←К оглавлению

Карлос Кастанеда – Дар Орла

Глава 10
Партия воинов Нагваля

Когда дон Хуан решил, что пришло время познакомить меня с его воинами, он изменил мой уровень осознания. Затем он ясно дал мне понять, что сам никоим образом не будет влиять на то, как меня встретят, и предупредил, что если им взбредёт в голову меня избить, он не сможет их остановить. Они могут вытворять со мной всё, что захотят, но только не убивать. Он вновь и вновь подчёркивал, что воины его партии являются точной копией воинов его бенефактора, но некоторые женщины ещё более свирепы, а все мужчины уникальны и могущественны. Поэтому моя первая встреча с ними может быть похожей на падение вниз головой.

С одной стороны, я был встревожен, но с другой – меня разбирало любопытство. Мысли бешено плясали в голове. В первую очередь меня интересовало, как выглядят эти воины.

Дон Хуан сказал, что у него есть выбор – или направить меня на запоминание ритуала, как это было в его случае, или же сделать встречу предельно произвольной. Он ожидал знака, чтобы решить, какой вариант выбрать. Его бенефактор делал нечто подобное, только он настоял, чтобы дон Хуан научился ритуалу до того, как появится знак. Когда дон Хуан высказал свои сексуальные мечты о том, как он будет спать с четырьмя женщинами, его учитель истолковал это как знак, отбросил ритуал и закончил тем, что препирался, как торговец свиньями, из-за жизни дона Хуана.

В моём случае дон Хуан хотел получить знак прежде, чем учить меня ритуалу. Этот знак был дан, когда мы с ним проезжали пограничный городок в Аризоне, и полицейский остановил машину. Полицейский решил, что я – незаконно въехавший в страну иностранец. Лишь после того, как я предъявил ему свой паспорт, который он счёл вначале поддельным, и другие документы, он разрешил нам ехать дальше. Всё это время дон Хуан сидел на переднем сиденье рядом со мной, и полицейский как будто не замечал его. Он был занят исключительно мной. Дон Хуан решил, что это и есть тот знак, которого он ожидал. Он истолковал его так, что мне будет очень опасно привлекать к себе внимание, и сделал вывод, что мой мир должен быть миром совершенной простоты и открытости. Сложный ритуал и помпезность будут в данном случае неуместными. Он заметил, однако, что минимальное соблюдение ритуала при знакомстве с его воинами будет в порядке вещей. Я должен начать с приближения к ним со стороны юга, потому что именно в этом направлении идёт непрекращающийся поток силы. Жизненная сила течёт к нам с юга и оставляет нас, уходя на север. Он сказал, что единственный вход в мир Нагваля идёт через юг и что ворота образованы двумя женскими воинами, которые будут приветствовать меня и позволят мне пройти, если сочтут это возможным.

Он привёз меня в городок центральной Мексики, к дому на окраине. Когда мы пешком со стороны юга приблизились к нему, я увидел двух индеанок, стоявших в полутора метрах друг от друга. Они находились примерно в 10-12 метрах от двери дома, стоя на твёрдой, спёкшейся почве грунтовой дороги.

Женщины выглядели необыкновенно мускулистыми и крепко сбитыми. У обеих были иссиня-чёрные волосы, заплетённые в длинную косу. Они походили друг на друга, как сёстры: одинакового сложения, примерно 160 см ростом и до 70 кг весом. На них была типичная одежда индейских женщин Центральной Мексики – длинное свободное платье, шаль и самодельные сандалии.

Дон Хуан остановил меня в метре от них. Он повернулся сам и заставил меня повернуться к женщине слева от нас. Он сказал, что её зовут Сесилией и что она сновидящая. Затем он резко повернулся, не дав мне времени что-либо сказать, и заставил меня стать лицом к более тёмной женщине. Он сообщил, что её имя Делия и что она сталкер. Женщины кивнули мне. Они не улыбнулись, не двинулись пожать мне руку и не сделали ни одного приглашающего жеста.

Дон Хуан прошёл между ними, как если бы они были двумя опорными столбами ворот. Он сделал несколько шагов и обернулся, как бы ожидая, что женщины пригласят меня пройти между ними. Секунду женщины спокойно смотрели на меня. Затем Сесилия пригласила меня войти, как если бы я стоял на пороге настоящего дома.

Дон Хуан показывал дорогу к дому. У входной двери мы встретили чрезвычайно тощего мужчину. На первый взгляд он выглядел молодым, на при ближайшем рассмотрении оказалось, что ему около шестидесяти. Он производил впечатление постаревшего ребёнка – небольшого роста, худощавый, с проникновенными тёмными глазами. Он был подобен эльфу или тени. Дон Хуан представил его мне как Эмилито, сказав, что это его курьер, помощник во всех делах, который будет рад приветствовать меня сам.

Мне показалось, что Эмилито – действительно наиболее подходящее существо, чтобы приветствовать кого бы то ни было. Его улыбка излучала радушие. Он пожал мне руку, вернее, скрестил свои руки, обхватив ими мои. Казалось, он преисполнен удовольствия. И можно было поклясться, что он в экстазе от радости видеть меня. Его голос был очень мягким и тёплым, а глаза светились.

Мы прошли в большую комнату. Там находилась ещё одна женщина. Дон Хуан сказал, что её имя Тереза и что она является курьером Сесилии и Делии. Ей было, вероятно, чуть больше двадцати, и выглядела она как дочь Сесилии. Она была спокойна и молчалива, но очень дружелюбна. Мы прошли за доном Хуаном в заднюю часть дома, где располагалась крытая веранда. Стоял тёплый день. Мы сели за стол и после скромного обеда разговаривали, пока не перевалило за полночь.

Эмилито был за хозяина. Он очаровывал и развлекал всех своими экзотическими рассказами. Женщины раскрылись. Слышать их смех доставляло истинное наслаждение. Они были поразительно мускулистыми и излучали жизненную силу. В одном месте, когда Эмилито сказал, что Сесилия и Делия являются для него как бы двумя матерями, а Тереза – дочкой, они схватили его и подбросили в воздух, как ребёнка.

Из двух женщин Делия выглядела более рассудительной, более земной. Сесилия же, наверное, была в большей степени «не от мира сего», но она, казалось, обладала большей внутренней силой. Она производила впечатление более нетерпимой и неспокойной. Её вроде бы раздражали некоторые из рассказов Эмилито.

Тем не менее она насторожилась, когда он рассказывал свои так называемые «легенды вечности». Каждую историю Эмилито начинал словами: «Знаете ли вы, друзья...» Рассказ, который произвёл на меня наибольшее впечатление, был посвящён неким существам, которые, по его словам, существовали во вселенной и сильно напоминали людей, но не являлись ими. Это были существа, всецело захваченные движением и способные заметить малейшее изменение внутри себя и снаружи. Они были настолько чувствительны к движению, что это стало их проклятием. Оно причиняет им такую боль, что все их устремления были направлены на поиски покоя.

Эмилито пересыпал свои легенды вечности самыми непристойными шутками. Из-за его необычайного дара рассказчика я понимал каждую из его историй как метафору или притчу, при помощи которой он нас чему-то учил.

Дон Хуан сказал, что Эмилито просто докладывает о том, чему он был свидетелем в своих путешествиях по бесконечности. Роль курьера состояла в том, чтобы путешествовать впереди Нагваля, подобно лазутчику в военных операциях. Эмилито уходил за границы второго внимания, и всё, чему он являлся свидетелем, затем сообщал остальным.

Вторая встреча с воинами дона Хуана прошла также без осложнений, как и первая. Однажды дон Хуан перевёл меня в повышенное осознание и сказал, что меня ждёт вторая встреча. Он велел мне ехать в город Закатекас в северной Мексике. Мы прибыли туда ранним утром. Дон Хуан сказал, что здесь у нас будет просто остановка и что нам надо передохнуть до завтрашнего дня, когда нам нужно будет прибыть на вторую официальную встречу, чтобы познакомиться с восточными женщинами и воином-учёным из его партии. Потом он растолковал мне тонкий и запутанный момент выбора. Он сказал, что мы встретили Юг и курьера в середине второй половины дня, потому что он сделал индивидуальную интерпретацию правила и выбрал этот час, как символизирующий ночь. Юг в действительности был ночью, тёплой, дружелюбной, уютной ночью, и по правилам мы должны были бы идти на встречу с теми двумя южными воинами после полуночи. Однако это оказалось бы для меня нежелательным, потому что я имел направленность к свету, к оптимизму – тому оптимизму, который сам гармонично трансформируется в загадку тьмы. Он сказал, что именно это мы и проделали в тот день. Мы наслаждались компанией друг друга, пока не стало совершенно темно. Я ещё удивился тогда, почему никто не зажигает лампу. Дон Хуан сказал, что Восток, напротив, является утром, светом и что мы будем встречать восточных женщин завтра в середине утра.

Перед завтраком мы пошли на площадь и сели на скамейку. Дон Хуан сказал мне, что он оставил меня здесь подождать его, пока он сделает кое-какие дела. Он ушёл, и вскоре после его ухода подошла женщина и села на противоположном конце скамейки. Я не обратил на неё никакого внимания и стал читать газету. Через минуту ещё одна женщина присоединилась к первой. Я хотел пересесть на другую скамейку, но вспомнил, что дон Хуан специально подчеркнул, чтобы я сидел здесь и никуда не уходил. Я отвернулся от женщин и словно забыл о их существовании. Они сидели тихо, и вдруг с ними поздоровался какой-то мужчина, остановившийся напротив меня. Из их разговора я понял, что женщины ждали его. Мужчина извинился за опоздание. Он явно хотел сесть. Я отодвинулся, освобождая ему место. Он пространно поблагодарил меня и извинился за причинённое беспокойство, а затем сказал, что они, будучи сельскими жителями, совершенно теряются в городе и что однажды, когда они ездили в Мехико, то чуть не попали под машину. Он спросил меня, живу ли я в Закатекасе. Я сказал «нет» и уже хотел было оборвать разговор, но заметил в его взгляде какую-то лукавинку. Он был пожилым человеком, хорошо сохранившимся для своего возраста. Он не был индейцем, а напоминал благородного фермера из какого-то сельского местечка. На нём был костюм и соломенная шляпа. Черты его лица были утончёнными, кожа казалась прозрачной, нос имел высокую переносицу, рот был маленьким, окаймлённым тщательно подстриженной бородкой. Здоровье, казалось, переполняло его, и в то же время он выглядел хрупким.

Он поднялся и представился как Висенте Медрано, сказав, что приехал в город по делам только на один день. Затем указал на женщин и сообщил, что это его сёстры. Женщины встали и повернулись к нам. Они были очень худенькими, лицом темнее брата и намного моложе его. Одна аз них вполне могла быть его дочерью. Я заметил, что кожа у них не такая, как у него, а гораздо суше. Обе женщины имели очень приятную внешность. У них были такие же утончённые черты лица, а глаза светились чистотой и спокойствием. Они были среднего роста, одеты в прекрасно сшитые платья, но со своими шалями, туфлями на низком каблуке и бумажными чулками выглядели зажиточными селянками. Старшей, казалось, было уже за пятьдесят, младшей – лет на десять меньше.

Мужчина представил их мне. Старшую звали Кармела, младшую – Эрмелинда. Я спросил, есть ли у них дети. Обычно этот вопрос был верной завязкой разговора. Женщины рассмеялись и одновременно провели руками по своим животам, показывая, какие они стройные. Мужчина спокойно объяснил, что его сёстры – старые девы, а сам он – закоренелый холостяк. Полушутливым тоном он поведал мне, что его сёстры, к сожалению, чересчур мужественны; не имея женственности, делающей женщин желанными, они не смогли найти себе мужей.

Я сказал, что вряд ли они проиграли, если учесть, что в нашем обществе женщины частенько довольствуются ролью прислуги. Они не согласились со мной, возразив, что ничего не имели бы против того, чтобы быть служанками, если бы только нашлись мужчины, пожелавшие стать их хозяевами. Младшая сказала, что суть проблемы здесь состоит в том, что их отцу не удалось научить их вести себя так, как полагается женщинам. Мужчина со вздохом пожаловался, что их отец был настолько деспотичным, что даже помешал ему жениться, ибо намеренно не учил его, как стать женихом.

После некоторого молчания мы опять уселись. Мужчина сказал, что, если я ещё немного посижу на этой скамейке, у меня появится шанс встретиться с их отцом, который ещё достаточно бодр для своего преклонного возраста. Он добавил смущённо, что отец собирался повести их позавтракать, так как у них самих никогда не бывает денег. Тесёмки кошелька всегда находились в руках отца.

Я опешил. Эти старые люди, выглядевшие так бодро, в действительности были подобны слабым, зависимым детям. Я попрощался и поднялся, чтобы уйти. Мои собеседники настаивали, чтобы я остался. Они заверяли меня, что их отцу будет приятно, если я составлю им компанию за завтраком. Я не хотел встречаться с их отцом, но в то же время меня одолевало любопытство. Я сказал им, что сам жду кое-кого. При этих словах женщины начали посмеиваться, и затем все трое разразились хохотом. Я почувствовал себя в глупом положении, и мне захотелось убраться оттуда. В этот момент показался дон Хуан, и я понял их манёвр. Я не находил его забавным.

Мы все поднялись. Они ещё продолжали смеяться, когда дон Хуан сообщил мне, что эти женщины были Востоком, что Кармела – сталкер, Эрмелинда – сновидящая, а Висенте – воин-учёный и его старейший сотоварищ.

Когда мы покидали площадь, к нам присоединился ещё один человек, тёмный индеец, старше сорока лет. Он был одет в джинсы и ковбойскую шляпу. Выглядел он ужасно сильным и мрачным. Дон Хуан представил его мне как Хуана Туму, курьера и помощника в изысканиях Висенте.

Мы прошли несколько кварталов до ресторана. Женщины держали меня под руки с двух сторон. Кармела сказала, что надеется на то, что я не слишком обиделся на их шутку, ибо у них был выбор прямо представиться или немного подурачить меня. К последнему варианту их склонило моё снобистское отношение к ним и то, что я повернулся к ним спиной и даже хотел пересесть на другую скамейку. Эрмелинда добавила, что следует быть предельно смиренным и не иметь ничего, что следовало бы защищать, даже свою собственную личность. Собственная личность должна быть защищённой, но не защищаемой. Проявляя к ним высокомерие, я не был защищённым, а просто защищался.

Я пребывал в склочном настроении. Их маскарад выбил меня из колеи. Я начал спорить, но прежде чем я успел высказать своё мнение, ко мне подошёл дон Хуан. Он сказал женщинам, что мне надо простить мою задиристость, потому что нужно очень много времени, чтобы счистить те наслоения, которые прилипают в мире к светящемуся существу.

Хозяин ресторана, в который мы пришли, знал Висенте и приготовил нам изысканный завтрак. Все были в прекрасном настроении, но я никак не мог освободиться от своего недовольства. Тогда по просьбе дона Хуана Хуан Тума начал рассказывать о своих путешествиях. Он был чрезвычайно обстоятелен. Я был загипнотизирован его сухими отчётами о вещах, выходящих за пределы моего понимания. Наиболее захватывающими мне показались его описания неких лучей света или энергии, которые, пересекаясь, постоянно держат Землю в фокусе. Он сказал, что эти лучи не колеблются и не изменяются, как вообще всё во Вселенной, но фиксированы в определённом порядке. Этот порядок совпадает с сотнями точек светящегося тела. Эрмелинда поняла так, что все эти точки находятся в нашем физическом теле, но Хуан Тума объяснил, что поскольку светящееся тело относительно велико, некоторые точки удалены чуть ли не на метр от физического тела. В каком-то смысле они вне нас, но это не так. Они находятся на периферии нашей светимости и поэтому принадлежат общему телу. Самая важная из этих точек находится в 30 сантиметрах от живота, на 40 градусов правее воображаемой линии, идущей прямо вперёд. Хуан Тума оказал нам, что это центр сбора второго внимания и что этим центром можно манипулировать, мягко похлопывая воздух ладонями. Слушая Хуана Туму, я забыл о своём гневе.

Предмет следующей встречи с миром дона Хуана составлял Запад. Дон Хуан пространно предупредил меня, что встреча с Западом – очень ответственное событие, потому что именно Западу предстоит так или иначе решать, что я буду делать впоследствии. Он насторожил меня: сказав, что это событие станет для меня испытанием, поскольку я чересчур негибок и считаю себя важной персоной. Он сообщил, что к Западу нужно приближаться в сумерках – время суток, трудное само по себе, и что воины Запада чрезвычайно могущественны, отважны, но временами впадают в безумие. В то же время я встречусь там с мужским воином, являющимся человеком за сценой. Дон Хуан призвал меня сохранять предельную осторожность и терпение, потому что женщины не только время от времени безумствовали, но, как и мужчины, являлись самыми могущественными воинами, каких он знал. По его мнению, они были непререкаемыми авторитетами во всём, что касалось второго внимания. Дальше эту мысль дон Хуан развивать не стал.

Однажды, как бы под влиянием внезапного решения, он сказал, что пришло время отправиться на встречу с западными женщинами. Мы доехали до какого-то городка на севере Мексики.

Перед наступлением темноты дон Хуан велел мне остановить машину у небольшого неосвещённого дома на окраине города. Мы вышли, и дон Хуан несколько раз постучал в парадную дверь, но никто не ответил. У меня было ощущение, что мы приехали не вовремя, дом казался пустым.

Дон Хуан продолжал стучать, пока не устал. Он велел мне сменить его и стучать без остановки, потому что хозяева плохо слышат. Я спросил, не будет ли лучше возвратиться попозже или на следующий день. Он велел мне продолжать барабанить в дверь.

После бесконечного ожидания дверь медленно приоткрылась, и какая-то невообразимо мрачная женщина поинтересовалась, не собираюсь ли я проломить дверь или разбудить всех соседей и собак в округе. Дон Хуан сделал шаг вперёд, чтобы что-то сказать, но женщина вышла наружу и с силой оттолкнула его в сторону. Она стала грозить мне пальцем, вопя, что я веду себя так, будто весь мир принадлежит мне, будто только я один существую на этой земле. Я запротестовал, что делал только то, что мне велел дон Хуан. Она спросила, велел ли мне дон Хуан выламывать дверь. Дон Хуан попытался вмешаться, но опять был отметён в сторону.

Женщина выглядела так, будто только что встала с постели. Наш стук, наверное, разбудил её, и она надела платье из корзины с грязным бельём. Она была босая, её волосы с проседью были взлохмачены. У неё были красные, как пуговки, глаза. Она была домашней женщиной, но каким-то образом страшно внушительной, довольно высокой, около 170 см, тёмной и ненормально мускулистой. Её голые руки были покрыты буграми мышц. Я заметил, что у неё очень красивой формы колени. Она смерила меня глазами с головы до ног, возвышаясь надо мной, и кричала, что не слышит моих извинений. Дон Хуан прошептал, что мне следует извиниться громко и ясно.

Как только я это сделал, она улыбнулась и, повернувшись к дону Хуану, обняла его как ребёнка. Она укоряла его, что не нужно было позволять мне стучать, так как мои прикосновения к двери очень скользкие и беспокоящие. Она взяла дона Хуана за руку и повела его в дом, помогая переступить высокий порог. Она называла его «миленьким старикашечкой», и дон Хуан смеялся. Мне было дико видеть, что он ведёт себя так, как будто ему приятна та чушь, которую несла эта ужасная женщина. Заведя «миленького старикашечку» внутрь дома, она сделал мне знак рукой, как будто отгоняя прочь приблудившуюся собаку, и рассмеялась над моим недоумением. Её зубы были большими, неровными и тёмными. Затем она как будто переменила решение и сказала, чтобы я вошёл.

Дон Хуан направился к двери, которую было едва видно в конце тёмного проёма. Во всём доме не было света. Женщина открыла дверь в очень большую и практически пустую комнату. Там стояли только два старых кресла в центре под самой тусклой электрической лампочкой, которую я видел в жизни. Это была старомодная длинная лампочка.

Ещё одна женщина сидела в одном из кресел. Первая женщина села на пол и прислонилась спиной к другому креслу. Затем она прижала колени к груди, совершенно при этом заголившись. Я был ошарашен.

Отвратительно грубым голосом женщина спросила меня, почему я так выпучился на неё. Я не знал, что сказать, и потому начал отнекиваться. Она вскочила и, казалось, была готова ударить меня. Я был страшно раздражён и в то же время недоволен тем, что она поймала мой нескромный взгляд.

Женщина спросила дона Хуана, что я за Нагваль, если никогда не видел обнажённой женщины. Она повторяла это вновь и вновь, обежала вокруг комнаты и, остановившись у сидящей женщины, потрясла её за плечо и сказала, что я – мужчина, никогда не видевший наготы. Она смеялась надо мной и всячески поносила меня. Я был раздосадован. Я чувствовал, что дон Хуан должен был что-то сделать, чтобы избавить меня от этого унижения. Я вспомнил, как он говорил мне, что эти женщины бывают совершенно безумны. Он не преувеличивал – эта фурия была готовой клиенткой психбольницы. Я взглянул на дона Хуана в поисках поддержки и совета. Он смотрел в сторону и выглядел таким же растерянным, хотя мне казалось, что я поймал злорадную ухмылку, которую он скрыл, отвернув голову.

Женщина легла на спину, задрала юбку и велела мне смотреть, сколько душе угодно, вместо того чтобы бросать взгляды украдкой. Я был так раздражён, что чуть не потерял контроль над собой. Мне хотелось проломить ей голову.

Тут сидящая в кресле женщина внезапно поднялась и, схватив первую за волосы, рывком поставила её на ноги, совершенно без видимых усилий. Она посмотрела на меня сквозь полуприкрытые веки, приблизив лицо почти вплотную к моему. Её запах был удивительно свежим.

Очень высоким голосом она сказала, что мы должны перейти к делу. Обе женщины стояли теперь рядом со мной под электрической лампочкой. Вторая женщина была старше, её лицо было покрыто толстым слоем косметической пудры, придававшей ей вид клоуна. Её волосы были ровно уложены в шиньон. Она казалась спокойной, только у неё постоянно дрожали нижняя губа и подбородок.

Обе женщины были одинаково высокими и сильными на вид. Они угрожающе нависли надо мной и долгое время пристально на меня смотрели. Дон Хуан не прерывал их затянувшегося разглядывания. Старшая женщина кивнула головой, и дон Хуан сказал мне, что её зовут Зулейка и что она сновидящая. Женщину, открывшую нам дверь, звали Зойла, и она была сталкером.

Зулейка повернулась ко мне и спросила, верно ли, что я никогда не видел обнажённой женщины. Дон Хуан не мог больше сдерживаться и начал хохотать. Жестом я показал ему, что не знаю, как отвечать. Он прошептал мне на ухо, что будет лучше, если я отвечу, что не видел, не то от меня потребуют подробного описания.

Я так и ответил. Дон Хуан смеялся и кашлял от хохота. Я попросил его вывести меня из этого сумасшедшего дома. Он опять прошептал мне на ухо, что гораздо лучше для меня будет хорошенько смотреть и казаться внимательным и заинтересованным, потому что иначе придётся оставаться здесь до второго пришествия.

Зулейка очень тихо повела нас во внутренний дворик. Она сказала, что там есть некто, ожидающий встречи со мной. Во дворике было так темно, что я едва мог различать силуэты остальных. Затем я увидел тёмные очертания человека, стоящего в нескольких футах от меня. Моё тело ощутило непроизвольный толчок.

Дон Хуан тихо заговорил с этим человеком, сообщая ему, что привёл меня для встречи с ним. Он назвал этому человеку моё имя. После секундного молчания дон Хуан сказал мне, что того зовут Сильвио Мануэль и что он – воин темноты и фактический лидер всей партии воинов. Затем Сильвио Мануэль заговорил со мной. Я подумал, что у него какой-то дефект речи, так как голос его был приглушённым и слова вылетали зарядами, как мягкое покашливание.

Он велел мне подойти поближе. Когда я попытался подойти к нему, он отдалился так, как будто завис в воздухе. Он провёл меня в ещё более тёмный конец зала, неслышно двигаясь спиной вперёд. Он пробормотал что-то, но я не разобрал, что именно. Я хотел заговорить, но в горле у меня пересохло и першило. Он два или три раза повторил мне что-то, пока до меня не дошло, что он приказывает мне раздеться. В его голосе и окружающей темноте было что-то завораживающее, и я не смел ослушаться. Сняв с себя одежду, я стоял совершенно голый, трясясь от страха и холода. Было настолько темно, что я не знал, здесь ли ещё дон Хуан и двое женщин. Я услышал тихое продолжительное шипение из источника в нескольких футах от меня и, ощутив прохладный ветерок, понял, что Сильвио Мануэль, выдыхая воздух, овевает им всё моё тело.

Затем он попросил меня сесть на свою одежду и смотреть на яркую точку, легко различимую в темноте и излучавшую, как мне казалось, слабый желтоватый свет. Я смотрел на эту точку, по-моему, бесконечно долго, пока внезапно не сообразил, что точкой был глаз Сильвио Мануэля. После этого я уже не смог различить контуры его лица и тела. В зале было не настолько темно, как казалось сначала. Сильвио Мануэль приблизился ко мне и помог подняться. Мысль о том, что можно с такой ясностью видеть в темноте, захватывала меня. Мне даже стало всё равно, что я раздет и что, как теперь я видел, женщины наблюдают за мной. Очевидно, они тоже могли видеть в темноте, так как они в упор смотрели на меня. Обе женщины и Сильвио Мануэль долгое время разглядывали меня, затем дон Хуан, возникнув ниоткуда, вручил мне мои туфли. Зойла повела нас по коридору к открытому дворику с деревьями. Я различил тёмный силуэт женщины, стоящей в центре дворика. Дон Хуан заговорил с ней, и она что-то пробормотала в ответ. Она сказала мне, что она южная женщина, зовут её Марта и что она является курьером двух западных женщин. Марта добавила, что она может поспорить, что я ещё никогда не знакомился с женщиной, будучи совершенно голым. Потому что нормальным является сначала знакомиться, а уже потом раздеваться. Она громко рассмеялась. Этот смех был таким приятным, таким чистым и молодым, что по мне пробежала дрожь. Её смех перекатывался по всему дому, усиливаясь темнотой и тишиной вокруг. Я взглянул на дона Хуана, ища поддержки. Его не было, не было и Сильвио Мануэля. Я остался один с тремя женщинами. Забеспокоившись, я спросил у Марты, не знает ли она, куда ушёл дон Хуан. И как раз в этот момент кто-то схватил меня за запястья. Я взвыл от боли. Я знал, что это Сильвио Мануэль. Он поднял меня так, словно я вообще ничего не весил, и стряхнул с меня туфли. Затем он поставил меня в низкий бак с ледяной водой и опустился к моим коленям.

Я оставался в баке довольно долго, пока все они пристально изучали меня. Затем Сильвио Мануэль поднял меня и опустил рядом с туфлями, которые кто-то аккуратно поставил рядом с баком.

Дон Хуан опять вынырнул из ниоткуда и вручил мне мою одежду. Он прошептал, что мне следует одеться и побыть ещё некоторое время, чтобы не показаться невежливым. Марта подала мне полотенце. Я оглянулся, разыскивая Сильвио Мануэля и остальных женщин, но их нигде не было видно.

Марта, дон Хуан и я остались в темноте, продолжая разговор. Марта говорила вроде бы с доном Хуаном, но именно я был её основным слушателем. Я ждал, когда дон Хуан подаст мне знак, что пора уходить, но он, казалось, наслаждался оживлённой беседой с Мартой. Она рассказывала ему, что Зойла и Зулейка в этот день находились в высшей точке своего безумия. Затем она добавила для меня, что почти всё остальное время они находятся в здравом уме.

Как бы открывая секрет, Марта рассказала нам, что причиной того, что волосы у Зулейки были в таком растрёпанном виде, было то, что по крайней мере треть их была волосами Зойлы. Случилось так, что они прониклись друг к другу исключительно тёплыми чувствами и каждая помогала другой делать причёску. Зулейка укладывала волосы Зойлы, как делала это уже сотни раз, но, находясь вне контроля, вплела в волосы Зойлы и часть своих волос. Марта сказала, что когда они поднялись, то тут же повалились наземь. Она бросилась им на помощь, но, пока она успела добежать до комнаты, Зулейка уже успела одержать верх, и, будучи в этот день более рассудительной, чем Зойла, решила отрезать ту часть волос Зойлы, которая была сплетена с её волосами. В суматохе она ошиблась и вместо Зойлиных волос обрезала свои.

Дон Хуан смеялся так, как если бы это было презабавнейшей вещью на свете. Я слышал мягкий кашель, подобный смеху, из темноты в дальнем конце дворика. Марта добавила, что ей придётся сделать для Зулейки шиньон, пока у неё не отрастут волосы.

Я смеялся с доном Хуаном. Марта нравилась мне, а две другие женщины были мне отвратительны. Меня просто тошнило от них. Марта же, с другой стороны, казалась проводником спокойной и тихой целенаправленности. Я не мог видеть черты её лица, но она казалась мне очень красивой. Звук её голоса увлекал.

Очень вежливо она спросила у дона Хуана, не голоден ли я. Я ответил, что чувствую себя скованно в присутствии Зойлы и Зулейки и что у меня может разболеться живот. Марта заверила меня, что обе женщины ушли, взяла меня за руку и провела через абсолютно тёмный зал в неожиданно хорошо освещённую кухню. Контраст оказался болезненным для глаз. Я остановился в дверях, привыкая к свету.

Кухня имела высокий потолок, была современной и удобной. Мы сели. Марта оказалась молодой и очень сильной женщиной, у неё была полная чувственная фигура, круглое лицо, небольшие рот и нос. Её иссиня-чёрные волосы были заплетены в косу и уложены вокруг головы.

Я подумал, что ей, наверное, так же любопытно рассмотреть меня, как и мне её. Мы сидели, ели и беседовали очень долго. Я был очарован ею. Она была необразованной женщиной, но своей беседой околдовала меня. Она развлекала нас подробными описаниями необычайных поступков, совершённых Зойлой и Зулейкой, когда они не были сумасшедшими.

Когда мы отъехали, дон Хуан выразил своё восхищение Мартой. Он сказал, что она, пожалуй, представляет собой наилучший среди всех известных ему образцов того, как целеустремлённость может влиять на человеческое существо. Без опыта и без всякой подготовки, за исключением несгибаемого намерения, Марта успешно справлялась с самой трудной из всех вообразимых задач, взяв на себя заботу о Зойле, Зулейке и Сильвио Мануэле.

Я спросил дона Хуана, почему Сильвио Мануэль не пожелал, чтобы я взглянул на него при свете. Он ответил, что Сильвио Мануэль находился в своей среде и что у меня ещё будут бесчисленные возможности увидеть его. Во время же первой встречи полагается, чтобы он оставался в границах своей силы – во мгле ночи. Сильвио Мануэль и эти две женщины жили вместе, потому что они были сплочённой группой потрясающих магов.

Дон Хуан посоветовал мне не делать скороспелых выводов о западных женщинах. Я встретился с ними, когда они были вне контроля, но это отсутствие контроля относится только ко внешнему их поведению.

У них есть внутреннее ядро, которое неизменно. Так, в минуты самого глубокого безумия они способны смеяться над своим собственным поведением, как будто наблюдают представление, разыгрываемое кем-то другим.

С Сильвио Мануэлем всё обстоит иначе. Он не был сумасшедшим ни в коей мере. Фактически, его глубокая трезвость давала ему возможность эффективно взаимодействовать с этими женщинами, потому что они находились на разных полюсах.

Дон Хуан сказал, что Сильвио Мануэль таким родился, и все окружающие признавали его отличие от них. Даже его бенефактор, который был жёстким и непреклонным со всеми, уделял Сильвио Мануэлю очень много внимания. Дону Хуану потребовались годы, чтобы понять причину такого предпочтения. Благодаря чему-то необъяснимому в своей природе, Сильвио Мануэль, войдя однажды в левостороннее осознание, уже никогда из этого состояния не выходил. Его постоянное пребывание в повышенном осознании наряду с руководством его бенефактора позволило ему не только прежде, чем кому-либо иному, прийти к заключению, что правило является картой и что действительно существует другой род осознания, но также и к действительному проходу в этот другой мир осознания. Дон Хуан сказал, что Сильвио Мануэль безупречнейшим образом уравновесил свои исключительные достижения тем, что поставил их на службу общей цели. Он стал молчаливой силой за спиной дона Хуана.

Последняя из серии моих предварительных встреч состоялась с северными воинами дона Хуана. Дон Хуан поехал со мной в город Гвадалахару. Он сказал, что место встречи находится рядом с центром города. Встреча должна состояться в полдень, потому что Север представляет собой середину дня. Мы вышли из гостиницы примерно в 11 часов утра и неторопливо прошли через центр города. Я шёл, не оглядываясь по сторонам, озабоченный предстоящей встречей, и с разгона налетел на какую-то даму, выходившую из магазина. Она несла кучу пакетов с покупками, которые рассыпались по всему тротуару. Я извинился и стал помогать ей собирать их. Дон Хуан попросил меня поторопиться, так как мы рискуем опоздать. Дама, казалось, не вполне пришла в себя от моего могучего толчка. Я поддержал её. Она была высокой худенькой женщиной, лет шестидесяти, очень элегантно одетой. Она была изысканно вежлива и приняла вину на себя, сказав, что отвлеклась, высматривая своего слугу. Она производила впечатление дамы из общества. Затем она спросила, не могу ли я помочь ей отыскать слугу в толпе. Я повернулся к дону Хуану. Он сказал, что наименьшее, что я могу сделать после того, как чуть не убил её, это помочь ей.

Я взял её покупки, и мы вернулись в универмаг. Неподалёку я заметил индейца, стоявшего в толпе с растерянным видом, жалкого и неуместного. Дама окликнула его, и он подошёл к ней, как побитая собака. У него был такой вид, как будто он собирался лизать ей руки.

Дон Хуан ожидал нас у магазина. Он объяснил даме, что мы торопимся, а затем назвал моё имя. Дама мило улыбнулась и протянула мне руку, здороваясь. Я подумал, что в молодости она, вероятно, была восхитительна, поскольку и сейчас она достаточно красива и привлекательна.

Дон Хуан повернулся ко мне и внезапно сказал, что её имя Нелида, что она – Север и сновидящая. Затем он повернул меня к слуге и сказал, что его зовут Хенаро Флорес, что он человек действия, воин действия в партии. Моё удивление было полным, и они втроем расхохотались. Чем большим было моё замешательство, тем сильнее, видимо, оно их забавляло. Дон Хенаро раздал покупки детям, сказав им, что эта добрая леди купила всё это им в подарок – это её добрый поступок сегодняшнего дня. Затем мы молча прошли примерно полквартала. Мой язык совершенно не слушался меня. Внезапно Нелида указала на магазин и попросила минутку подождать, потому что она выбрала там нейлоновые чулки, которые для неё отложили. Улыбаясь, она посмотрела прямо на меня сияющими глазами и сказала, что магия или не магия, но ей нужно носить нейлоновые чулки. Дон Хуан и дон Хенаро засмеялись как два идиота. Я вытаращился на Нелиду, потому что ничего больше делать не мог. Что-то в ней было чрезвычайно земным, и в то же время она выглядела почти небесным созданием.

Она ребячливо попросила дона Хуана поддержать меня, потому что я собираюсь брякнуться в обморок. Дон Хуан надавил мне на спину, чтобы вывести из ступора. Он сказал, что я встречусь с другой северной женщиной – Флориндой, наедине и в другое время, потому что она будет звеном, соединяющим меня с другим циклом, с другим настроением. Он описал Флоринду как негативную копию Нелиды.

Я заметил, что Нелида настолько изнежена и выхолена, что я не удивился бы, встретив её в салоне мод. Тот факт, что она так красива и изящна, – вероятно, родом из Франции или северной Италии, – удивил меня. Хотя Висенте тоже не был индейцем, его деревенская внешность не так выделялась. Я спросил у дона Хуана, почему в его мире есть не-индейцы. Он сказал, что воинов партии Нагваля выбирает сила, а её планы узнать невозможно. Мы торчали у дверей магазина уже более получаса. Дон Хуан, казалось, потерял терпение и попросил меня зайти внутрь и предложить им поторопиться. Я вошёл в магазин. Это было небольшое помещение, из которого не было второго выхода. И никого нигде не было видно. Я спросил приказчиков, но они ничем не могли мне помочь.

Я бросился к дону Хуану и потребовал объяснений по поводу того, что произошло. Он сказал, что они или испарились в воздухе, или улизнули, пока он похлопывал меня по спине. Я разъярился и сказал ему, что большинство его людей – шуты и паяцы. Он смеялся до слёз. Он сказал, что я – идеальный объект для розыгрышей. Моя собственная важность делает из меня презабавнейшего субъекта. Он так хохотал над моим раздражением, что вынужден был прислониться к стене.

Ла Горда описала мне свою первую встречу с воинами дона Хуана. Её версия отличалась только конкретными фактами, форма была той же. Пожалуй, воины были с ней чуть жёстче, но она поняла это как попытку стряхнуть с неё её сон, а также как естественную реакцию на то, что она считала своей отвратительной личностью.

Когда мы пересмотрели мир дона Хуана, то поняли, что он был копией мира его бенефактора и точно так же был разделён на группы или дома. В первую группу входили четыре независимые пары женщин, похожих на сестёр, которые жили и работали вместе. Другая группа состояла из трёх мужчин одного возраста с доном Хуаном, которые были очень близки к нему, и двух мужчин помоложе – курьеров Эмилито и Хуана Тумы. И, наконец, третья группа состояла из молодых женщин, южных воинов Марты и Терезы, которые казались родственницами. С другой стороны этот мир казался состоящим из четырёх отдельных домов, находящихся в отдалении друг от друга в различных районах Мексики. Один был образован двумя западными женщинами, Сильвио Мануэлем и их курьером Мартой. Следующий состоял из восточных женщин, Кармелы и Эрмелинды, а также Висенте и их курьера Хуана Тумы. Ещё один – из южных женщин, Сесилии и Делии, курьера дона Хуана – Эмилито и курьера Терезы. Последний – из северных женщин Нелиды и Флоринды и дона Хенаро.

Согласно дону Хуану, его мир был не столь гармоничен и уравновешен, как мир его бенефактора. Только две единственные женщины, его северные воины Нелида и Флоринда, полностью уравновешивали друг друга и даже выглядели как двойняшки. Нелида однажды говорила мне, что и группа крови у них была одинаковая.

Для меня одним из самых приятных сюрпризов явилась трансформация Зулейки и Зойлы, которые показались мне столь отвратительными при первой встрече. Как говорил дон Хуан, они оказались самыми трезвыми и спокойными, преданными своему делу воинами, каких только можно себе представить, и я не мог поверить своим глазам, когда увидел их вновь. Период их безумия прошёл, и они выглядели хорошо одетыми мексиканскими дамами, тёмными и крепкими, со сверкающими почти чёрными глазами, подобными осколкам блестящего тёмного обсидиана.

Они смеялись и подшучивали надо мной по поводу нашей первой встречи, как если бы ее участниками были другие, а сами они не имели к случившемуся никакого отношения. Тогда я легко мог представить себе кошмар дона Хуана с западными воинами его бенефактора. На этот раз я совершенно не понимал, как Зулейка и Зойла могли превращаться в тех невыносимых, тошнотворных существ, которых я встретил в первый раз. Впоследствии мне неоднократно приходилось быть свидетелем их метаморфоз, но я никогда больше не мог судить о них так сурово, как сделал это после первой встречи. Их выходки потом вызывали у меня главным образом печаль.

Но самым большим сюрпризом оказался для меня Сильвио Мануэль. В темноте нашей первой встречи он представлялся мне сверхсильным гигантом, внушительным мужчиной. На самом же деле он был малюткой, хотя и ширококостным. Его тело было телом жокея, небольшим, но ладно скроенным. Он показался мне похожим на гимнаста. Его физический контроль над телом был таким замечательным, что он мог, раздувшись, как лягушка, стать вдвое толще, чем был на самом деле, напрягая все мышцы своего тела. Он устраивал поразительные демонстрации того, как можно разъединять свои суставы и ставить их затем на место без малейших признаков боли.

Глядя на Сильвио Мануэля, я всегда испытывал глубокое и незнакомое чувство страха. Он казался мне похожим на пришельца из другого времени. Цвет его кожи был палево-тёмным, как у бронзовой статуи. Черты его лица были острыми, а горбатый нос, толстые губы и широко расставленные щёлочки глаз делали его похожим на стилизованную фигуру с фресок майя. Большую часть дня он был дружелюбным и тёплым, но как только сгущались сумерки, становился неизмеримо далёким. Его голос менялся. Он садился в тёмном углу и позволял темноте поглотить себя. Всё, что оставалось от него видимым, – это его левый глаз, который не закрывался и приобретал странное сияние, подобно глазам кошек.

Второй темой, затронутой в нашем общении с воинами дона Хуана, был вопрос о контролируемой глупости.

Дон Хуан однажды давал мне краткие объяснения, когда рассказывал о двух категориях, на которые, согласно правилу, делятся все женские воины, – о сновидящих и сталкерах. Он сказал, что все воины его партии применяют искусство сновидения и сталкинга как часть своей повседневной жизни, но женщины, образующие планету сновидящих, и те, что образуют планету сталкеров, являются главными авторитетами в соответствующей деятельности.

Сталкеры – это те, кто взваливает на себя тяготы повседневного мира. Они ведут все дела, и именно они имеют дело с людьми. Всё, что хоть как-то относится к миру обычных дел, совершается через них. Сталкеры практикуют «контролируемую глупость», точно так же, как сновидящие практикуют искусство сновидения. Дон Хуан сказал, что вообще самое большое достижение воина во втором внимании – это искусство сновидения, а самое большое достижение в первом внимании – это искусство сталкинга.

Я неправильно понял то, что воины дона Хуана делали по отношению ко мне при первой нашей встрече. Я принял их действия за трюкачество, и это мнение так и осталось бы у меня до сего дня, если бы не идея контролируемой глупости. Дон Хуан сказал, что все их действия в отношении меня были мастерским уроком в искусстве сталкинга. Он добавил, что его бенефактор обучал его этому искусству прежде всего остального. Чтобы выжить среди воинов своего бенефактора, ему приходилось учиться этому искусству в ускоренном темпе. В моём случае, по его словам, мне пришлось сначала учиться сновидению, поскольку мне не довелось постоянно быть одному среди его воинов. Когда настанет нужный момент, появится Флоринда и введёт меня в искусство сталкинга. Никто другой не может квалифицированно разговаривать со мной об этом, они могут только давать мне уроки прямой демонстрации, что они и делали при нашей первой встрече.

Дон Хуан подробно объяснил мне, что Флоринда является одним из самых выдающихся практиков сталкинга, поскольку она обучена каждой тонкости этого искусства его бенефактором и четырьмя его женскими воинами-сталкерами. Флоринда была первым женским воином, попавшим в мир дона Хуана, и из-за этого она станет моим личным проводником не только в искусстве сталкинга, но в постижении третьего внимания, если я когда-нибудь туда попаду. Он сказал, что всё это подождёт до тех пор, пока я не буду готов сначала учиться искусству сталкинга, а затем войти в третье внимание.

Дон Хуан говорил, что его бенефактор не жалел времени на него и на других воинов во всём, что относилось к овладению мастерством сталкера. Он применял сложные розыгрыши, чтобы создать подходящий контекст для гармонического соответствия между буквой правила и поведением воина в повседневном мире, когда он взаимодействует с людьми. Он считал это единственным способом убедить их в том, что при отсутствии чувства собственной важности единственный способ, позволяющий воину взаимодействовать с социальной средой, – это контролируемая глупость. Разрабатывая свои ситуации, бенефактор дона Хуана сталкивал обычно действия людей и действия воинов с требованиями правила, а затем отходил в сторону и предоставлял естественной драме разворачиваться самостоятельно. В таких случаях обычная человеческая глупость некоторое время занимает главенствующее положение и вовлекает воинов в своё течение, как и следует из естественного хода событий, но в конце концов обязательно бывает побеждена более широким планом правила.

Дон Хуан рассказывал нам, что сначала он противился контролю бенефактора над участниками игровой ситуации. Он даже высказывал ему это в лицо. Бенефактора это не задевало. Он возразил, что его контроль – не более чем иллюзия, созданная Орлом. Он только безупречный воин, и его действия – не более чем попытка отразить Орла, как в зеркале.

Дон Хуан сказал, что та сила, с которой его бенефактор приводил свои замыслы в исполнение, исходила из его знания, что Орёл реален и окончателен и что всё, что делают люди, является абсолютной глупостью. То и другое вместе создаёт и составляет источник контролируемой глупости, которую учитель дона Хуана описывал как единственный мостик между глупостью людей и тем окончательным, что диктует Орёл.

←К оглавлению

Вверх

Далее


(наведите мышь)