←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Сказки о силе |
Когда мы приблизились к эвкалиптам, я увидел дона Хенаро, который сидел на пне и улыбался нам. Он приветственно помахал рукой. Мы подошли к нему. На деревьях устроилась стая ворон. Они громко каркали, словно были чем-то встревожены. Дон Хенаро сказал, что мы должны переждать, пока не успокоятся вороны.
Дон Хуан прислонился спиной к дереву и велел мне сделать то же, указав на соседнее дерево в двух шагах слева от него. Мы стояли лицом к дону Хенаро, который был от нас на расстоянии двух или трёх ярдов.
Едва заметным движением глаз дон Хуан сделал мне знак изменить положение ног. Сам он стоял твёрдо, слегка расставив ступни и касаясь ствола только верхней частью лопаток и затылком. Его руки свободно свисали по бокам.
Мы стояли так, наверное, около часа. Я внимательно наблюдал за обоими, особенно за доном Хуаном. В какой-то момент он медленно опустился по стволу дерева на землю и сел, обхватив руками приподнятые колени и сохраняя прежний контакт с деревом. Я сделал то же самое. Ноги устали, и перемена позы принесла облегчение.
К тому времени вороны уже перестали каркать, и на поле воцарилось безмолвие. Наступившая тишина была ещё более тревожной, чем крики ворон.
Дон Хуан вполголоса сказал, что сумерки – моё лучшее время. Он взглянул на небо. Должно быть, было уже больше шести. День был сумрачный, и я не мог определить положение солнца. Я слышал далёкие крики уток, но на поле, где росли эвкалипты, было совершенно тихо. Очень долгое время не слышно было ни свиста птиц, ни жужжания насекомых.
Насколько я мог судить, дон Хуан и дон Хенаро сохраняли полную неподвижность, кроме тех нескольких секунд, когда они меняли позу для передышки.
После того как мы с доном Хуаном соскользнули на землю, дон Хенаро сделал внезапное движение. Он поднял ноги и поместил ступни на пень. Потом он повернулся на сорок пять градусов, и я увидел его профиль слева. Я посмотрел на дона Хуана в поисках объяснений. Он лишь вздёрнул подбородок – это был приказ смотреть на дона Хенаро.
Меня начало охватывать чудовищное возбуждение. Я был не в силах совладать с собой: мои кишки судорожно задвигались, и теперь-то я точно знал, что ощущал Паблито, когда увидел сомбреро дона Хуана. Расстройство желудка заставило меня вскочить и помчаться в кусты. Я слышал, как они завыли от смеха.
Обескураженный, я не смел вернуться, кляня себя за то, что своей внезапной выходкой разрушил очарование момента. Через минуту дон Хуан и дон Хенаро пришли ко мне сами. Они стали по сторонам, как конвоиры, и повели меня на другое поле. Мы остановились в самом центре, и я узнал то место, на котором мы были утром.
Дон Хуан заговорил со мной. Он сказал, что мне следует остановить внутренний диалог и оставаться текучим и безмолвным. Я внимательно слушал. Дон Хенаро, должно быть, осознавал, что всё моё внимание было приковано к объяснениям дона Хуана, и воспользовался этим моментом, чтобы сделать то же, что сделал утром. Он издал свой сводящий с ума вопль. Это опять застало меня врасплох, но на этот раз я был подготовлен и почти сразу восстановил равновесие при помощи дыхания. Потрясение было ужасным, но кратким, так что я успел проследить за его движениями и видел, как дон Хенаро прыгнул на нижнюю ветку дерева в футах восьмидесяти-девяноста от того места, где он стоял. Я испытал странное зрительное расстройство: он не то чтобы прыгнул, оттолкнувшись ногами от земли, а скорее скользнул по воздуху, частично катапультированный своим ужасным воплем и частично притянутый какими-то смутными линиями, эманировавшими из дерева. Казалось, дерево втянуло его своими линиями.
Мгновение дон Хенаро оставался на ветке, повернувшись ко мне в профиль, а затем стал выполнять какие-то странные движения. Его голова болталась, тело дрожало. Несколько раз он засовывал голову между колен. Чем больше он двигался и елозил, тем труднее мне было фокусировать глаза на его теле. Казалось, он растворяется в воздухе. Я мигнул в отчаянии, а затем стал менять направление взгляда, поворачивая голову из стороны в сторону, как учил меня дон Хуан. Из левой перспективы я увидел тело дона Хенаро таким, каким я его никогда раньше не видел. Казалось, что он, переодевшись, изменил свою внешность. На нём был меховой костюм. Окраска меха была как у сиамской кошки: светло-дымчато-коричневая со слегка более тёмным шоколадно-коричневым на ногах и спине. У него был длинный толстый хвост. Костюм Хенаро делал его похожим на мохнатого коричневого длинноногого крокодила. Я не мог различить ни его головы, ни черт лица. Когда я выпрямил голову в нормальное положение, вид переодетого дона Хенаро остался неизменным.
Вдруг его руки задрожали. Дон Хенаро встал на ветке, наклонился и прыгнул вниз с четырёхметровой высоты. Насколько я мог судить, это был обычный прыжок человека, одетого в причудливый костюм. Я видел, как тело дона Хенаро почти коснулось земли, а затем его толстый хвост слегка завибрировал, и, вместо того, чтобы приземлиться, он взлетел вверх, словно под действием беззвучного реактивного двигателя. Пролетев над деревьями, он спланировал к земле и снова взмыл. Он делал это снова и снова. Временами он хватался за ветку и кружился вокруг дерева или, как угорь, извивался между ветвей. А затем он скользил вниз и кружился вокруг нас. Или хлопал в ладоши, касаясь животом верхушек деревьев.
Пилотаж дона Хенаро наполнил меня благоговейным страхом. Наблюдая за ним, я два или три раза ясно различил, что он пользуется, словно тяжами, какими-то сверкающими нитями. Затем он промчался над вершинами деревьев к югу и исчез за ними. Я пытался предугадать место, откуда он появится вновь, но он исчез.
Только сейчас я заметил, что лежу на спине, хотя мне всё время казалось, что я смотрю на дона Хенаро из положения стоя.
Дон Хуан помог мне сесть, а затем я увидел дона Хенаро, который шёл к нам с беспечным видом. Он игриво улыбнулся и спросил меня, как мне понравились его полёты. Я силился что-то сказать, но не мог. Они обменялись странными взглядами, после чего дон Хенаро опять сел на корточки. Он наклонился и зашептал что-то в моё левое ухо. Я услышал, как он говорит: «Доверься нагвалю. Нагваль возьмет тебя».
Затем дон Хуан зашептал мне в правое ухо. Он сказал: «Измени свои чувства».
Они говорили одновременно, но я слышал каждого из них в отдельности. Всё, что говорил дон Хенаро, имело отношение к общему контексту скольжения по воздуху. Фразы, которые он повторял десятки раз, казалось, выгравировались в моей памяти. Слова дона Хуана, звучавшие с другой стороны, были особыми командами, которые он повторял множество раз. Эффект такого двойного нашёптывания был совершенно необычным. Казалось, звучание слов каждого из них расщепляло меня пополам. В конце концов, бездна между моими ушами стала такой, что я потерял всякое чувство единства. Оставалось, несомненно, и что-то моё, но оно не было твёрдым. Оно было скорее светящимся туманом, тёмно-жёлтой дымкой, которая имела ощущения.
Дон Хуан сказал мне, что он собирается склеить меня для полёта. При этом у меня возникло ощущение, что эти слова были подобны щипцам, которые закручивали и скрепляли мои «чувства».
Слова дона Хенаро были приглашением следовать за ним. Я почувствовал, что хочу сделать это, но не могу. Расщепление было настолько полным, что я был лишён возможности действовать. Затем я услышал одно и то же короткое заявление, бесконечно повторяемое ими обоими:
«Взгляни на эту прекрасную летающую форму». «Прыгай, прыгай!» «Твои ноги достигнут вершин деревьев». «Эвкалипты похожи на зелёные точки». «Черви – это свет».
В этот момент что-то во мне прекратилось – быть может, моё осознание их слов. Я чувствовал, что дон Хенаро всё ещё со мной, но не видел ничего, кроме гигантского скопления совершенно необычных источников света. Временами их сияние уменьшалось, а временами достигало поразительной интенсивности. Ощущал я также и движение. Было такое впечатление, что меня безостановочно втягивает какой-то вакуум. Стоило мне замедлить своё движение и сфокусировать осознание на источниках света, как вакуум снова уносил меня прочь.
В какой-то момент между двумя перепадами скорости я почувствовал крайнее замешательство. Мир вокруг меня, чем бы он ни был, приближался и удалялся в одно и то же время, отсюда и следовал вакуумоподобный эффект. Я видел два отдельных мира – один, который уходил от меня, и другой, который надвигался. Я осознал это не обычным путём, у меня не было ощущения понимания чего-то ранее скрытого. Скорее, у меня было два независимых осознания для объединяющего заключения.
После этого картины моего восприятия стали какими-то тусклыми. Им недоставало точности, или же восприятий было слишком много, и я не мог их рассортировать. Следующим набором различимых восприятий была серия звуков в конце длинного трубообразного образования. «Трубой» был я сам, а звуки были словами дона Хуана и дона Хенаро, снова шептавших мне в уши. Чем дольше они говорили, тем короче становилась труба, пока звуки не оказались в границах моего понимания. Иначе говоря, звуки слов дона Хуана и дона Хенаро достигли моего нормального диапазона восприятия. Сначала эти звуки осознавались как шумы, затем как слова, которые выкрикивают, и наконец, как слова, которые мне шепчут в уши.
Затем я различил предметы знакомого мне мира. Очевидно, я лежал лицом вниз. Я мог видеть маленькие камешки, комочки почвы и сухие листья, а затем я вспомнил поле с эвкалиптами.
Дон Хуан и дон Хенаро стояли рядом со мной. Было ещё светло. У меня возникло желание забраться в воду. Я дошёл до реки, разделся и оставался в холодной воде, пока полностью не пришёл в себя.
Дон Хенаро ушёл, как только мы добрались до его дома. Уходя, он небрежно потрепал меня по плечу. Я рефлекторно отскочил, думая, что его прикосновение будет болезненным. К моему изумлению, это было просто мягкое похлопывание по плечу.
Дон Хуан и дон Хенаро смеялись как два ребёнка, празднующие шалость.
– Не будь таким прыгучим, – сказал дон Хенаро. – Нагваль не всё время преследует тебя.
Он причмокнул губами, как бы не одобряя мою преувеличенную реакцию, и протянул ко мне руки с дружественным видом. Я обнял его. Он похлопал меня по спине. Это был очень дружеский и тёплый жест.
– Твоё внимание должно быть на нагвале только в определённые моменты. Всё остальное время мы такие же люди, как и все на этой земле.
Он повернулся к дону Хуану и улыбнулся ему.
– Разве это не так, Хуанчо? – спросил он, подчёркивая слово «Хуанчо» – забавное уменьшительное от имени Хуан.
– Это так, Хенарчо, – ответил дон Хуан, тут же создав такое же уменьшительное от имени Хенаро.
Оба они расхохотались.
– Должен предупредить тебя, – сказал мне дон Хуан. – Тебе нужно научиться уверенно определять, когда человек – нагваль, а когда человек – это просто человек. Ты можешь умереть, если придёшь в прямой физический контакт с нагвалем.
Дон Хуан повернулся к дону Хенаро и с сияющей улыбкой спросил:
– Разве не так, Хенарчо?
– Это абсолютно так, Хуанчо, – ответил дон Хенаро, и они снова расхохотались.
Их ребячество очень трогало меня. События дня были утомительными, и я стал очень эмоционален. Волна жалости к самому себе охватила меня. Я готов был заплакать, повторяя самому себе, что всё то, что они сделали со мной, было необратимым и, скорее всего, вредным. Дон Хуан, казалось, читал мои мысли. Усмехнувшись, он недоверчиво покачал головой. Я попытался остановить внутренний диалог, и вся моя жалость к себе исчезла.
– Хенаро очень тёплый, – заметил дон Хуан, когда дон Хенаро ушёл. – Планом силы было, чтобы ты нашёл мягкого бенефактора.
Я не знал, что сказать. Мысль о том, что дон Хенаро является моим бенефактором, интриговала меня до бесконечности. Я хотел, чтобы дон Хуан побольше рассказал мне об этом, но он, казалось, не был расположен к разговорам. Он посмотрел на небо и на вершины тёмных силуэтов деревьев сбоку от дома. Он уселся, прислонившись спиной к толстому раздвоенному столбу, вкопанному почти перед дверью, и сказал, чтобы я сел рядом с ним слева.
Я сел. Он сказал, что это время ночи опасно для меня, особенно в данном случае. Очень спокойным голосом он дал мне ряд наставлений: мы должны были продолжать разговор без перерывов, и я должен дышать и моргать, как если бы я видел перед собой нагваль.
– Разве нагваль поблизости? – спросил я.
– Конечно, – сказал он и усмехнулся.
Я практически навалился на дона Хуана. Он начал говорить и почти вытягивал из меня каждый вопрос. Он даже вручил мне блокнот и карандаш, как если бы я мог писать в темноте. Он заметил, что я должен быть настолько спокоен и нормален, насколько это возможно, и нет лучшего для меня способа укрепить свой тональ, чем мои записи. Всё это дело он представил в особом свете. Он сказал, что записывание – моё предрасположение, а раз так, то я должен быть способен делать заметки в любых обстоятельствах, даже в полной темноте. В его голосе был оттенок вызова, когда он сказал, что я могу превратить делание заметок в задачу воина, а в этом случае темнота никак не будет препятствием.
Он, должно быть, убедил меня каким-то образом, потому что я ухитрился записать часть разговора. Основной темой был дон Хенаро как мой бенефактор. Мне было любопытно узнать, когда дон Хенаро стал им. И дон Хуан предложил мне вспомнить необычное событие, которое произошло в тот день, когда я впервые встретил дона Хенаро, и которое послужило правильным знаком. Я ничего подобного вспомнить не мог и начал пересказывать события. Насколько я помнил, это была ничем не примечательная и случайная встреча, которая произошла весной 1968 года. Дон Хуан прервал меня.
– Если ты слишком туп и не можешь вспомнить, то лучше оставим это. Воин следует указаниям силы. Ты вспомнишь всё по мере надобности.
Дон Хуан сказал, что иметь бенефактора – это очень трудное дело. В качестве примера он взял своего ученика, Элихио, который был с ним много лет. Он сказал, что Элихио не смог найти бенефактора. Я спросил, найдёт ли Элихио его когда-нибудь, и он ответил, что нет возможности предсказывать поворот силы. Он напомнил мне, как однажды, несколькими годами ранее, мы встретились с группой молодых индейцев, бродивших по пустыне северной Мексики. Он сказал, что видел, что ни у кого из них не было бенефактора и что общая обстановка и настроение момента были совершенно правильными для того, чтобы протянуть им руку и показать нагваль. Он говорил об одной ночи, когда четверо юношей сидели у огня, и дон Хуан, по моему мнению, показал интересное представление, в котором он явно виделся каждому из нас в разной одежде.
– Эти парни знали очень многое. Ты был единственный новичок среди них, – сказал он.
– Что случилось с ними впоследствии?
– Некоторые из них нашли бенефакторов, – ответил он.
Дон Хуан сказал, что обязанностью бенефактора является отдать долг силе и что бенефактор передает новичку своё личное прикосновение не меньше, а то и больше, чем учитель.
Во время короткой паузы я услышал странный шуршащий звук позади дома. Среагировав на него, я почти встал, но дон Хуан прижал меня вниз. До того как раздался этот шум, разговор наш казался мне обычным. Но когда наступила пауза, последовал момент молчания и странный звук прорвался сквозь него. В этот момент у меня возникла уверенность, что наш разговор является необычайным событием. У меня было ощущение, что звук моих и дона Хуана слов был подобен разорвавшемуся листу и что шуршащий звук намеренно ожидал удобного шанса, чтобы прорваться сквозь этот лист.
Дон Хуан велел мне сидеть неподвижно и не обращать внимания на окружающее. Шуршание показалось мне похожим на звук, который производит суслик, копая сухую землю. Как только я подумал о сходстве, у меня сразу визуализировалось изображение грызуна вроде того, что дон Хуан показал мне на ладони. Это было, как если бы я заснул и мои мысли превратились в видения или сны.
Я начал дыхательные упражнения. Дон Хуан продолжал говорить, но я его уже не слушал. Моё внимание было приковано к мягкому шуршанию чего-то змееподобного, скользящего по сухой листве. Я испытал момент паники и физического отвращения при мысли, что ко мне подкрадывается змея. Невольно я запихнул свои ступни под ноги дона Хуана и начал отчаянно дышать и моргать.
Я услышал звук так близко, что казалось, он находился в двух футах от меня. Моя паника нарастала. Дон Хуан спокойно сказал, что единственный способ отразить нагваль – это остаться неизменным. Он приказал мне сесть как прежде и не концентрировать внимание на звуке. Он повелительно потребовал, чтобы я или писал, или задавал вопросы и не вздумал поддаться страху.
После немалой внутренней борьбы я спросил его, не дон ли Хенаро производит эти звуки. Он сказал, что это нагваль и что я не должен их смешивать. «Хенаро» – имя тоналя. Затем он сказал что-то ещё, но я не понял его. Что-то кружило вокруг дома, и я не мог концентрироваться на нашем разговоре. Он велел мне сделать максимальное усилие. Через некоторое время я обнаружил, что бормочу какие-то идиотские фразы о своей непригодности. Я ощутил толчок страха и вырвался в состояние огромной ясности. Затем дон Хуан сказал мне, что теперь можно слушать. Но звуков больше не было.
– Нагваль ушёл, – сказал дон Хуан и, поднявшись, вошёл внутрь дома. Он зажёг керосиновую лампу и приготовил еду. Мы молча поели. Я спросил его, не вернётся ли нагваль.
– Нет, – сказал он с серьёзным выражением. – Он просто испытывал тебя. В это время ночи, сразу после сумерек, ты всегда должен вовлекать себя в какое-нибудь занятие. Подойдёт всё что угодно. Это только короткий период, может быть, один час. Но для тебя это – смертельно опасный час.
Сегодня нагваль пытался заставить тебя споткнуться, но ты был достаточно силён, чтобы отразить его нападение. Однажды ты поддался ему, и я вынужден был лить воду на твоё тело. На этот раз ты прошёл хорошо.
Я заметил, что слово «нападение» придаёт этому событию очень опасное звучание.
– Опасное «звучание»? Это неправильный способ выражаться, – сказал он. – Я не собираюсь пугать тебя. Действия нагваля смертельно опасны. Я уже говорил тебе об этом, и это не означает, что дон Хенаро старается повредить тебе. Наоборот – его забота о тебе неуязвима. Но если у тебя недостаточно силы, чтобы отразить нападение нагваля, ты умрёшь, несмотря на мою помощь или заботу Хенаро.
После еды дон Хуан сел рядом и заглянул в мой блокнот. Я заметил, что события этого дня были настолько ошеломляющими, что мне, пожалуй, понадобятся годы, чтобы разобраться во всём.
– Если тебе непонятно, то ты в прекрасной форме, – сказал он. – Вот когда ты понимаешь, ты находишься в каше. Конечно, это точка зрения мага. С точки зрения среднего человека, если ты не можешь понять, то ты идёшь ко дну. В твоём случае средний человек подумал бы, что ты распался или начинаешь распадаться.
Я засмеялся над его выбором слов. Это была ирония – однажды я упоминал о концепции распада в связи со своими страхами. Я заверил его, что на этот раз вообще ни о чём не намерен спрашивать.
– Я никогда не возражал против разговоров, – сказал он. – Мы можем с тобой говорить о нагвале сколько угодно, но с одной маленькой поправкой: если ты помнишь, я сказал, что можно быть лишь свидетелем проявлений нагваля. И поэтому мы можем говорить только о том, чему были свидетелями. Но ты ищешь объяснений, а это печально. Ты хочешь объяснить нагваль при помощи тоналя, а это глупо, особенно в твоём случае, так как ты больше не прячешься за своим невежеством. Ты очень хорошо знаешь, что наш разговор имеет смысл лишь в определённых границах, а эти границы неприложимы к нагвалю.
Я пояснил, что дело не в желании объяснить всё с разумной точки зрения, – просто мне нужно поддерживать хоть какой-то порядок, чтобы выдержать натиск всех этих потрясающих переживаний и состояний.
Дон Хуан заметил, что я пытаюсь отстаивать точку зрения, с которой сам не согласен.
– Ты чертовски хорошо знаешь, что индульгируешь, – сказал он. – Поддерживать порядок – значит быть совершенным тоналем, то есть осознавать всё, что происходит на острове тоналя. Ты им не являешься, и поэтому твоё возражение насчёт поддерживания порядка безосновательно. Ты пользуешься им только для самооправдания.
Я не знал, что и ответить. Дон Хуан успокоил меня, что очистка тоналя достигается лишь ценой длительной борьбы, а затем попросил рассказать о второй встрече с нагвалем. Когда я закончил, он прокомментировал, что мохнатый крокодил был, пожалуй, вершиной чувства юмора дона Хенаро.
– Жаль, что ты всё ещё такой тяжёлый, – сказал он. – Тебя всегда останавливает ошеломление, и поэтому ты не видишь настоящего искусства Хенаро.
– А ты осознал его внешний вид, дон Хуан?
– Нет, представление было только для тебя.
– Что ты видел?
– Сегодня я видел лишь движения нагваля, скользящего между деревьями и кружащего вокруг нас. Любой, кто видит, может свидетельствовать это.
– А как же насчёт того, кто не видит?
– Он не заметит ничего. Может быть только, что деревья сотрясаются бешеным ветром, или даже какой-то странный свет, возможно, светлячок неизвестного вида. Если настаивать, то человек, который не видит, скажет, что хотя и видел что-то, но не может вспомнить, что. Это совершенно естественно. Человек всегда будет цепляться за смысл. В конце концов, его глаза и не могут заметить ничего необычного. Будучи глазами тоналя, они должны быть ограничены миром тоналя, а в этом мире нет ничего поразительно нового. Ничего такого, что глаза не могли бы воспринять, а тональ не мог бы объяснить.
Я спросил его о тех непонятных явлениях, которые были результатом их двойного нашёптывания.
– Это было лучшей частью всего события, – сказал он. – Остальное можно опустить, но это было венцом дня. Правило требует, чтобы бенефактор и учитель произвели окончательную настройку, которая является труднейшим искусством. Оба они – и учитель, и бенефактор – должны быть безупречными воинами даже только для того, чтобы лишь попытаться расщепить человека. Ты поймёшь это позже, но сила опять была благосклонна к тебе. Хенаро – самый безупречный воин из всех, кого я знаю.
– Почему расщепление человека считается таким трудным?
– Потому что это опасно. Ты можешь умереть, как букашка. Или, – что ещё хуже, – мы не сумели бы собрать тебя снова, и ты так бы и остался на том же уровне чувств.
– Зачем это нужно было делать со мной, дон Хуан?
– В определённый момент шёпот нагваля должен расщепить ученика.
– Что это значит, дон Хуан?
– Чтобы быть средним тоналем, человеку необходимо единство – всё его существо должно принадлежать острову тональ. Без этого единства человек полезет на стенку. Магу, необходимо разорвать это единство, не подвергая опасности свою жизнь. Важно научиться ждать, чтобы избежать ненужного риска, и поэтому маг годами выметает свой остров, пока не предоставится случай сбежать с него. Расщепление надвое как раз и является вратами для такого побега. Это расщепление – наиболее опасная вещь из всего, что с тобой происходило, – осуществилось гладко и просто. Нагваль мастерски руководил тобой. Поверь мне, нужно быть безупречным воином, чтобы сделать это. Я очень рад за тебя.
Дон Хуан положил мне руку на плечо, и у меня появилось огромное желание заплакать.
– Наступает ли тот момент, когда я больше не увижу тебя? – спросил я.
Он засмеялся и покачал головой.
– Ты индульгируешь, как сукин сын. Однако все мы делаем это, только каждый по-своему. Иногда я и сам индульгирую – чувствую, например, что избаловал тебя и сделал слабым. Я знаю, что Хенаро точно так же думает о Паблито. Он балует его, как ребёнка. Но так всё разметила сила. Хенаро даёт Паблито всё, что способен дать. И нельзя требовать от него большего. Нельзя критиковать воина за то, что он безупречно делает лучшее, что может.
С минуту он молчал. Я слишком нервничал, чтобы вынести молчание.
– Что, по-твоему, происходило со мной, когда я ощущал, что меня засасывает вакуум? – спросил я.
– Ты летал, – сказал он, как само собой разумеющееся.
– По воздуху?
– Для нагваля нет ни земли, ни воздуха, ни воды. С этим ты можешь согласиться сам. Дважды ты был в этом состоянии, а ведь это было только преддверие. Ты сказал мне, что всё, с чем ты встретился, нельзя нанести на карту. Нагваль скользит, кружится и летает в своём времени, которое не имеет ничего общего со временем тоналя. Эти две вещи не пересекаются.
Пока он говорил, я чувствовал дрожь в теле. Челюсть у меня отвисла, и рот невольно открылся. Из ушей словно вынули вату, так что я различал даже едва уловимые оттенки вибрации. Я стал рассказывать ему об этом, и вдруг заметил, что говорю как бы в паре с кем-то невидимым. Это было сложное ощущение, связанное со слухом. Я как бы слышал то, что собирался сказать, прежде, чем произносил это.
Моё левое ухо было источником необыкновенных ощущений. Я чувствовал, что воспринимаю им намного интенсивнее и точней. В этом потоке ощущений было что-то, прежде мне совершенно неведомое. Когда я повернулся направо, чтобы взглянуть на дона Хуана, то понял, что с левым ухом связано некое физическое пространство – коридор ясного слухового восприятия, в котором я слышал всё с невероятной отчётливостью. Таким образом, поворачивая голову, я мог использовать ухо в качестве локатора.
– Это сделал с тобой шёпот нагваля, – сказал дон Хуан, когда я вписал ему свои ощущения. – Временами это приходит, а затем исчезает. Не бойся этого, а также любых других необычных ощущений, которые могут появиться у тебя с этого времени, но главное – не индульгируй в объяснениях и не становись в тупик. Я знаю, ты добьёшься успеха. Время для твоего расщепления было выбрано правильно. Так постановила сила. Теперь всё зависит от тебя. Если ты достаточно силён, то выстоишь перед огромным потрясением от того, что ты был расщеплён. Но если ты не сможешь выстоять, то пропадёшь. Ты начнёшь сохнуть, худеть, бледнеть, становиться рассеянным, раздражительным, застывшим.
– Может быть, если бы ты рассказал мне об этом несколько лет назад, – начал я, – то у меня было бы достаточно...
Он поднял руку и не дал мне закончить.
– Это заявление бессмысленно, – сказал он. – Ты как-то сказал, что если бы ты не был так упрям и не цеплялся за разумные объяснения, то к этому времени стал бы уже магом. Но стать магом в твоём случае означает преодолеть упрямство и необходимость в разумных объяснениях, которые стоят на твоём пути. Более того – именно эти недостатки и являются твоей дорогой к силе. Ты не можешь сказать, что сила потекла бы к тебе, если бы твоя жизнь была иной.
Мы с Хенаро должны действовать точно так же, как ты, – в определённых границах. Устанавливает эти границы сила, и воин является, скажем так, пленником силы. Пленником, у которого есть только один свободный выбор – действовать или как безупречный воин, или как осёл. В конечном счёте, воин не пленник, а раб силы, так как у него нет даже этого выбора. Хенаро может действовать только безупречно, потому что действовать подобно ослу для него будет равносильно смерти. Это вызовет опустошение и конец.
Ты боишься Хенаро, потому что он должен использовать страх, чтобы сжимать твой тональ. Твоё тело знает это, хотя твой разум, может быть, и не знает. Вот поэтому твоё тело и хочет каждый раз убежать, когда Хенаро поблизости.
Я полюбопытствовал, намеренно ли дон Хенаро взялся пугать меня. Он ответил, что действия нагваля иногда очень необычны, и предвидеть их невозможно. В качестве примера он напомнил мне случай, когда однажды утром он не дал мне повернуться налево и посмотреть на дона Хенаро на дереве. Дон Хуан сказал, что хотя он и осознавал тогда все действия своего нагваля, но не знал заранее, что произойдёт. Он объяснил, что мой внезапный поворот налево был шагом к смерти, который мой тональ сделал намеренно как рывок к самоубийству. Это движение выпустило нагваль дона Хуана, в результате чего какая-то часть его самого упала на меня.
Я сделал невольный жест замешательства.
– Твой разум опять говорит тебе, что ты бессмертен.
– Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
– У бессмертного существа есть время для сомнений, замешательства и страха. Но воин не может цепляться за смысл, найденный во владениях тоналя. Он знает, что целостность самого себя – лишь преходящий эпизод на этой земле.
Я возразил, что мои страхи, сомнения и замешательство были скорее бессознательными. И как я ни старался их контролировать, но при встрече с доном Хуаном и доном Хенаро я всякий раз чувствовал себя беспомощным.
– Воин не может быть ни беспомощным, ни испуганным, – сказал он, – ни при каких обстоятельствах. У воина есть время только для безупречности. Всё остальное истощает его силу. Безупречность восполняет её.
– Мы возвращаемся к моему старому вопросу, дон Хуан. – Что такое «безупречность»?
– Да, мы вернулись к твоему старому вопросу, а значит – и к моему старому ответу. Безупречность – это делать лучшее, что можешь, во всём, во что ты вовлечён.
– Дон Хуан, я считаю, что всегда делаю лучшее, что могу. Но очевидно – это не так.
– Это не так сложно, как выглядит с твоих слов. Ключом к безупречности является чувство времени. Запомни: когда чувствуешь и действуешь как бессмертное существо – ты не безупречен. Оглянись вокруг. Твоё представление о том, что у тебя есть время, – идиотизм. Нет бессмертных на этой земле.
←К оглавлению |
Вверх |
Далее |