаю, и всё. Я уже делала это много-много раз, и всё же не знаю, как это у меня получается. Когда я хватаю один из этих лучей, я чувствую, как что-то тянет меня. Я и вправду ничего не делаю, только позволяю линиям, которые схватила, тянуть меня. Когда я хочу вернуться назад, то чувствую, что линии не хотят отпускать меня, и впадаю в панику. Нагваль сказал, что это моя наихудшая черта. Я бываю такой перепуганной, что когда-нибудь искалечу своё тело. Но я, надеюсь, что скоро стану ещё более бесформенной, и тогда не буду пугаться. Так что, если я до того дня продержусь, со мной всё будет в порядке.
– Тогда расскажи, Ла Горда, как ты позволяешь линиям тянуть тебя?
– Мы опять вернулись к тому же. Я не знаю. Нагваль предостерёг меня, что ты вечно хочешь знать вещи, которые узнать нельзя.
Я пытался объяснить ей, что меня интересует только порядок действий. Я действительно отказался искать у них каких бы то ни было объяснений, так как эти объяснения всё равно ничего мне не давали. Совсем другое дело – описание необходимых шагов.
– Как ты научилась позволять своему телу держаться на линиях мира?
– Я научилась этому в сновидении, – сказала она. – Но я действительно не знаю, как. Для женщины-воина всё начинается в сновидении. Как и всех нас, Нагваль учил меня, что сначала нужно посмотреть на свои руки во сне. Я не могла найти их вообще. В моих снах у меня не было рук. Несколько лет я безуспешно пыталась найти их. Обычно каждую ночь я приказывала себе найти руки, но всё было напрасно. Я никогда ничего не находила в своих снах. Нагваль был беспощаден со мной. Он сказал, что я должна или найти их, или погибнуть. Поэтому я соврала ему, что нашла руки. Нагваль не сказал тогда ни слова, но Хенаро бросил свою шляпу на пол и начал плясать на ней. Он погладил меня по голове и сказал, что я действительно великий воин. Чем больше он расхваливал меня, тем хуже я себя чувствовала. Я была уже готова рассказать им о своей лжи, как вдруг сумасшедший Хенаро направил на меня свой зад и издал такой громкий и долгий звук, какого я никогда не слышала. Он практически оттолкнул меня им. Это было похоже на горячий и вонючий ветер, омерзительный и зловонный, и очень похожий на меня. Нагваль даже трясся от хохота.
Я убежала в дом и спряталась там. Тогда я была очень толстой. Я привыкла есть много, и у меня были обильные газы. Поэтому я решила некоторое время не есть ничего. Лидия и Хосефина помогали мне. Я ничего не ела двадцать три дня и однажды ночью я нашла свои руки во сне. Они были старыми и зелёными, но они были моими. Так что начало было положено. Остальное было легко.
– А что было «остальное», Горда?
– Следующее, чего хотел от меня Нагваль – попытаться найти в своих снах дома или постройки и смотреть на них, стараясь не разрушить эти образы. Он сказал, что искусство сновидящего заключается в удержании образов своего сна. Потому что так или иначе мы занимаемся этим всю нашу жизнь.
– Что под этим подразумевалось?
– Мы как обычные люди удерживаем образ того, на что смотрим. Нагваль сказал мне, что мы делаем это, но не знаем как. Мы просто делаем; наши тела делают это. В сновидении мы должны делать то же самое, только вот в сновидении мы должны научиться, как делать это. Мы должны стараться не смотреть, а только бросать мимолётные взгляды, и всё же удерживать образ.
Нагваль велел мне в своих снах найти повязку для моего пупка. На это потребовалось много времени, потому что я не понимала, что он имеет в виду. Он сказал, что в сновидении мы реагируем пупком, поэтому он должен быть защищён. Нам нужно немного тепла или чувство давления на центр живота, чтобы удерживать образы в своих снах.
Я нашла в своих снах гальку, которая была приложена к моему пупку, и Нагваль заставил меня искать её в водяных дырах и каньонах, пока я не нашла её. Я сделала для неё пояс, и с тех пор днём и ночью ношу его. Это помогает мне удерживать образы в своих снах. Затем Нагваль дал мне задание отправляться в сновидении в определённые места. Я действительно хорошо выполнила эти задания, но в то время я как раз теряла форму и начала видеть перед собой глаз. Нагваль сказал, что он всё изменил, и приказал использовать глаз, чтобы тянуть себя. Он сказал, что у меня нет времени для получения дубля в сновидении и что глаз – это даже лучше. Я почувствовала обман.
Теперь мне всё равно. Я использовала глаз, как только могла. Я позволяла ему тянуть меня в сновидение. Я закрывала глаза и засыпала с лёгкостью даже днём и в любом месте. Глаз тянет меня, и я вхожу в другой мир. Большую часть времени я просто брожу там.
Нагваль сообщил мне и сестричкам, что во время наших менструальных периодов сновидение становится силой. Для начала я стала слегка сумасшедшей и более отважной. И Нагваль был прав – в эти дни перед нами открывается трещина. Ты не женщина, поэтому для тебя это не имеет никакого смысла, но знай: за два дня до своего периода женщина может открыть для себя эту трещину и вступить в другой мир. Левой рукой она обвела контуры какой-то невидимой линии, которая, казалось, пролегала вертикально перед ней, на расстоянии вытянутой руки.
– В этот период женщина может, если захочет, позволять проходить через себя образам мира, – продолжала Ла Горда. – Это трещина между мирами и, по словам Нагваля, она находится прямо перед нами, женщинами.
Причина, по которой Нагваль считал, что женщины – лучшие маги, чем мужчины, заключается в том, что перед; нами всегда есть трещина, тогда как мужчина должен сделать её.
Именно во время своих периодов я научилась летать в сновидении с помощью линий мира. Я научилась делать искры с помощью своего тела, а потом научилась хватать их. И это пока всё, чему я научилась в сновидении.
Я засмеялся и сказал, что мне после нескольких лет практики «сновидения» вообще нечем похвастаться...
– Ты научился вызывать союзников в сновидении, – уверенно сказала она.
Я ответил, что эти звуки научил меня издавать дон Хуан. Было похоже, что она мне поверила.
– Его союзники должны приходить к тебе, потому что они видят его светимость, – сказала она. – Светимость он оставил с тобой. Он говорил мне, что каждый маг имеет так много светимости только для того, чтобы отдавать её. Поэтому он выделил её всем своим детям в соответствии с повелением, которое приходило к нему откуда-то из этой безбрежности. Тебе он оставил свой собственный зов.
Она щёлкнула языком и подмигнула мне.
– Если ты не веришь мне, – продолжала она, – то почему бы тебе не произвести тот звук, которому научил тебя Нагваль и посмотреть, не придут ли к тебе союзники!
Мне не хотелось делать этого. Не потому, что я не верил ей, просто не хотелось идти у неё на поводу.
С минуту она ждала, но убедившись, что я не собираюсь пробовать, приложила ладонь ко рту и в совершенстве сымитировала мой «зов бабочки». Она издавала его в течение пяти-шести минут, останавливаясь только для того, чтобы перевести дыхание.
– Видишь, что я имею в виду? – спросила она, улыбаясь. – Союзникам наплевать на мой призыв несмотря на то, что он очень похож на твой. Теперь попробуй сам.
Я попробовал. Через несколько секунд я услышал ответный зов. Ла Горда вскочила. Мне показалось, что она удивлена даже больше меня. Она поспешно остановила меня, погасила лампу и собрала мои заметки.
Вначале она собиралась открыть дверь, но тут же остановилась. Прямо из-за двери донёсся пугающий звук. Мне показалось, что это рычание. Звук был таким ужасающим, что заставил нас отскочить от двери. Моя физическая тревога была столь интенсивной, что, если бы было куда бежать, я сбежал бы.
На дверь напирало что-то тяжёлое; оно заставляло дверь трещать. Я посмотрел на Ла Горду. Казалось, она была встревожена ещё больше. Она всё ещё стояла с вытянутой рукой, словно собираясь открыть дверь. Её рот был открыт. Похоже, она застыла в нерешительности. Дверь могла распахнуться в любой момент. Это были не удары, но именно ужасное давление, и не только на дверь, но и со всех сторон дома.
Ла Горда вскочила и велела мне обхватить её сзади вокруг талии, сомкнув ладони на пупке. Она выполнила странные движения, словно размахивая на уровне глаз полотенцем, и повторила это четыре раза. Затем она сделала не менее странное движение. Она прижала руки к середине груди ладонями вверх, одна над другой, без соприкосновения друг с другом. Её локти были расставлены в стороны. Она сжала руки, словно внезапно схватила два невидимых стержня. Потом медленно повернула руки, пока ладони не оказались направленными вниз, и сделала очень красивое напряжённое движение, в котором, казалось, приняли участие все мышцы её тела. Это выглядело так, словно она открывала тяжёлую раздвижную дверь, которая с трудом поддавалась. Тело её дрожало от напряжения. Руки двигались медленно, пока не оказались полностью вытянутыми в стороны.
У меня было абсолютно чёткое ощущение, что, когда она открыла эту «дверь», через неё ворвался ветер. Этот ветер захватил нас и мы практически пролетели сквозь стену. Или, вернее, стены дома прошли сквозь нас, или же, все трое – Ла Горда, дом и я сам – прошли через дверь, которую она открыла. Внезапно я очутился в поле и мог видеть тёмные очертания окрестных гор и деревьев. Я больше не держался за пояс Ла Горды. Шум заставил меня посмотреть вверх и я увидел её, парящую примерно в десяти футах надо мной, подобно чёрной фигуре гигантского змея. Я почувствовал ужасный зуд в центре живота, и вдруг Ла Горда ринулась вниз с предельной скоростью, но, вместо того чтобы врезаться в землю, мягко остановилась.
В момент приземления Ла Горды зуд в центре моего живота превратился в весьма мучительную нервную боль. Казалось, что от этого приземления все мои внутренности вывернуло наизнанку. Я во весь голос завопил от боли.
Ла Горда стояла возле меня, отчаянно переводя дыхание. Я сидел. Мы снова находились в комнате дома дона Хенаро.
Ла Горда никак не могла отдышаться. Она была мокрой от пота.
– Мы должны убираться отсюда, – пробормотала она.
Затем была недолгая поездка к дому сестричек. Ни одной из них поблизости не было. Ла Горда зажгла лампу и повела меня прямо в открытую дверь к задней части дома. Там она разделась и попросила обмыть её, как лошадь, бросая воду на её тело. Я взял небольшой ушат, наполненный водой, и начал лить на неё понемногу, но она попросила, чтобы я окатил её.
Она объяснила, что такой контакт с союзниками вызывает очень вредную испарину, которую необходимо немедленно смыть. Она заставила меня раздеться и облила водой, холодной, как лёд. Она дала мне чистый кусок ткани и мы насухо вытерлись, возвращаясь в дом. Она села на небольшую постель в передней комнате, повесив на стену лампу. Её колени были подняты, и я мог видеть каждую часть её тела. Сжав её в объятиях, я понял, что имела в виду донья Соледад, когда говорила, что Ла Горда – женщина Нагваля. Она была бесформенной, как и сам Нагваль. О ней, наверное, невозможно было бы думать как о женщине.
Я стал одеваться. Она забрала у меня одежду и сказала, что, прежде чем надеть её снова, ее необходимо высушить на солнце, и дала мне одеяло, чтобы набросить его на плечи, а себе взяла другое.
– Эта атака союзников была действительно жуткой, – сказала она, когда мы сели на постель. – Нам очень повезло, что мы смогли вырваться из их хватки. Я не знала, почему Нагваль велел мне идти с тобой к дому Хенаро. Теперь знаю. Этот дом является местом, где союзники сильнее всего. Нам повезло, что я знала, как выйти.
– Как ты это сделала, Горда?
– Я на самом деле не знаю, – сказала она. – Я просто сделала это. Я думаю, что моё тело знало, но когда я хотела обдумать свои действия, у меня ничего не получилось.
Это было серьёзным испытанием для нас обоих. Вплоть до сегодняшнего дня я не знала, что смогу открыть глаз, но посмотри, что я сделала. Я действительно открыла его, как говорил мне Нагваль. До твоего приезда это у меня никогда не получалось. Я пыталась, но это никогда не срабатывало. На этот раз страх перед союзниками заставил меня открыть глаз так, как говорил мне Нагваль, – встряхнув его четыре раза по всем направлениям. Он сказал мне, что я должна встряхнуть его, как простыню, а затем открыть, как дверь, держа прямо за середину. Остальное было очень просто. Когда дверь была открыта, я почувствовала сильный ветер, тянущий меня, а не уносящий прочь. Нагваль говорил, что трудно вернуться. Нужно быть очень сильным, чтобы сделать это. Нагваль, Хенаро и Элихио легко могли входить в этот глаз и выходить из него.
Для них глаз не был глазом; они говорили что это был оранжевый свет, похожий на солнце. И Нагваль и Хенаро летали в этом оранжевом свете. Я очень много тогда весила; Нагваль сказал, что когда я летаю, то распластываюсь и выгляжу как кусок коровьего помёта в небе. Я не имею светимости. Поэтому возвращение так опасно для меня. Сегодня вечером ты помог мне и дважды вытащил меня обратно. Причина, по которой я показала тебе свой полёт сегодня вечером, – приказ Нагваля позволить тебе увидеть это, как бы после этого не было трудно и мерзко. Предполагалось, что я помогу тебе своим полётом точно так же, как ты помог мне, показав своего дубля. Я видела весь твой манёвр из-за двери. Ты был так поглощён чувством жалости к Хосефине, что твоё тело не заметило моего присутствия. Я видела, как твой дубль вышел из макушки. Он выполз, как червь, Я видела дрожь, которая началась в твоих ногах и прошла по всему твоему телу, и твой дубль вышел. Он был похож на тебя, но очень сиял. Он был похож на самого Нагваля. Именно поэтому сёстры и оцепенели. Я знаю, они подумали, что это был сам Нагваль. Однако я не смогла увидеть всего. Я пропустила звук, так как не уделила ему внимания.
– Прости, не понял.
– Дубль требует огромного количества внимания. Нагваль дал это внимание тебе, но не мне. Он сказал, что уже исчерпал эту возможность.
Она говорила что-то ещё об определённом роде внимания, но я уже слишком устал. Я уснул так внезапно, что не успел отложить в сторону свои заметки.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |