←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Сказки о силе |
Мы встретились на следующий день, в том же парке около полудня. Он и сегодня был в своём коричневом костюме. Сняв пиджак, он тщательно, но с изящной небрежностью сложил его и положил на скамейку. Его небрежность казалась одновременно и рассчитанной и совершенно естественной. Я поймал себя на том, что попросту глазею на него. Он, казалось, осознавал парадокс, перед которым меня поставил, и улыбался. Он поправил галстук. Бежевая рубашка с длинными рукавами шла ему чрезвычайно.
– На мне всё ещё этот костюм, потому что я хочу сказать тебе одну очень важную вещь, – сказал он, похлопав меня по плечу. – Вчера для тебя был хороший спектакль, а сейчас самое время прийти к некоторому окончательному соглашению.
Он сделал долгую паузу. Казалось, он готовится к важному заявлению. У меня появилось странное ощущение в животе. Я немедленно заключил, что он собирается открыть мне объяснение магов. Он пару раз поднимался и начинал прохаживаться, как будто ему трудно было подобрать слова.
– Пойдём в ресторан напротив и перекусим, – сказал он наконец. Он развернул свой пиджак и, прежде чем надеть его, показал мне, как тот превосходно сшит.
– Сделано на заказ, – сказал он и улыбнулся, довольный, как будто это имело какое-то особое значение.
– Я должен был обратить на это твоё внимание, а то бы ты просто не заметил. Сейчас очень важно, чтобы ты это осознал. Ты привык осознавать только то, что считаешь важным для себя. Но настоящий воин должен осознавать всё и всегда.
Мой костюм и все эти мелочи важны, потому что по ним можно судить о моём положении в жизни, или, скорее, об одной из двух частей моей целостности. Этот разговор давно назрел. Я чувствую, что сейчас для него пришло время. Но он должен быть проведён как следует, или это совсем не будет иметь для тебя смысла. Я хотел при помощи костюма дать тебе первый намёк. Я считаю, что ты его получил. Теперь время поговорить, потому что для понимания этой темы нужна серьёзная беседа.
– Что это за тема, дон Хуан?
– Целостность самого себя.
Он резко поднялся и повёл меня в ресторан в большом отеле напротив. Хозяйка довольно недружелюбно показала нам столик в дальнем углу. Очевидно, места для избранных были вдоль окон.
Я сказал дону Хуану, что женщина напомнила мне другую хозяйку в Аризоне, где мы с ним когда-то ели. Прежде чем вручить нам меню, та спросила, хватит ли у нас денег, чтобы расплатиться.
– Я не виню этих бедных женщин, – сказал дон Хуан, словно сочувствуя ей. – Эта так же, как и та, другая, боится мексиканцев.
Он добродушно засмеялся. Несколько посетителей ресторана обернулись и посмотрели на нас.
Дон Хуан сказал, что, сама того не зная, а то и вопреки своему желанию, хозяйка отвела нам самый лучший столик в зале. Здесь мы можем свободно разговаривать, а я могу писать, сколько душе угодно.
Как только я вынул блокнот из кармана и положил его на стол, к нам внезапно подлетел официант. Казалось, он тоже был в плохом настроении. Он стоял над нами с вызывающим видом.
Дон Хуан начал заказывать для себя весьма сложный обед. Он заказывал, не глядя в меню, как если бы знал его наизусть. Я растерялся. Официант появился неожиданно, и я не успел даже заглянуть в меню, поэтому сказал, что хочу то же самое.
Дон Хуан прошептал мне на ухо:
– Держу пари, у них нет ничего из того, что я заказал.
Он уютно устроился в кресле и предложил мне расслабиться и сесть поудобнее, потому что пройдёт целая вечность, пока нам приготовят обед.
– Ты на очень примечательном перекрёстке, – сказал он. – Может быть, на последнем и самом трудном для понимания. Наверное, некоторые вещи из того, что я скажу тебе, полностью ясными не станут никогда. Но так и должно быть. Поэтому не беспокойся, не раздражайся и не разочаровывайся. Все мы – изрядные тупицы, когда вступаем в мир магии. Да и это не гарантирует нам перемен к лучшему. Некоторые из нас остаются идиотами до самого конца.
Мне понравилось, что он включил и себя в число идиотов. Я знал, что он сделал это не по доброте душевной, но чтобы я лучше усвоил сказанное.
– Не теряйся, если ты не уловишь чего-нибудь из моих объяснений, – продолжал он. – Учитывая твой темперамент, я боюсь, что ты можешь выбиться из сил, стремясь понять. Не надо! То, что я собираюсь сказать, лишь укажет тебе направление.
Внезапно меня охватила тревога. Предупреждение дона Хуана вызвало у меня в уме настоящий хаос. Он и раньше предупреждал меня точно таким же образом, и всякий раз это оборачивалось каким-нибудь разрушительным событием.
– Я начинаю очень нервничать, когда ты так разговариваешь со мной, – сказал я.
– Знаю, – сказал он спокойно. – Я специально заставляю тебя подняться на цыпочки. Мне нужно твоё нераздельное внимание.
Он сделал паузу и взглянул на меня. У меня вырвался нервный смешок. Я знал, что он нарочно усиливает драматические возможности ситуации.
– Я говорю тебе всё это не для эффекта, – сказал он, как бы прочитав мои мысли. – Я просто даю тебе время для правильной настройки.
В этот момент к нашему столу подошёл официант и заявил, что у них нет ничего из заказанного нами. Дон Хуан громко рассмеялся и заказал тортильи с мясом и бобы. Официант снисходительно усмехнулся и сказав, что они такого не готовят, предложил бифштекс и цыплёнка. Мы выбрали суп. Ели мы молча. Мне суп не понравился, и я его так и не доел, но дон Хуан съел свой полностью.
– Я надел свой пиджак, – сказал он внезапно, – для того, чтобы рассказать уже известные тебе вещи. Но чтобы это знание стало эффективным, оно нуждается в разъяснении. Я откладывал это до сих пор, потому что Хенаро считает, что недостаточно одного твоего желания пойти по пути знания. Твои действия должны быть безупречны, чтобы ты стал достойным этого знания. Ты действовал хорошо. Теперь я расскажу тебе объяснение магов.
Он опять сделал паузу, потёр щёки и подвигал языком внутри рта, как бы ощупывая зубы.
– Я собираюсь рассказать тебе о тонале и нагвале, – сказал он наконец и пронзительно посмотрел на меня.
Мне впервые за время нашего знакомства довелось услышать от него эти два термина. Я смутно помнил их из антропологической литературы о культах центральной Мексики. Я знал, что «тональ» (произносится как тох-на'хл) был своего рода охранительным духом, обычно животным, которого ребёнок получал при рождении и с которым он был связан глубокими узами до конца своей жизни.
«Нагваль» (произносится как нах-уа'хл) – название, дававшееся или животному, в которое маг мог превращаться, или тому магу, который практиковал такие превращения.
– Это мой тоналъ, – сказал дон Хуан, потерев руками грудь.
– Твой костюм?
– Нет, моя личность.
Он похлопал себя по груди, по ногам и по рёбрам.
– Мой тоналъ – всё это.
Он объяснил, что каждое человеческое существо имеет две стороны, две отдельных сущности, две противоположности, начинающие функционировать в момент рождения. Одна называется «тональ», другая – «нагваль». Я рассказал ему о мнении антропологов об этих двух понятиях.
Он позволил мне говорить, не перебивая.
– Ну, всё что ты о них знаешь или думаешь – сплошная ерунда, – сказал он наконец. – Я могу заявить это с полной уверенностью, потому что ты ни в коем случае не мог знать того, что скажу о тонале и нагвале я. Дураку ясно, что ты ничего об этом не знаешь: для того, чтобы познакомиться с этим, следует быть магом. А ты – не маг. Ты мог поговорить об этом с другим магом, но этого не было. Поэтому отбрось то, что ты слышал об этом раньше, потому что это никому не нужно.
– Это было только замечание, – сказал я.
Он комически поднял брови.
– Сейчас твои замечания неуместны, – сказал он. – На этот раз мне нужно твоё нераздельное внимание. Я собираюсь познакомить тебя с тоналем и нагвалем. У магов к этому знанию интерес особый и уникальный. Я бы сказал, что тональ и нагваль находятся исключительно в сфере людей знания. Для тебя это пока та заслонка, которая закрывает всё то, чему я тебя обучал. Поэтому я и ждал до сих пор, чтобы рассказать тебе о них.
Тональ – это не животное, которое охраняет человека. Я бы сказал, пожалуй, что это хранитель, который может быть представлен и как животное, но это не главное.
Он улыбнулся и подмигнул мне.
– Теперь я использую твои собственные слова, – сказал он, – тональ – это социальное лицо.
Он засмеялся и подмигнул мне.
– Тональ является по праву защитником, хранителем. Хранителем, который чаще всего превращается в охранника.
Я схватился за блокнот. Он засмеялся и передразнил мои нервные движения.
– Тональ – это организатор мира, – продолжал он. – Может быть, лучше всего его огромную работу было бы определить так: на его плечах покоится задача создания мирового порядка из хаоса. Не будет преувеличением сказать, что всё, что мы знаем и делаем как люди, – работа тоналя. Так говорят маги.
В данный момент, например, всё, что участвует в твоей попытке найти смысл в нашем разговоре, является тоналем. Без него были бы только бессмысленные звуки и гримасы, и из моих слов ты не понял бы ничего.
Скажу далее, тональ – это хранитель, который охраняет нечто бесценное – само наше существование. Поэтому врождёнными качествами тоналя является консерватизм и ревнивость относительно своих действий. А поскольку его деяния являются самой что ни на есть важнейшей частью нашей жизни, то не удивительно, что он постепенно в каждом из нас превращался из хранителя в охранника.
Он остановился и спросил, понял ли я. Я машинально кивнул головой, и он недоверчиво улыбнулся.
– Хранитель мыслит широко и всё понимает, – объяснил он. – Но охранник – бдительный, косный и чаще всего деспот. Следовательно, тональ во всех нас превратился в мелочного и деспотичного охранника, тогда как он должен быть широко мыслящим хранителем.
Я явно не улавливал нити его объяснения. Хотя я расслышал и записал каждое слово, но мне мешал какой-то мой собственный, непрерывный и запутанный внутренний диалог.
– Мне очень трудно следить за тобой, – пожаловался я.
– Если бы ты не цеплялся за разговоры с самим собой, то у тебя не было бы этих трудностей, – отрезал он.
Я начал долго и нудно объяснять что-то в свою защиту, но в конце концов спохватился и извинился за свою привычку постоянно оправдываться. Он улыбнулся и жестом дал понять, что совсем не сердится.
– Тональ – это всё, что мы есть, – продолжал он. – Назови его! Всё, для чего у нас есть слово – это тональ. А поскольку тональ и есть его собственные деяния, то в его сферу попадает всё.
Я напомнил ему, что он сказал, будто бы «тональ» является «социальным лицом». Этим термином в разговорах с ним пользовался я сам, чтобы определить человека как конечный результат процесса социализации. Я указал, что если «тональ» был продуктом этого явления, то он не может быть «всем», потому что мир вокруг нас не является результатом социальных процессов.
Дон Хуан возразил, что мой аргумент не имеет никаких оснований, ведь он уже говорил мне, что никакого мира в широком смысле не существует, а есть только описание мира, которое мы научились визуализировать и принимать, как само собой разумеющееся.
– Тональ – это всё, что мы знаем, – сказал он. – Я думаю, что это само по себе уже достаточная причина, чтобы считать
тональ
могущественной вещью.Он на секунду остановился, как будто ожидая вопросов или замечаний, но у меня их не было. Но я почему-то чувствовал себя обязанным задать вопрос и пытался сформулировать подходящий. Мне это не удалось. После всех предупреждений, которыми он начал наш разговор, мне как-то не хотелось задавать вопросы. Меня охватило непонятное оцепенение, и я был не в силах сосредоточиться и привести в порядок свои мысли. Фактически, я чувствовал и знал без тени сомнения, что не способен думать, но знал это не разумом, если только такое возможно.
Я взглянул на дона Хуана. Он смотрел на среднюю часть моего тела. Но вот он поднял глаза, и ко мне мгновенно вернулась ясность мысли.
– Тональ – это всё, что мы знаем, – медленно повторил он. – И это включает не только нас как личности, но и всё в нашем мире. Можно сказать, что тональ – это всё, что мы способны видеть глазами.
Мы начинаем взращивать его с момента рождения. Как только мы делаем первый вдох, с ним мы вдыхаем и силу для тоналя. Поэтому правильным будет сказать, что тональ человеческого существа сокровенно связан с его рождением.
Ты должен запомнить это. Понимание всего этого очень важно. Тональ начинается с рождения и заканчивается смертью.
Мне хотелось, чтобы он повторил всё это еще раз, и уже открыл было рот, чтобы попросить его об этом, но к своему изумлению не смог произнести ни слова. Это было очень любопытное состояние. Слова мои были тяжёлыми, и у меня совершенно не было возможности контролировать свои ощущения.
Я взглянул на дона Хуана, пытаясь показать ему, что я не могу говорить. Он опять смотрел на мой живот. Потом он поднял глаза и спросил, как я себя чувствую.
Слова полились из меня, словно прорвало плотину. Я рассказал ему, что испытывал любопытное ощущение, будто я не могу ни говорить, ни думать, и в то же время мои мысли были кристально ясными.
– Твои мысли были кристально ясными? – переспросил он.
И тут я понял, что ясность относилась не к моим мыслям, а только к моему восприятию мира.
– Ты что-нибудь делаешь со мной, дон Хуан? – спросил я.
– Я пытаюсь убедить тебя в том, что твои замечания не нужны, – сказал он и засмеялся.
– Значит, ты не хочешь, чтобы я задавал вопросы?
– Нет, нет, спрашивай всё, что хочешь, только не позволяй отвлекаться твоему вниманию.
Я вынужден был признать, что растерялся из-за безбрежности темы.
– Я всё ещё не могу понять, дон Хуан, что ты подразумеваешь под утверждением, что тональ – это всё? – спросил я после секундной паузы.
– Тональ – это то, что творит мир.
– Тональ является создателем мира?
Дон Хуан почесал виски.
– Тональ создаёт мир только образно говоря. Он не может ничего создать или изменить, и тем не менее он творит мир, потому что его функция – судить, оценивать и свидетельствовать. Я говорю, что тональ творит мир, потому что он свидетельствует и оценивает его согласно своим правилам, правилам тоналя. Очень странным образом тональ является творцом, который не творит ни единой вещи. Другими словами, тональ создаёт законы, по которым он воспринимает мир, значит, в каком-то смысле, он творит мир.
Дон Хуан мурлыкал популярную мелодию, отбивая ритм пальцами на краю стула. Его глаза сияли. Казалось, они искрятся. Он усмехнулся и покачал головой.
– Ты не слушаешь меня, – сказал он и улыбнулся.
– Я слушаю, нет проблем, – сказал я не очень убеждённо.
– Тональ – это остров, – объяснил он. – Лучшим способом описать его будет сравнение вот с этим.
Он очертил рукой край стола.
– Мы можем сказать, что тональ, как поверхность этого стола, остров, и на этом острове мы имеем всё. Этот остров – фактически весь наш мир.
У каждого из нас есть личные тонали и есть коллективный тональ для нас всех в любое данное время, и его мы можем назвать тоналем времени.
Он показал на ряд столов в ресторане.
– Взгляни, все столы одинаковы, на каждом из них есть одни и те же предметы. Но каждый из них имеет и свои собственные индивидуальные отличия. За одним столом больше людей, чем за другим. На них разная пища, разная посуда, различная атмосфера. Но мы должны согласиться, что все столы в ресторане очень похожи. То же происходит и с тоналем. Можно сказать, что тональ времени – это то, что делает нас похожими, как похожи все столы в ресторане. В то же время каждый стол существует сам по себе, как и личный тональ каждого из нас. Однако следует помнить очень важную вещь: всё, что мы знаем о нас самих и о нашем мире, находится на острове тоналя. Понимаешь, о чём я?
– Если тональ – это всё, что мы знаем о нас самих и о нашем мире, то что же такое нагваль?
– Нагваль – это та часть нас, с которой мы вообще не имеем никакого дела.
– Прости, я не понял.
– Нагваль – эта та часть нас, для которой нет никакого описания – ни слов, ни названий, ни чувств, ни знаний.
– Но это противоречие, дон Хуан. Мне кажется, если это нельзя почувствовать, описать или назвать, то оно просто не существует.
– Это противоречие существует только в твоём разуме. Я предупреждал тебя ранее, что ты выбьешься из сил, стараясь понять это.
– Не хочешь ли ты сказать, что нагваль – это ум?
– Нет, ум – это предмет на столе, ум – это часть тоналя. Скажем так, ум – это чилийский соус.
Он взял бутылку соуса и поставил её передо мной.
– Может быть, нагваль – это душа?
– Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа – это пепельница.
– Может, это мысли людей?
– Нет, мысли тоже на столе. Мысли – столовое серебро.
Он взял вилку и положил её рядом с бутылкой соуса и пепельницей.
– Может, это состояние блаженства, небеса?
– И не это тоже. Это, чем бы оно ни было, часть тоналя. Это, скажем, – бумажная салфетка.
Я продолжал перечислять всевозможные способы описания того, о чём он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я назвал, он находил на столе что-нибудь для сравнения и ставил это напротив меня, пока все предметы на столе не были собраны в одну кучу.
Дон Хуан, казалось, наслаждался бесконечно. Он посмеивался, потирая руки каждый раз, когда я высказывал очередное предположение.
– Может быть, нагваль – это Высшая Сущность, Всемогущий, Господь Бог? – спросил я.
– Нет, Бог тоже на столе. Скажем так, Бог – это скатерть.
Он сделал шутливый жест, как бы скомкав скатерть и положив её передо мной к другим предметам.
– Но значит, по-твоему, Бога не существует?
– Нет, я не сказал этого. Я сказал только, что нагваль – не Бог, потому что Бог принадлежит нашему личному тоналю и тоналю нашего времени.
– В моём понимании, дон Хуан, Бог – это всё. Разве мы не говорим об одной и той же вещи?
– Нет, Бог – это всё-таки то, о чём мы можем думать, поэтому, правильно говоря, он только один из предметов на этом острове. Нельзя увидеть Бога по собственному желанию, о нём можно только говорить. Нагваль же всегда к услугам воина и его можно наблюдать, но о нём невозможно сказать словами.
– Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые я перечислил, то, может быть, ты сможешь сказать мне о его местоположении. Где он?
Дон Хуан сделал широкий жест и показал на пространство вокруг стола. Он провёл рукой, как если бы её тыльной стороной очистил воображаемую поверхность за краями стола.
– Нагваль – там, – сказал он. – Там, вокруг острова. Нагваль там, где обитает сила. Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Затем мы чувствуем, что для нормальной деятельности нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это даёт нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашего существования. Настолько необходимым, что затеняет сияние нагваля, захлёстывает его. С момента, когда мы целиком становимся тоналем, в нас всё возрастает наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента рождения. Оно постоянно напоминает нам, что есть ещё и другая часть, которая дала бы нам целостность.
С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем составлять пары. Мы ощущаем две наши стороны, но всегда представляем их предметами тоналя. Мы говорим, что две наши части – душа и тело, или мысль и материя, или добро и зло, Бог и дьявол. Мы никогда не осознаём, что просто объединяем в пары вещи на одном и том же острове, как кофе и чай, хлеб и лепёшки или чилийский соус и горчицу. Скажу я тебе, мы – странные животные. Нас унесло в сторону, но в своём безумии мы уверили себя, что всё понимаем правильно.
Дон Хуан поднялся и обратился ко мне с видом оратора. Он ткнул в меня указательным пальцем и затряс головой.
– Человек мечется не между добром и злом, – сказал он патетически, схватив солонку и перечницу и потрясая ими, – его истинное движение – между отрицательным и положительным.
Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку.
– Вы не правы! Никакого движения тут нет, – продолжал он, как бы возражая сам себе. – Человек – это только разум.
Он взял бутылку соуса и поднял её. Затем опустил.
– Как видишь, – сказал он мягко, – мы легко можем заменить разум чилийским соусом и договориться до того, что «человек – это только чилийский соус». Это не сделает нас более ненормальными, чем мы уже есть.
– Боюсь, я задал не тот вопрос, – сказал я. – Может быть, мне правильнее было бы спросить, что особенного можно найти в области за островом.
– Нет возможности ответить на это. Если я скажу – «ничего», то я только сделаю нагваль частью тоналя. Могу сказать только, что за границами острова находится нагваль.
– Но когда ты называешь его нагвалем, разве ты не помещаешь его на остров?
– Нет, я назвал его только затем, чтобы дать тебе возможность осознать его существование.
– Хорошо! Но разве моё осознание не превращает нагваль в новый предмет моего тоналя?
– Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал нагваль и тональ как истинную пару. Это всё, что я сделал.
Он напомнил мне, как однажды, пытаясь объяснить ему свою настойчивую потребность во всём улавливать смысл, я говорил, что дети, может быть, не способны воспринимать разницу между «отцом» и «матерью», пока не научатся достаточно разбираться в терминологии. И что они, возможно, верят, что отец – это тот, кто носит брюки, а мать – юбки, или учитывают какие-нибудь другие различия в причёске, сложении или предметах одежды.
– Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, – сказал он. – Мы чувствуем, что есть ещё одна часть нас, но когда стараемся определить эту другую сторону, тональ захватывает рычаги управления, а как директор он крайне мелочен и ревнив. Он ослепляет своими хитростями и заставляет нас забыть малейшие намёки на другую часть истинной пары – нагваль.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |