←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Учение дона Хуана |
Прошло два года с тех пор, как дон Хуан принялся обучать меня насчёт союзных сил, пока наконец однажды, видимо, решил, что я созрел к их освоению в той практической форме непосредственной вовлечённости, которую он единственную признавал как настоящее обучение. За два года он подвёл меня к неизбежному результату всех бесед и к завершающей интеграции всего учения – к состояниям необычной реальности. Внячале он говорил о союзных силах очень редко и лишь при случае. В моих записях первые упоминания о них разбросаны среди бесед на другие темы.
Среда, 23 августа 1961
– «Трава дьявола» была союзником моего бенефактора. Я мог бы и себе выбрать её в союзники, но мне она не понравилась.
– Почему же она тебе не понравилась?
– Есть у неё один серьёзный недостаток.
– Она что, уступает другим союзникам?
– Не передёргивай. Она могущественна не менее, чем самые могущественные союзники, но в ней есть нечто, что лично мне не по душе.
– Что именно, можно узнать?
– Она ослепляет людей. Она даёт человеку вкус к силе слишком рано, не укрепив его сердце, и делает его одержимым. Благодаря ей он уязвим в самом центре полученной от неё невероятной силы.
– А можно этого как-нибудь избежать?
– Можно преодолеть, избежать нельзя. Всякий, кто берёт её себе в союзники, должен заплатить эту цену.
– Как же это преодолеть, дон Хуан?
– У «травы дьявола» четыре головы: корень, стебель с листьями, цветы и семена. Каждая голова особенная, и именно в этом порядке должен узнавать её каждый, чьим союзником она становится. Самая важная голова – это корни. Через корни покоряется сила «травы дьявола». Стебель и листья – это голова, которая лечит болезни; если знать, как ею пользоваться, это будет просто подарок человечеству. Третья голова – цветы; с её помощью можно сводить людей с ума, или делать их рабами, или убивать их. Тот, у кого в союзниках «трава дьявола», сам никогда не пользуется её цветами; по этой же причине он не употребляет стебель и листья, разве что в тех случаях, когда сам чем-нибудь болен; но вот корни и семена идут в дело всегда, семена особенно: они – её четвёртая голова и самая могущественная.
Мой бенефактор говорил, что семена – это «трезвая голова», единственная часть, которая укрепляет человеческое сердце. Тот, кому покровительствует «трава дьявола», говорил он, должен быть с нею постоянно начеку, иначе она убьёт его прежде, чем он доберётся до секретов «трезвой головы», что ей обычно и удаётся. Существуют, впрочем, рассказы о таких, которые выведали у «трезвой головы» все её тайны. Достойный вызов человеку знания!
– Твой бенефактор разгадал эти тайны?
– Нет.
– А ты сам кого-нибудь встречал, у кого это получалось?
– Нет. Но такие люди были в те времена, когда ценилось такое знание.
– Может, ты знаешь тех, кто встречал таких людей?
– Нет, не знаю.
– Может, твой бенефактор знал из них кого-нибудь?
– Да, бенефактор знал.
– Почему же сам он не добрался до секретов «трезвой головы»?
– Приручить «траву дьявола» и сделать своим союзником – задача из труднейших. Со мной, например, она никогда не становилась одним целым, – возможно, потому, что я никогда не был особым её поклонником.
– И всё же, хотя она тебе не нравится, ты до сих пор можешь использовать её как союзника?
– Могу. Но лучше этого не делать. Возможно, у тебя будет иначе.
– Почему её так называют?
Дон Хуан сделал неопределённый жест и пожал плечами; потом сказал, что это её временное имя (su nombre de leche). Есть и другие, но они под запретом, потому что в данном случае произнести имя – значит идти на серьёзный риск, особенно если речь идёт ни много ни мало о приручении союзника. Я спросил, почему произнесение имени – дело столь серьёзное. Он сказал, что имена хранятся в тайне, на тот крайний случай, когда придётся призывать помощь, в минуты крайнего потрясения или жестокой нужды, и кстати заверил меня, что рано или поздно такое случается в жизни каждого, кто ищет знание.
Воскресенье, 3 сентября 1961
Сегодня во второй половине дня дон Хуан принёс домой два свежевыкопанных растения datura.
Началось всё с того, что он неожиданно перевёл разговор на «траву дьявола» и заявил, что мы отправляемся в горы на её поиски.
Мы поехали в ближние горы. Там я достал из багажника лопату и отправился за доном Хуаном в один из каньонов. Довольно долго мы пробирались сквозь кустарник, густо разросшийся на мягком песчаном грунте. Дон Хуан остановился у небольшого растения с тёмно-зелёными листьями и цветами в виде больших белесоватых колокольчиков.
– Вот, – сказал дон Хуан.
Он сразу же принялся копать. Я хотел помочь, но он яростно мотнул головой, чтобы я не мешал, и продолжал окапывать растение по кругу, так что получилась яма в виде конуса, отвесная по внешнему краю и горкой поднимающаяся к центру. Выкопав яму, он опустился перед стеблем на колени и пальцами обмел у комля мягкую землю, обнажив примерно четыре дюйма большого раздвоенного корневого клубня, по сравнению с которым стебель был значительно тоньше.
Дон Хуан взглянул на меня и сказал, что растение – мужская особь, так как корень раздваивается как раз в том месте, где соединяется со стеблем. Затем он поднялся и пошёл что-то искать.
– Что ты ищешь, дон Хуан?
– Нужно найти палку.
Я начал осматриваться, но он меня остановил.
– Не ты! Ты садись вон там, – он указал на груду камней футах в двадцати отсюда. – Я сам найду.
Вскоре он вернулся с длинной сухой веткой и, пользуясь ею как палкой, осторожно расчистил землю вокруг раздвоенного корня, обнажив его на глубину примерно двух футов. По мере того, как он копал, почва становилась всё плотнее так что под конец уже не поддавалась.
Он сел передохнуть. Я подошёл к нему. Мы долго молчали.
– Почему ты не выкопаешь лопатой? – спросил я.
– Лопатой можно поранить растение. Пришлось поискать здесь палку, чтобы в случае, если я ударю корень, вред не был бы таким, как от лопаты или вообще чужого предмета.
– А что это за палка?
– Годится любая сухая ветка дерева паловерд (paloverde). Если не найдётся сухой, придётся срезать свежую.
– Другие деревья не подходят?
– Я ясно сказал – только паловерд и никакое другое.
– Почему, дон Хуан?
– Потому что у «травы дьявола» очень мало друзей, и в этой местности паловерд – единственное дерево, которое с ней в согласии. Если она с кем и уживается, так это разве с ним одним. Случись тебе поранить корень лопатой – и «трава дьявола» для тебя не вырастет, сколько её ни сажай, но если ты ударишь корень такой палкой, то вполне возможно, что растение ничего не заметит.
– А что теперь с корнем?
– Его нужно срезать. И делать я это буду без тебя. Ступай разыщи другое растение и жди, когда я тебя позову.
– Моя помощь не требуется?
– Помогать будешь, когда я велю.
Я отошёл и стал высматривать другое такое растение, борясь с искушением тихонько вернуться и подсмотреть. Немного погодя он пришёл ко мне.
– Теперь поищем даму, – сказал он.
– Как ты их различаешь?
– Женская особь выше и больше выдаётся над землёй, так что похожа на небольшое деревцо. Мужская шире, разрастается у самой земли и напоминает куст с густой листвой. Когда мы выкопаем даму, ты увидишь, что у неё корневище раздваивается довольно далеко от стебля – в отличие от мужской особи, где вилка начинается сразу.
Мы довольно долго искали, пока он наконец сказал:
– Вот она.
Затем он повторил всю процедуру выкапывания, и когда очистил корень, я убедился, что всё так и есть. Пока он резал корень, пришлось снова куда-нибудь отойти.
Когда мы вернулись домой, он развязал узел и достал то, что выкопал. Сначала он взял растение более крупное – мужское – и обмыл его в железном лотке. С крайней осторожностью он очистил от грязи корень, стебель и листья, а потом отделил корень от стебля, разломив их там, где они соединялись, по круговому надрезу, сделанному ножом с зубчатым лезвием. Он взял стебель и разложил на отдельные кучки все его части – листья, цветы и усеянные шипами семенные коробочки. Всё, что было засохшим или испорченным червями, он отбрасывал. Связав двумя бечёвками две ветви корня в одну, он сломал их пополам, сделав сперва такой же надрез в месте соединения, и получилось два куска корня одинаковой длины.
Потом он взял кусок дерюги и положил на него сначала два связанных вместе куска корня, сверху – аккуратно сложенные листья, потом цветы, потом семена, потом стебель. Он сложил дерюгу и концы связал узлом.
Ту же процедуру он повторил со вторым растением, женским, только на этот раз, когда черёд дошёл до корня, он не разломил его пополам, а оставил целой вилку, напоминавшую перевёрнутую букву игрек. Потом он сложил все части в другой кусок дерюги. Когда он закончил, было уже темно.
Среда, 6 сентября 1961
Сегодня к вечеру мы вернулись к теме «травы дьявола».
– Я думаю, пора нам за неё взяться, – вдруг сказал дон Хуан.
После вежливой паузы я спросил:
– Что ты намерен с ней делать?
– Растения, которые я выкопал и срезал, – мои, – сказал он. – Это всё равно как если бы они были мной; вот с их-то помощью я и буду учить тебя, как приручить «траву дьявола».
– Ну и как же это будет?
– Её делят на порции; каждая порция различна; у каждой своё особое действие, поэтому каждая требует особого подхода.
Раскрытой левой ладонью он отмерил на полу расстояние между большим пальцем и безымянным.
– Это моя порция. Твоя порция – то, что ты отмеришь собственной рукой. Теперь, приступая к завоеванию травы, ты должен начать с первой порции корня. Однако поскольку к траве привёл тебя я, первая порция будет от моего растения. Отмерена она для тебя мной, поэтому порцию ты будешь вначале принимать именно мою.
Он вошёл внутрь дома, принёс один из свёртков, сел и его развязал. Я заметил, что это мужская особь. Ещё я заметил, что там только один кусок корня вместо тех двух, которые были вначале. Он взял его и поднёс его к моим глазам.
– Вот твоя первая порция, – сказал он. – Я – даю – её – тебе. Я для тебя её отрезал; я отмерил её как мою собственную; теперь даю её тебе.
У меня мелькнула было мысль, что вот сейчас придётся грызть этот кусок корня как морковку, но он упаковал его в белый хлопчатобумажный мешочек.
Он пошёл на задний двор, там сел по-турецки и круглым камнем принялся толочь корень в мешочке. Вместо ступки был приспособлен плоский камень. Время от времени он мыл оба камня, а воду собирал в небольшую деревянную миску. Размалывая корень, он непрестанно что-то напевал, тихо и монотонно. Когда корень в мешочке был истолчён в однородную массу, он положил мешочек в миску с водой, туда же положил каменные ступку и пестик, долил воды и отнёс к забору, где оставил в деревянном корыте.
Он сказал, что корень должен мокнуть всю ночь, оставаясь снаружи, чтобы напитаться воздухом ночи (el sereno).
– Если завтра будет ясный солнечный день, – сказал он, – это будет превосходный знак.
Воскресенье, 10 сентября 1961
Четверг 7 сентября выдался очень ясным и солнечным. Дон Хуан был очень доволен хорошим знаком; несколько раз он повторил, что «траве дьявола» я, видно, понравился. Корень мок всю ночь, и около десяти утра мы пошли на задний двор. Он взял миску из корыта, поставил её на землю и сел перед ней. Взявшись за мешочек, он потёр его о дно миски, потом вытащил из воды, отжал всё содержимое и вновь сунул в воду. Процедура повторилась ещё трижды. Затем он в последний раз тщательно отжал мешочек, отряхнул его и оставил миску в корыте на солнцепеке.
Мы вернулись через два часа. Он принёс с собой кухонный чайник с кипятком желтоватого цвета. Осторожно наклонив миску, он слил верхнюю воду с оставшегося на дне густого осадка, залил его кипятком и вновь выставил на солнце.
Эта процедура повторилась тоже трижды, с интервалами больше часа. Наконец он слил всю воду и поставил миску под таким углом, чтобы дно освещалось вечерним солнцем.
Когда через несколько часов мы вернулись, уже стемнело. На дне миски был слой клейкой субстанции, напоминавшей недоваренный крахмал, белёсый или светло-серый. Её набралось бы с чайную ложку. Я выбрал крупицы земли, которые ветер набросал на осадок. Он засмеялся:
– Земля здесь не может повредить.
Когда вода закипела, он налил около стакана в миску. Это была та же вода с желтоватым оттенком. Из осадка образовался похожий на молоко раствор.
– Что это за вода, дон Хуан?
– Отвар плодов и цветов из каньона.
Он вылил то, что было в миске, в старую глиняную чашку, похожую на цветочный горшок. Питьё было ещё очень горячим, поэтому он сперва на него подул и попробовал на вкус, а затем протянул мне:
– Теперь пей.
Я механически взял чашку и залпом выпил. На вкус питьё слегка отдавало горечью. Примечательным был запах: пахло тараканами.
Почти сразу я начал потеть. По телу разлился жар, кровь прилила к ушам. Перед глазами появилось красное пятно, и мышцы живота стали судорожно сокращаться. Немного погодя, хотя я уже совсем не чувствовал боли, стало холодно, и я буквально обливался потом.
Дон Хуан спросил, нет ли у меня перед глазами черноты или чёрных пятен. Я ответил, что вижу всё красным.
Я стучал зубами от приступов накатывавшей волнами неконтролируемой нервной дрожи, исходившей откуда-то из центра груди.
Потом он спросил, не страшно ли мне. Его вопросы показались мне бессмысленными. Я сказал, что конечно страшно. Но он опять спросил, боюсь ли я «травы дьявола». Я не понял, о чём он говорит, и ответил «да». Он засмеялся и сказал, что ничего я не боюсь. Он спросил, всё ли ещё я вижу красное. Я только и видел стоявшее перед глазами громадное красное пятно.
Немного погодя мне стало лучше. Нервные судороги постепенно прошли, оставив лишь чувство приятной разбитости и невероятную сонливость. Глаза слипались, хотя издалека всё ещё доносился голос дона Хуана. Я заснул, но всю ночь чувствовал себя погружённым в глубокий красный цвет. Далее сны были красные.
Проснулся я в субботу около трёх пополудни, Я проспал почти двое суток. Всё было как при обычном пробуждении, если не считать того, что слегка болела голова, был расстроен желудок и я чувствовал острые мигрирующие боли в кишечнике. Дон Хуан дремал на веранде, и я его разбудил. Он мне улыбнулся.
– Всё в порядке, – сказал он. – Единственное, что имеет значение, это то, что ты видел всё в красном.
– А если бы не в красном?
– Тогда ты бы видел чёрное, а это плохой знак.
– Почему плохой?
– Когда человек видит чёрное, это значит, что он не создан для «травы дьявола». Его будет рвать зелёным и чёрным, пока не вывернет наизнанку.
– Он умрёт?
– Не обязательно, но болеть будет долго.
– А что с теми, кто видит красное?
– Их не рвёт, и корень даёт им ощущение удовольствия, а это означает, что они сильны и вообще их натура склонна к насилию – как раз то, что любит «трава дьявола». Именно этим она соблазняет и увлекает. Плохо только то, что под конец, в обмен на силу, которую она даёт, они становятся её рабами. Но это уже не в нашей власти. Человек живёт только затем, чтобы учиться, а уж учится ли он хорошему или плохому – зависит лишь от природы его судьбы.
– А теперь что я должен делать, дон Хуан?
– Ты должен посадить саженец* (brote) из второй половины первой порции корня. Половину ты принял в прошлый раз, и теперь вторую нужно посадить в землю, чтобы она выросла и созрела прежде, чем ты всерьёз возьмёшься приручать «траву дьявола».
* «Росток», «отросток» (англ. «shoot»).
– Как именно?
– Её приручают через корень. Тебе нужно будет шаг за шагом изучить все тайны корня, каждой его порции. Эти порции ты и будешь принимать, чтобы изучить тайны «травы дьявола» и завоевать её силу.
– Что, каждая порция готовится так же, как ты готовил первую?
– Нет, каждая по-своему.
– Как действуют порции?
Я уже говорил, каждая учит особому виду силы. То, что ты принял позавчера, ещё ничего не значит. Это может каждый. Но только брухо готов к порциям более серьёзным. Я не могу сказать тебе, как они действуют и что при этом происходит, потому что ещё не знаю, примет ли она тебя. Нужно подождать.
– А когда я об этом узнаю?
– Как только вырастет и созреет твоё растение.
– Если первую порцию может принимать кто угодно, то для чего же она используется?
– В разбавленном виде она годится для всяких человеческих дел: для стариков, которые совсем обессилели, для молодых людей, которые ищут приключений, или, скажем, для женщин, которые хотят страсти.
– Ты ведь говорил, что корень используется только для обретения силы, а выходит, что и для других целей. Или как?
Он пристально посмотрел на меня, и под этим взглядом мне стало неуютно. Ясно было, что он рассердился, но я не понимал почему.
– «Трава дьявола» используется только для обретения силы, – сухо сказал он наконец. – Старик, который хочет вернуть себе молодость, человек, который хочет убить другого человека, молодёжь, которая ищет испытаний, голода и усталости, женщина, которая хочет разгореться страстью, – все они мечтают о силе. И эту силу им даст «трава дьявола». Ну как, нравится она тебе? – спросил он после паузы.
– У меня странный прилив сил, – сказал я. Я заметил это ещё при пробуждении, и до сих пор ничего не изменилось. Это было очень необычное ощущение неудобства, какой-то неусидчивости; всё тело двигалось и вытягивалось с необычной лёгкостью и силой. Руки и ноги чесались, плечи вроде раздались, мышцы спины и шеи распирало, хотелось потереться или потолкаться о деревья. Я чувствовал, что если ударю в стену, она обвалится.
Мы больше ни о чём не говорили, просто сидели на веранде. Я заметил, что дон Хуан засыпает. Он пару раз клюнул носом, затем просто вытянул ноги, лёг на пол, подложил руки под голову и заснул. Я встал и пошёл за дом, где сжёг избыток энергии, очистив двор от мусора. Когда-то дон Хуан вскользь заметил, что неплохо бы убрать мусор за домом.
Позже, когда он проснулся и пришёл на задний двор, я был уже в сравнительной норме.
Мы сели ужинать, и за столом он раза три спросил меня, как я себя чувствую. Поскольку это было редкостью, я наконец не выдержал:
– С чего это тебя так волнует моё самочувствие, дон Хуан? Может быть, ты ждёшь, когда же я от твоего питья наконец подохну?
Он засмеялся и стал ещё больше похож на зловредного мальчишку, который подстроил какой-то подвох и про себя ждёт не дождётся, когда он сработает. Со смехом он сказал:
– Да нет, не очень-то ты похож на больного. Ты вон мне даже хамишь.
– Ничего подобного, – возмутился я. – Я вообще не помню случая, чтобы я с тобой говорил грубо.
Я возмутился совершенно искренне, потому что в самом деле и в мыслях себе никогда такого не мог позволить.
– Ну вот, ты уже её защищаешь, – сказал он.
– Кого это?
– «Траву дьявола», кого же ещё. Ты говоришь как влюблённый.
Я хотел вообще встать из-за стола, но тут опомнился.
– Смотри-ка, я и не заметил, что в самом деле её защищал.
– Ясное дело. Ты даже не помнишь того, что говорил, верно?
– Д-да, признаться...
– Вот такая она и есть – «трава дьявола». Она подкрадывается к тебе как женщина, а ты ничего не замечаешь. Ты весь поглощён только тем, что благодаря ей чувствуешь себя прекрасно и полон сил: мышцы налиты энергией, кулаки чешутся, подошвы горят желанием кого-нибудь растоптать. Когда человек становится с нею близок, его действительно переполняют неистовые желания. Мой бенефактор говорил, что «трава дьявола» опутывает тех, которые ищут силы, и губит тех, кто не умеет совладать с нею. Однако в те времена сила была всем известна; её искали куда упорней. Мой бенефактор был могущественным человеком, а его бенефактор был, по его словам, ещё более одержим поиском и накоплением силы. Но в те дни это имело смысл.
– А сегодня, по-твоему, смысла нет?
– Сила – это как раз то, что тебе сейчас нужно. Ты молод; ты не индеец; стало быть, «трава дьявола», возможно, попадёт в хорошие руки. Да и тебе самому она как будто по вкусу. Ты буквально чувствуешь, как она наполняет тебя силой. Всё это я испытал на себе. И всё же она пришлась мне не по нутру.
– Можно узнать почему, дон Хуан?
– Не нравится мне её сила! От неё мало проку. Раньше, положим, как мне рассказывал бенефактор, в самом деле имело смысл её искать. Люди совершали неслыханные дела, их почитали за их силу, боялись и уважали за их знание. От бенефактора я слышал о делах поистине невероятных, которые случались в старину. Но теперь мы, индейцы, больше её не ищем. В наше время индейцы используют «траву дьявола» разве что для притираний. Листья и цветы идут вообще неизвестно на что. Говорят, к примеру, прекрасное средство от нарывов. Самой же силы больше не ищут – той самой силы, которая действует как магнит, тем более мощный и опасный в обращении, чем глубже её корень уходит в землю. Когда доходишь до глубины в четыре ярда – а говорят, такое случалось, – то находишь основание и источник силы неисчерпаемой, бесконечной. Очень немногим это удавалось в прошлом, сегодня – никому. Видишь ли, сила «травы дьявола» больше не нужна нам, индейцам. Незаметно мы потеряли к ней интерес, и теперь сила больше не имеет значения. Я и сам не ищу её, но когда-то, когда я был молод как ты, я тоже чувствовал, как меня от неё просто распирает. Я чувствовал себя как ты сегодня, только в пятьсот раз сильнее. Ударом руки я убил человека. Я мог швырять валуны, огромные валуны, которые двадцать человек не могли сдвинуть с места. Однажды я подпрыгнул так высоко, что сорвал верхние листья с верхушек самых высоких деревьев. Но всё это было ни к чему. Разве что на индейцев страх наводить. Остальные, которые ничего про это не знали, отказывались верить. Они видели только сумасшедшего индейца или как что-то скачет по верхушкам деревьев.
Мы долго молчали. Нужно было что-то ему сказать.
– Было совсем иначе, когда в мире ещё были люди, – заговорил он, – люди, для которых не было ничего удивительного в том, что человек может превратиться в горного льва или птицу, или просто летать. Так что я больше не пользуюсь «травой дьявола». Зачем? Чтобы пугать индейцев?
И я увидел его печаль, и почувствовал глубокое сострадание. Мне хотелось что-нибудь сказать ему, пусть даже банальность.
– Может быть, дон Хуан, это участь всех, кто ищет знание.
– Может быть, – спокойно сказал он.
Четверг, 23 ноября 1961
Подъехав к дому дона Хуана, я не увидел его на веранде. Это было странно. Я громко кликнул его, и из дому вышла его невестка.
– Заходи, – сказала она.
Оказалось, что две-три недели назад он вывихнул лодыжку. Он сам сделал себе гипсовую повязку, пропитав полосы из тряпок в кашице, изготовленной из кактусов и толчёной кости. Материя, туго обёрнутая вокруг щиколотки, высохнув, превратилась в лёгкий и гладкий панцирь. Повязка получилась твёрдой как гипсовая, но гораздо удобнее и не такая громоздкая.
– Как это произошло? – спросил я.
Ответила его невестка, мексиканка из Юкатана, которая за ним ухаживала:
– Да просто случайность. Он упал и чуть не сломал себе ногу.
Дон Хуан засмеялся, затем подождал, пока она ушла, и сказал:
– Случайность, как бы не так! У меня есть враг поблизости. Женщина, зовут Ла Каталина. Она улучила мгновение и меня толкнула. Я и упал.
– Зачем это ей понадобилось?
– Убить меня хотела, вот и всё.
– Она была у тебя в доме?
– Ага.
– Как же ты ей позволил войти?
– Ничего я ей не позволял. Она сама влетела.
– Как это?
– Она – чёрный дрозд. И надо признать, у нее это здорово получается.
Я опешил.
– Она уже давно и не раз пыталась со мной покончить. И на этот раз едва не получилось.
– Ты сказал, она – чёрный дрозд? То есть она что птица?
– Опять ты со своими вопросами. Она – чёрный дрозд. Точно так же, как я – ворона. Кто я – человек или птица? Я – человек, который знает, как становиться птицей. Касательно же Ла Каталины, так это просто исчадие ада. До того ей не терпится меня убить, что всё труднее от неё отбиваться. Птица ворвалась прямо в дом, и я ничего не мог поделать.
– Ты можешь становиться птицей, дон Хуан?
– Могу. Но об этом как-нибудь в другой раз.
– Почему она хочет тебя убить?
– Это старая история. Теперь она подошла к развязке, и похоже, придётся с нею покончить, пока она меня не прикончила.
– Ты собираешься прибегнуть к колдовству? – спросил я с надеждой.
– Тьфу, дурень. Какое тут колдовство поможет? У меня другие планы. Когда-нибудь, может, я ими с тобой поделюсь.
– А что, твой союзник не может тебя от неё защитить?
– Нет, дымок только говорит мне, что делать. Защищать себя я должен сам.
– Ну, а Мескалито? Может быть, прибегнуть к его защите?
– Нет. Мескалито – учитель, а не сила, которую можно использовать как заблагорассудится.
– А «трава дьявола»?
– Говорю тебе, я должен защищать себя сам, следуя при этом лишь указаниям дымка, моего союзника. И в этом смысле, насколько мне известно, дымок может многое. Какие бы проблемы ни возникли, дымок тебе всё расскажет, и при этом укажет не только что делать, но и как. Из всех доступных человеку это самый замечательный союзник. Лучший союзник для каждого?
– С каждым у него по-своему. Многие его боятся и ни за что не станут к нему прикасаться, и вообще предпочитают не связываться. Дымок не для всех, как и всё остальное.
– Что же он такое?
Дымок – это дым предсказателей!
В его голосе явственно прозвучало благоговение, чего я до сих пор за ним не замечал.
– Для начала приведу слова моего бенефактора, когда он начал учить меня этим вещам, – хотя в то время я, так же как ты сейчас, не мог его понять по-настоящему. «Трава дьявола» – для тех, кто жаждет обладания силой. Дымок – для тех, кто стремится прежде всего наблюдать и видеть. И я считаю, что в этом дымок не знает себе равных. Как только человек вошёл в его владения, ему подвластна любая другая сила. Это великолепно! Разумеется, за это нужно по-настоящему платить. Годы потребуются только на то, чтобы узнать как следует две его главные части: трубку и курительную смесь. Трубку я получил от моего бенефактора, и за долгие годы общения с трубкой я с нею сросся. Она вросла в мои руки. Вручить её, например, тебе, будет серьёзной задачей для меня и большим достижением для тебя – если, конечно, у нас что-то получится. Трубка будет в напряжении от того, что её держит кто-то другой; и если один из нас сделает ошибку, то она с роковой неизбежностью сама расколется, или, скажем, случайно выскользнет из рук и разобьётся, даже если упадёт на кучу соломы. Если это когда-нибудь случится, то, значит, конец нам обоим, о себе не говорю. Непостижимым образом дымок обратится против меня.
– Как он может обратиться против тебя, если он твой союзник?
Мой вопрос, видимо, прервал поток его мыслей. Он долго молчал.
– Благодаря сложности состава курительная смесь – опаснейшее вещество из всех, которые мне известны. Без нужной подготовки её не может сделать никто. Она смертельно опасна для всякого, кроме того, кому покровительствует дымок. Трубка и смесь требуют любовнейшего отношения, и тот, кто намерен с ними учиться, должен подготовить себя, ведя строгую и скромную жизнь. Действие дымка столь устрашающе, что лишь очень сильный человек способен устоять даже против слабой затяжки. Вначале всё представляется пугающим и запутанным, зато каждая следующая затяжка проясняет всё вокруг и вносит всё большую ясность. И внезапно мир открывается заново. Это поразительно! Когда это происходит, дымок становится союзником этого человека и открывает путь в незримые чудесные миры. Это главное в дымке, его величайший подарок. И делает он это, не принося ни малейшего вреда. Вот это – настоящий союзник.
Мы, как обычно, сидели на веранде, на хорошо утрамбованном и тщательно подметённом земляном полу. Вдруг он встал и направился в дом. Вскоре он вернулся с узким свёртком и вновь уселся.
– Это моя трубка, – сказал он. Он наклонился ко мне и показал трубку, которую вытащил из чехла зелёной парусины. Длиной она была дюймов девять-десять. Черенок был из красноватого дерева, гладкий, без резьбы. Чубук был тоже из дерева, но в сравнении с черенком выглядел значительно более массивным – отполированный до блеска, тёмно-серого цвета, почти как кусок угля.
Он поднёс трубку к моим глазам. Я подумал, что он протягивает её мне, и хотел было её взять, но он мгновенно отдёрнул руку.
– Эту трубку дал мне мой бенефактор, – сказал он. – В свою очередь я передам её тебе. Но сначала ты должен сойтись с нею поближе. Каждый раз, как ты будешь сюда приезжать, я буду давать её тебе. Начнёшь с прикосновения к ней. Держать её будешь вначале очень недолго, пока вы не привыкнете друг к другу. Затем ты положишь её к себе в карман или, скажем, за пазуху, и только со временем можно будет поднести её ко рту. Всё это нужно делать постепенно, очень медленно и осторожно. Когда между вами установится более прочная связь, ты начнёшь её курить. Если ты последуешь моему совету и не будешь торопиться, то дымок, возможно, станет и твоим любимым союзником.
Он подал мне трубку, не выпуская из рук. Я протянул к ней правую руку.
– Обеими, – сказал он.
Я обеими руками на очень короткое мгновение коснулся трубки. Он её не выпускал, так что я не мог её ухватить, а мог лишь коснуться трубки. Затем он сунул трубку в чехол.
– Первый шаг – полюбить трубку. На это нужно время.
– А она – может меня невзлюбить?
– Нет, трубка не может тебя невзлюбить, но ты должен научиться любить её, чтобы к тому времени, когда начнёшь курить, трубка вселяла в тебя бесстрашие.
– Что ты куришь, дон Хуан?
– Вот это.
Он расстегнул воротник и показал скрытый за пазухой небольшой мешочек, висевший на шее на манер медальона. Он вынул кисет, развязал и очень осторожно отсыпал себе на ладонь немного содержимого.
Смесь по виду напоминала мелко истёртые чайные листья разной окраски – от тёмно-коричневой до светло-зелёной, с несколькими крупицами ярко-жёлтого цвета.
Он всыпал смесь в кисет, завязал его, затянул ремешком и спрятал за пазуху.
– Что это за смесь?
– Там много всякого. Добыть все составляющие – предприятие очень нелёгкое. Приходится отправляться очень далеко. Грибочки (los honguitos), необходимые для приготовления смеси, растут только в определённое время года и только в определенных местах.
– Эти смеси разные в зависимости от того, какая нужна помощь?
– Нет, существует только один дымок, и нет никакого другого.
Он ткнул пальцем в мешочек за пазухой и поднял трубку, которая была зажата у него между колен:
– Эти двое – одно. Одного нет без другого. Трубку и секрет смеси я получил от моего бенефактора. Они были переданы ему точно так же, как он передал их мне. Смесь трудно приготовить, но легко восполнить. Её секрет – в её составляющих, в способе их сбора, обработки и самого смешивания. Трубка же – на всю жизнь. Она требует самого тщательного ухода. Она прочная и крепкая, но её следует всегда беречь от малейшего удара и сотрясения. Держать трубку надо только в сухих руках и никогда не браться потными, а курить лишь в совершенном одиночестве. И никто, ни один человек на свете никогда не должен её видеть, разве что ты сам намерен ему её передать. Вот чему учил меня мой бенефактор. И именно так, сколько себя помню, я обращаюсь с трубкой.
– А что случилось бы, если бы ты её потерял или сломал?
Он очень медленно покачал головой и взглянул на меня:
– Я бы умер.
– У всех магов такие трубки?
– Не у всех такие, как у меня, но я знаю некоторых, у кого не хуже.
– А ты сам можешь сделать такую же, дон Хуан? – допытывался я. – Предположим, у тебя бы её не было. Как бы тогда ты передал мне трубку, если бы в этом возникла необходимость?
– Если бы у меня не было трубки, то я не мог бы её тебе передать, даже если, положим, захотел бы. Я дал бы тебе что-нибудь другое.
Видно было, что он чем-то недоволен. Он очень осторожно положил трубку в чехол, внутри которого, вероятно, был вкладыш из мягкой материи, потому что трубка, едва его коснувшись, мгновенно скользнула внутрь. Он направился в дом её спрятать.
– Ты на меня не сердишься, а, дон Хуан? – спросил я, когда он вернулся. Он, казалось, удивился.
– Нет. Я никогда ни на кого не сержусь. Ни один человек не может сделать ничего, что этого бы заслуживало. На людей сердишься, когда чувствуешь, что их поступки важны. Ничего подобного я давно не чувствую.
Вторник, 26 декабря 1961
Пересадка «саженца», как называл корень дон Хуан, не требовала специальной даты, хотя предполагалось, что в освоении «травы дьявола» это будет следующий этап.
Я прибыл к дону Хуану в субботу, 23 декабря, сразу после обеда. Как обычно, мы некоторое время сидели в молчании. День был тёплый и пасмурный. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он дал мне первую порцию.
– Время вернуть «траву дьявола» земле, – вдруг сказал он. – Но сначала нужно установить для тебя защиту. Ты будешь хранить и защищать её. И никто, кроме тебя, не должен её видеть. Поскольку устанавливать защиту буду я, я тоже буду видеть твою «траву дьявола». Хорошего в этом мало, поскольку, я уже говорил, я не поклонник «травы дьявола». Не получается у нас идиллии. Но моя память проживёт недолго, я слишком стар. А вот ты должен беречь её от чужих глаз, поскольку до тех пор, пока кто-то будет помнить об увиденном, сила защиты сомнительна.
Он пошёл к себе в комнату и вытащил из-под старой циновки три узла из дерюги. Потом вернулся и сел на веранде.
После долгого молчания он развязал один узел. Это была женская особь datura из тех, которые он тогда выкопал. Все сложенные им листья, цветы и семенные коробочки высохли. Он взял длинный кусок корня в виде буквы игрек и завязал узел.
Корень высох и сморщился, резко обозначились складки коры. Он положил его на колени, открыл свою кожаную сумку, вытащил нож и поднёс корень к моим глазам.
– Эта часть – для головы, – сказал он и сделал первый надрез на нижнем конце «игрека», который в перевёрнутом виде напоминал человечка с расставленными ногами.
– Эта – для сердца, – сказал он и сделал надрез в развилке. Затем он обрезал концы корня, оставив примерно по три дюйма на каждом. Потом медленно и кропотливо он вырезал фигурку человека.
Корень был сухой и волокнистый. Прежде чем приступить к самой резьбе, дон Хуан сделал два предварительных надреза, для чего ему пришлось растеребить и вдавить волокна вглубь канавок. Однако когда он перешёл к деталям, то орудовал ножом прямо по дереву, как при отделке рук и ног. Под конец получилась фигурка человека со сложенными на груди руками и сплетёнными в замок кистями рук.
Дон Хуан встал и направился к синей агаве, росшей рядом с верандой. Ухватившись за твёрдый шип одного из самых мясистых листьев, он нагнул его и несколько раз повернул вокруг оси. Шип почти отделился от листа и повис; дон Хуан ухватился за него зубами и выдернул. Шип вышел из мякоти листа, за ним тащился хвост белых нитевидных волокон длиною в два фута. Всё ещё держа шип в зубах, дон Хуан скрутил из волокон шнур, которым обвил ноги фигурки, словно для того, чтобы свести их вместе. Он обмотал всю нижнюю часть фигурки; на это ушёл весь шнур. Затем он искусно приделал шип в виде копья к передней части фигурки, под сложенными руками, так что оно торчало остриём из-под сцепленных ладоней. Он вновь ухватился за шип зубами и, осторожно потянув, вытащил почти до конца. Теперь шип выглядел как длинное копьё, выступающее из груди человечка. Закончив с фигуркой, дон Хуан сунул её в кожаную сумку. Я видел, что он сильно устал. Он лёг на пол веранды и уснул.
Когда он проснулся, было уже темно. Мы поели из тех консервов, которые я ему привёз, и ещё немного посидели на веранде. Затем дон Хуан взял три узла и пошёл за дом. Там он нарубил веток и сухих сучьев и развёл костёр. Мы уселись у костра поудобнее, и он развязал все три узла. В первом были сухие части женского растения, во втором всё, что осталось от мужского, а из третьего, самого внушительного, он вытащил зелёные свежесрезанные части datura.
Дон Хуан пошёл к корыту и вернулся с каменной ступкой, очень глубокой, напоминавшей скорее горшок с закруглённым дном. Он сделал в земле ямку и в ней прочно установил ступку. Он подбросил сучьев в костёр, затем взял два узла с сухими частями мужской и женской особи и всё это высыпал в ступку, напоследок встряхнув дерюгу, чтобы убедиться, что там ничего не осталось. Из третьего узла он вытащил два свежих куска корня.
– Я буду готовить их специально для тебя, – сказал он.
– Как именно готовить, дон Хуан?
– Этот кусок – от женской особи, этот – от мужской. Сейчас тот редкий случай, когда кавалер и дама кладутся вместе. Оба куска с глубины в один ярд.
Он принялся толочь их в ступке равномерными ударами пестика, тихо напевая при этом что-то, звучавшее как лишённый ритма монотонный гул. Слов я не мог разобрать. Он весь ушёл в работу.
Когда корни были истёрты в порошок, он вынул из свёртка несколько листьев, чистых и свежесрезанных, без единой червоточины или следа гусеницы, и неторопливо по одному бросил их в ступку. Потом взял горсть цветов и по одному бросил туда же. Всего я их насчитал четырнадцать. Затем он достал зелёные семенные коробочки, усеянные шипами и ещё не раскрывшиеся. Их я сосчитать не мог – он бросил в ступку всю горсть, – но кажется, их тоже было четырнадцать. Он добавил три стебля без листьев – тёмно-красного цвета, тоже без червоточин. Судя по многочисленным на них срезам, это были стебли больших растений.
Положив в ступку, он мерными ударами растолок всё это в кашу, наконец опрокинул ступку на ладонь и переложил смесь в старый горшок. Он протянул мне руку, и я подумал, что её нужно вытереть. Но он, схватив мою левую руку и молниеносным движением растопырив средний и безымянный пальцы, воткнул, не успел я опомниться, между ними острие ножа и разрезал кожу вниз по безымянному пальцу. Действовал он с такой быстротой и ловкостью, что когда я отдёрнул руку, кровь уже лилась ручьём из глубокого пореза. Он опять схватил мою руку, поднёс к горшку и выжал в него побольше крови.
Рука онемела. Я был в состоянии шока, в странном холодном жёстком напряжении, с ощущением давления в груди и в ушах. Я чувствовал, что куда-то соскальзываю. Я был близок к обмороку. Он отпустил мою руку и помешал в горшке. Когда я очнулся, то был здорово на него сердит. Понадобилось довольно много времени, чтобы я полностью пришёл в себя.
Он разложил вокруг костра три камня и поставил на них горшок. Ко всей смеси в горшке он добавил ещё что-то вроде большого куска столярного клея, влил большой ковш воды и оставил всё это кипеть. Дурман сам по себе пахнет весьма специфически, в соединении же со столярным клеем, который, угодив в закипавшую смесь, тотчас дал о себе знать, получилась такая вонь, что я с трудом удерживался от рвоты.
Смесь долго кипела, а мы всё это время неподвижно сидели у костра. Время от времени, когда ветер гнал испарения в мою сторону, меня обволакивало вонью, и я старался не дышать.
Открыв кожаную сумку, дон Хуан вытащил человечка, бережно передал фигурку мне и велел сунуть в горшок, только осторожно, чтобы не обжечься. Фигурка беззвучно скользнула в кипящее варево. Он вынул нож, и у меня мелькнула мысль, что сейчас он опять будет меня резать, но он просто подтолкнул остриём фигурку и утопил её окончательно.
Он ещё немного понаблюдал, как кипит варево, а затем принялся чистить ступку. Я помогал. Когда мы закончили, он сложил ступку и пестик у забора. Мы вошли в дом, а горшок оставался на камнях всю ночь.
На рассвете дон Хуан велел мне вытащить фигурку из клея и подвесить к кровле, лицом на восток, сохнуть на солнце. К полудню она стала твёрдой как проволока. Клей затвердел и стал зелёным от брошенных в варево листьев. Фигурка отливала сверхъестественным глянцем.
Дон Хуан велел снять фигурку и дал мне сумку из старой замшевой куртки, которую я ему когда-то привёз. Выглядела сумка точно так же, как его собственная, разве что та была из мягкой жёлтой кожи.
– Положи свой «портрет» в сумку и закрой её, – сказал он.
Он демонстративно отвернулся и на меня не смотрел. Когда я спрятал фигурку, он дал мне сетку и велел положить в неё глиняный горшок.
Он подошёл к моей машине, взял у меня из рук сетку и прицепил ею к открытой дверце бардачка.
– Ступай-ка за мной, – приказал он.
Он обошёл вокруг дома, сделав полный оборот по часовой стрелке. Постояв на веранде, он ещё раз обошёл вокруг дома, на этот раз против часовой стрелки, и опять вернулся на веранду. Какое-то время он стоял неподвижно, потом сел.
Я уже привык считать, что во всём, что бы он ни делал, есть какой-то особый смысл. Я гадал о том, что бы означали эти эволюции вокруг дома, когда он воскликнул:
– Вот те на! Куда ж я его девал?
Я спросил, что он ищет. Оказалось – саженец, который я должен пересадить. Мы ещё раз обошли вокруг дома, пока он наконец вспомнил.
Он подвёл меня к полочке под крышей; на полочке стояла небольшая стеклянная банка, в ней была вторая половина первой порции корня. Сверху уже пробились ростки. На дне оставалось немного воды, но земли не было.
– А почему там нет земли? – спросил я.
– Каждая почва своеобразна, а «трава дьявола» должна знать только ту землю, на которой будет расти. Сейчас самое время вернуть её земле, пока не завелись черви.
– Мы посадим её здесь, возле дома? – спросил я.
– Ни в коем случае! Вернуть земле её нужно только в том месте, которое тебе нравится.
– А где же оно, это место, которое мне нравится?
– Тебе лучше знать. Можешь посадить её где угодно. Но за ней надо присматривать и ухаживать, потому что от неё зависит нужная тебе сила. Если растение погибнет, это будет означать, что «трава дьявола» тебя не хочет и чтобы ты её больше не тревожил. Иначе говоря, ты не будешь иметь над ней власти. Поэтому смотри за ней в оба. Но не балуй её.
– Почему?
– Потому что если она не захочет расти, то все твои ухаживания будут бесполезны. С другой стороны, ты должен показать, что всячески о ней заботишься. Убирай червей и поливай её, пока не созреет. И вот только когда она даст семена, можно быть уверенным, что ты ей нравишься.
– Но ведь, дон Хуан, для меня такой тщательный уход просто неосуществим.
– Нужна тебе сила – придётся попотеть. Другого выхода нет.
– Может, ты за ней присмотришь, пока я буду отсутствовать, а, дон Хуан?
– Ты издеваешься! Каждый должен сам растить свой саженец. У меня есть свой. Теперь ты должен иметь свой. И считать себя готовым к учению можешь не ранее, чем получишь семена от своего саженца.
– А ты мне не подскажешь, где его сажать?
– Это уж ты сам решай. Но место это не открывай никому, даже мне. Только так сажают «траву дьявола». Никто, ни одна душа не должна знать твоё место. Если за тобой шёл и видел тебя незнакомец, хватай саженец и беги в другое место. Тот, кто тебя видел, может нанести тебе невообразимый вред, манипулируя твоим растением. Он может искалечить или убить тебя. Вот почему даже я не должен знать, где оно находится.
Он протянул мне банку с куском корня:
– Теперь возьми его.
Я взял банку, и он почти потащил меня к машине.
– Теперь уезжай. Ступай и подбери место, где ты его посадишь. Вырой яму в мягкой почве, невдалеке от воды. Помни – чтобы вырасти как следует, вода должна быть где-нибудь рядом. Яму копай только руками, пусть хоть поранишь их до крови. Корень посадишь в центре ямы, и сделай вокруг него насыпь. Затем польёшь водой. Когда вода впитается, засыпь яму мягкой землёй. Потом выберешь место в двух шагах на юго-восток от саженца. Там выкопаешь ещё одну яму поглубже, тоже собственными руками, и выльешь в неё всё, что осталось в горшке. Затем разбей горшок и черепки закопай поглубже где-нибудь подальше от саженца. Когда закопаешь черепки, вернёшься к своему саженцу и ещё раз его польёшь. Затем достань свой «портрет», сунь его между пальцами там, где порез, и, стоя на том месте, где ты закопал варево, слегка дотронься до саженца иглой. Обойди его четырежды, при обходе останавливаясь всякий раз на том же месте, чтобы коснуться саженца.
– В каком направлении двигаться, обходя саженец?
– В каком хочешь. Но ты должен постоянно помнить, где закопал месиво из горшка и в каком направлении ты двигался вокруг саженца. При обходе всякий раз касайся его остриём лишь слегка, и только напоследок уколешь поглубже. Делай это осторожно; стань на колени, чтобы рука случайно не дрогнула, потому что ни в коем случае нельзя сломать остриё, чтобы оно не осталось в растении. Сломаешь остриё – всё пропало; корень тебе больше не понадобится.
– Нужно ли при обходе что-нибудь говорить?
– Нет. Я сделаю это вместо тебя.
Суббота, 27 января 1962
Сегодня утром, как только я приехал, дон Хуан сказал, что покажет приготовление курительной смеси. Мы отправились в горы, далеко в глубь одного из каньонов. Дон Хуан остановился у высокого стройного куста, который по цвету заметно выделялся на фоне прочей растительности. Заросли вокруг куста были желтоватыми, тогда как сам куст – ярко-зелёным.
– Ты должен собрать с него листья и цветы, – сказал он. – Сегодня как раз подходящее время: День Всех Душ (Еl Dia De Las Animas).
Он вынул нож и срезал конец тонкой ветки, выбрал другую такую же и тоже срезал у неё верхушку, – и так до тех пор, пока в руках у него не оказалась горсть срезанных верхушек тонких веточек. Затем он сел на землю.
– Смотри сюда, – сказал он, – все эти ветки я срезал выше развилки между стеблем и двумя или более листьями. Видишь? Они все одинаковы. От каждой ветки я взял только верхушку, где листья свежие и нежные. Теперь нужно найти тенистое место.
Шли мы довольно долго, пока он нашёл то, что искал. Он вытащил из кармана длинный шнурок и привязал его одним концом к стволу, другим – к нижним ветвям двух кустов, протянув между ними таким образом что-то вроде бельевой верёвки, на которой развесил вверх ногами срезанные веточки. Он равномерно расположил их вдоль шнурка; подвешенные за развилки, они напоминали кавалькаду всадников в зелёных плащах.
– Нужно следить, чтобы листья сохли в тени, – сказал он. – Место должно быть укромным и труднодоступным. Это для них защита. Сушить нужно в таком месте, где их почти невозможно найти. Когда листья высохнут, их нужно сложить в пакет и запечатать.
Он снял веточки со шнурка и забросил в кустарник. Очевидно, он хотел только показать мне процедуру.
По пути он сорвал три разных цветка, сказав, что они также входят в смесь и собирать их следует в то же время, но складывать в отдельные глиняные горшки и сушить в темноте. Каждый горшок должен быть запечатан и плотно закрыт, чтобы цветы покрылись плесенью. Листья и цветы добавляют в смесь, чтобы её смягчить.
Из каньона мы вышли по руслу реки и, сделав большой крюк, вернулись к его дому. Поздно вечером мы уселись в его комнате, что было редкостью, и он рассказал о последней составляющей – грибах.
– В грибах – подлинная тайна смеси, – сказал он. – Их труднее всего раздобыть. Путешествие к местам, где они растут, трудное и небезопасное, а собрать именно те грибы, которые годятся, ещё более рискованно. Помимо прочего, их можно спутать с другими, которые там растут и от которых больше вреда, чем пользы. Они только испортят хорошие грибы, если будут сушиться вместе. Чтобы не натворить ошибок и как научиться разбираться в грибах, требуется время. Использование не тех грибов может нанести серьёзный вред – и человеку, и трубке. Я знал людей, которые умерли на месте от того лишь, что были небрежны со смесью.
Когда грибы собраны, их укладывают в бутыль из тыквы, поэтому их после нельзя перебрать. Дело в том, что грибы приходится вначале искрошить, чтобы протолкнуть через узкое горлышко бутыли.
– Сколько им там находиться?
– Год. Все остальные составляющие также запечатываются на год. Затем их отмеряют в нужной пропорции и по очереди размалывают в мелкий порошок. Грибочки размалывать нет нужды, потому что за год они сами превратятся в пыль; достаточно лишь раздавить комья. К четырём частям грибов добавляют одну часть смеси из прочих составляющих. Всё это хорошенько перемешивают и ссыпают в мешочек вроде моего.
Он ткнул пальцем в кисет под рубашкой.
– Потом все составляющие опять собираются вместе, и только после того, как они убраны сушиться, смесь, которую ты приготовил, можно курить. В твоём случае это будет в следующем году. А ещё через год смесь будет в твоём полном распоряжении, потому что будет собрана тобой. Когда будешь курить в первый раз, я сам зажгу для тебя трубку. Ты выкуришь всю трубку и будешь ждать. Дымок придёт, ты его почувствуешь. Он даст тебе свободу видеть всё, что ты захочешь. Это в самом деле непревзойдённый союзник. Но всякий, кто его ищет, должен обладать непреклонной волей и устремлённостью, во-первых, потому, что он должен рассчитывать вернуться и желать возвращения, иначе дымок его не отпустит; во-вторых, он должен рассчитывать и стремиться запомнить всё, что даст ему увидеть дымок, иначе в голове останутся просто обрывки тумана.
Суббота, 8 апреля 1962
В беседах дом Хуан периодически использовал выражение «человек знания», но ни разу не объяснил, что это значит. Я попросил его объяснить.
– Человек знания – это тот, кто добросовестно и с верой переносит лишения и тяготы обучения, – сказал он. – Тот, кто без спешки, но и без промедления отправился в полный опасностей путь, чтобы разгадать, насколько это ему удастся, тайны знания и силы.
– Может ли быть человеком знания каждый?
– Нет, далеко не каждый.
– Что же тогда для этого нужно?
– Человек должен бросить вызов своим четырём извечным врагам и сразить их.
– И после победы над ними он будет человеком знания?
– Да, человек имеет право назвать себя человеком знания лишь если победит всех четырёх.
– Тогда может ли любой, кто победит этих врагов, быть человеком знания?
– Любой, кто победит их, становится человеком знания.
– Но существуют ли какие-то особые требования, которым должен соответствовать человек прежде, чем начать битву со своими врагами?
– Нет. Стать человеком знания может пытаться любой, хотя очень немногие преуспевают в этом; но это естественно. Враги, которых встречает человек на пути к знанию, – в самом деле грозные враги. Большинство людей перед ними отступают и сдаются.
– Что же это за враги, дон Хуан?
На этот вопрос он отвечать отказался, сказав лишь, что должно пройти много времени прежде, чем эта тема будет иметь для меня какой-то смысл. Я всё же попытался её удержать и спросил, могу ли стать человеком знания, например, я. Он ответил, что этого, пожалуй, никто не может сказать наверняка. Но мне хотелось точно знать, нет ли какого-нибудь способа определить, есть ли у меня шанс. Он сказал, что это решит моя битва против четырёх врагов: я выйду либо победителем, либо побеждённым, но исход битвы предсказать невозможно.
Я спросил, не может ли он прибегнуть к колдовству или гаданию, чтобы увидеть исход. Он ответил совершенно безапелляционно, что результат битвы нельзя предвидеть никоим образом, поскольку быть человеком знания – вещь преходящая. Когда я попросил это растолковать, он ответил:
– Быть человеком знания – не навсегда; это непостоянно. Никто в действительности не является безусловно человеком знания. Скорее, человеком знания становятся лишь на краткое время после победы.
– Скажи мне, что это за враги.
Он не ответил. Я пытался настаивать, но он оборвал эту тему и заговорил о другом.
Воскресенье, 15 апреля 1962
Готовясь к отъезду, я решил ещё раз спросить его насчёт врагов человека знания. Я всячески отстаивал свои доводы, убеждая его, что меня здесь долго не будет, и потому неплохо бы записать всё, что он мне скажет, чтобы потом на досуге над этим поразмыслить.
Поколебавшись, он всё же заговорил.
– Когда человек начинает учиться, он никогда не имеет чёткого представления о препятствиях. Его цель расплывчата и иллюзорна; его устремлённость неустойчива. Он ожидает вознаграждения, которого никогда не получит, потому что ещё не подозревает о предстоящих испытаниях.
Постепенно он начинает учиться – сначала понемногу, затем всё успешней. И вскоре он приходит в смятение. То, что он узнаёт, никогда не совпадает с тем, что он себе рисовал, и его охватывает страх. Учение отзывается всегда не тем, что от него ожидают. Каждый шаг – это новая задача, и страх, который человек испытывает, растёт безжалостно и неуклонно. Его цель оказывается полем битвы.
И таким образом перед ним появляется его первый извечный враг: Страх! Ужасный враг, коварный и неумолимый. Он таится за каждым поворотом, подкрадываясь и выжидая. И, если человек, дрогнув перед его лицом, обратится в бегство, его враг положит конец его поискам.
– Что же с этим человеком происходит?
– Ничего особенного, кроме разве того, что он никогда не научится. Он никогда не станет человеком знания. Он может стать пустомелей или безвредным напуганным человечком; но во всяком случае он будет побеждённым. Первый враг поставил его на место.
– А что нужно делать, чтобы одолеть страх?
– Ответ очень прост: не убегать. Человек должен победить свой страх и вопреки ему сделать следующий шаг в обучении, и ещё шаг, и ещё. Он должен быть полностью устрашённым, и однако не должен останавливаться. Таков закон*. И наступит день, когда его первый враг отступит. Человек почувствует уверенность в себе. Его устремлённость крепнет. Обучение больше не будет пугающей задачей. Когда придёт этот счастливый день, человек может сказать не колеблясь, что победил своего первого извечного врага.
* «Rule» (англ.)
– Это происходит сразу или постепенно?
– Постепенно, и всё же страх исчезает внезапно и тотчас.
– А может человек вновь испытать его, если с ним случится что-нибудь непредвиденное?
– Нет. Тот, кто однажды преодолел страх, свободен от него до конца своих дней, потому что вместо страха приходит ясность, которая рассеивает страх. К этому времени человек знает все свои желания и знает, что с ними делать; он может открывать для себя или предпринимать новые шаги в обучении, и всё пронизывает острая ясность. Человек чувствует, что для него не существует тайн.
И так он встречает второго врага: Ясность! Эта ясность, столь труднодостижимая, рассеивает страх, но она же и ослепляет.
Она заставляет человека никогда не сомневаться в себе. Она даёт уверенность, что он ясно видит всё насквозь. Да он и мужествен благодаря ясности и не остановится ни перед чем. Но всё это – заблуждение: здесь что-то не то... Если человек поддастся своему мнимому могуществу, значит, он побеждён вторым врагом и будет в обучении топтаться на месте. Он будет бросаться вперёд, когда надо выжидать, или он будет выжидать, когда нельзя медлить. И так он будет топтаться, пока не выдохнется и потеряет способность ещё чему-либо научиться.
– Что случается с ним после такого поражения? Он что, в результате умрёт?
– Нет, не умрёт. Просто второй враг перекрыл ему путь; и вместо человека знания он может стать весёлым и отважным воином или, скажем, скоморохом. Однако ясность, за которую он так дорого заплатил, никогда не сменится вновь тьмой и страхом. Всё будет навсегда для него ясным, только он никогда больше ничему не научится и ни к чему не будет стремиться.
– Что же ему делать, чтобы избежать поражения?
– То же, что со страхом: победить ясность и пользоваться ею лишь для того, чтобы видеть, и терпеливо ждать, и перед каждым новым шагом тщательно всё взвешивать; а прежде всего – знать, что его ясность в сущности иллюзорна. И однажды он увидит, что ясность была лишь точкой перед глазами*. Только так он сможет одолеть своего второго извечного врага и достичь такого положения, в котором ему уже ничего не сможет повредить. И это не будет заблуждением, всего лишь точкой перед глазами. Это будет подлинная сила**.
* «Point before his eyes»: здесь – в значении «гипнотизирующий ориентир» (англ.).
** Здесь: «могущество» (англ. «power»).
На этом этапе ему станет ясно, что сила, за которой он так долго гонялся, наконец принадлежит ему. Он может делать с нею всё что захочет. Его союзник в его распоряжении. Его желание – закон. Он видит насквозь всё вокруг. Это и значит, что перед ним третий враг: Сила!
Это – самый грозный враг. И конечно, легче всего – просто сдаться; ведь в конце концов её обладатель действительно непобедим. Он хозяин, который вначале идёт на обдуманный риск, а кончает тем, что устанавливает закон, потому что он – хозяин.
Здесь человек редко замечает третьего врага, который уже навис над ним. И он не подозревает, что битва уже проиграна. Он превращён своим врагом в жестокого, капризного человека.
– Он потеряет свою силу?
– Нет; ни ясности, ни силы он не потеряет никогда.
– Чем же он тогда будет отличаться от человека знания?
– Человек, побеждённый собственной силой, умирает, так и не узнав в действительности, что с нею делать. Сила – лишь бремя в его судьбе. Такой человек не властен над самим собой и не может сказать, когда и как использовать свою силу.
– Является ли поражение от какого-нибудь из этих врагов окончательным?
– Разумеется. Раз уж человек однажды побеждён, он ничего не может поделать.
– А может ли, например, тот, кто побеждён силой, увидеть свою ошибку и её исправить?
– Нет. Если человек сдался, с ним покончено.
– Но что если он лишь временно был ослеплён силой, а тут от неё откажется?
– Ну, значит не всё потеряно; значит он всё ещё пытается стать человеком знания. Человек побеждён лишь тогда, когда он оставил всякие попытки и отрёкся от самого себя.
– Но в таком случае получается, что человек может отречься от себя и испытывать страх целые годы, но в конце концов победит его.
– Нет, это не так. Если он поддался страху, то никогда его не победит, потому что будет избегать учения и никогда не отважится на новую попытку. Но если в течение многих лет он даже в центре своего страха не оставит попыток учиться, тогда он рано или поздно победит страх, потому что фактически никогда ему не поддавался.
– Как победить третьего врага, дон Хуан?
– Попросту победить, во что бы то ни стало. Человек должен прийти к пониманию того, что сила, которую он якобы покорил, в действительности ему не принадлежит и принадлежать никогда не может. Он должен утвердиться в неизменном самообладании, трезво и бескорыстно пользуясь всем, что узнал. Если он способен увидеть, что без самообладания ясность и сила хуже иллюзии, он достигнет такой точки, где всё будет в его подчинении. Тогда он узнает, когда и как использовать свою силу. Это и будет означать, что он победил третьего врага и пришёл к концу своего странствия в обучении.
И вот тут без всякого предупреждения его настигает последний враг: Старость! Это самый жестокий враг, которого нельзя победить, можно лишь оттянуть своё поражение.
Это пора, когда человек избавился от страхов, от безудержной и ненасытной ясности, пора, когда вся его сила в его распоряжении, но и пора, когда им овладевает неодолимое желание отдохнуть, лечь, забыться. Если он даст ему волю, если он убаюкает себя усталостью, то упустит свою последнюю схватку, и подкравшийся враг сразит его, превратив в старое ничтожное существо. Желание отступить затмит его ясность, перечеркнёт всю его силу и всё его знание.
Но если человек стряхнёт усталость и проживёт свою судьбу до конца, тогда его в самом деле можно назвать человеком знания, пусть ненадолго, пусть лишь на тот краткий миг, когда ему удастся отогнать последнего и непобедимого врага. Одного лишь этого мгновения ясности, силы и знания уже достаточно.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |