←К оглавлению |
Карлос Кастанеда – Сказки о силе |
Дон Хуан разбудил меня на рассвете. Он вручил мне флягу с водой и сумку с сухим мясом. Около двух миль до места, где я два дня назад оставил машину, мы прошли молча.
– Это путешествие – наше последнее путешествие вместе, – спокойно сказал он, когда мы подошли к машине.
Я ощутил в животе сильный толчок. Я знал, что он имеет в виду.
Пока я открывал дверцу, он стоял, прислонившись к переднему бамперу, и смотрел на меня с таким чувством, какого я в нём ещё не знал. Мы сели в машину, но прежде чем я завёл мотор, он сделал несколько замечаний, которые я прекрасно понял. Он сказал, что есть ещё пара минут, чтобы посидеть в машине и коснуться некоторых чувств очень личного характера.
Я сидел спокойно, но мне было не по себе. Мне хотелось сказать что-нибудь такое, что помогло бы мне хоть немного успокоиться. Но напрасно я искал подходящие слова, формулировку, которая выразила бы то, что я «знал» без слов.
Дон Хуан заговорил о маленьком мальчике, которого я знал когда-то, и о моих чувствах к нему, которые не менялись со временем и расстоянием. Дон Хуан сказал, что он уверен, что всегда, когда я думаю об этом мальчике, моя душа радостно вздрагивает, и я без следа эгоизма и мелочности желаю ему всего самого лучшего.
Он напомнил мне о той истории, что я рассказывал ему когда-то. Истории, так понравившейся ему и в которой он находил глубокий смысл. Во время одной из наших прогулок в горах близ Лос-Анжелеса маленький мальчик устал идти, и я взял его на плечи. Волна бесконечного счастья охватила нас тогда, и мальчик кричал во всё горло слова благодарности солнцу и горам.
– Это был его способ прощания с тобой, – сказал дон Хуан.
У меня болезненно сжалось горло.
– Есть много способов прощания, – сказал он. – Наилучший способ – это удержать конкретное воспоминание радости. Если ты живёшь как воин, то тепло, которое ты ощущал, когда мальчик был на твоих плечах, будет свежим и неизменным всё время, пока ты живёшь. Это способ прощания воина.
Я поспешно включил мотор и поехал быстрее, чем обычно. Мы ехали по каменистой дороге до тех пор, пока не попали на грунтовую.
Небольшое расстояние мы проехали, а остальной путь прошли пешком. Примерно через час мы пришли к роще. Дон Хенаро, Паблито и Нестор уже ждали нас там. Я поздоровался. Казалось, все они были счастливы и полны энергии. Я посмотрел на них и на дона Хуана, и меня охватило чувство глубокой привязанности к ним всем. Дон Хенаро обнял меня и ласково похлопал по спине. Он сказал Нестору и Паблито, что я прекрасно выполнил прыжки на дно ущелья. Держа руку на моём плече, он обратился к ним громким голосом.
– Да, господа, – сказал он, глядя на них. – Я его бенефактор и знаю, что это было истинным достижением. Это было венцом многих лет жизни воина.
Он повернулся ко мне, положив мне на плечо и другую руку. Глаза его были сияющими и спокойными.
– Мне нечего сказать тебе, Карлитос, – сказал он, медленно произнося каждое слово. – За исключением того, что у тебя необычайное количество экскрементов в кишках.
После чего он и дон Хуан взвыли от смеха так, что, казалось, они вот-вот потеряют сознание. Паблито и Нестор нервно посмеивались, не зная, как себя вести.
Когда они успокоились, Паблито сказал мне, что он не уверен в своей способности пойти в неизвестное самому.
– Я на самом деле не имею понятия, как это сделать, – сказал он. – Хенаро говорит, что ничего не нужно, кроме неуязвимости. А ты как думаешь?
Я сказал, что знаю ещё меньше, чем он. Нестор озабоченно вздохнул. Потом нервно задвигал руками и ртом, как будто собирался сказать что-то важное, но не знал, как это сделать.
– Хенаро говорит, что вы оба сделаете это, – наконец сказал он.
Дон Хенаро взмахом руки показал, что мы уходим. Они с доном Хуаном шли впереди в нескольких ярдах от нас. В полном молчании мы шли горной тропой почти целый день и ни разу не останавливались. Все мы несли с собой сухое мясо и фляги с водой, значит, в этом путешествии мы должны были есть. В каком-то месте тропа явно стала дорогой. Она обогнула горы, и внезапно перед нами открылся вид долины. Это было захватывающее дух зрелище – длинная зелёная долина, отсвечивающая под лучами солнца. Над ней повисли две великолепные радуга, и повсюду над холмами были видны полосы дождя.
Дон Хуан остановился и вздёрнул подбородок, указывая дону Хенаро на что-то внизу. Дон Хенаро покачал головой. Это не было отрицанием или согласием, простой кивок. Оба они стояли неподвижно, долго глядя в долину.
Мы сошли с дороги, пойдя напрямик, пока не спустились до более узкой и неровной тропы, ведущей в северную часть долины. Равнины мы достигли в полдень. Резко запахло ивами и влажной речной землёй. На мгновение дождь на деревьях слева от меня был похож на мягкий зелёный шорох, потом под ним затрепетал только тростник. Я слышал журчание ручья. На секунду я остановился, прислушиваясь, и взглянул на вершины деревьев. Высокие слоистые облака на западном горизонте плыли, как клочья ваты, рассеянные по небу. Я стоял там, наблюдая за облаками довольно долго, так что всё остальные успели уйти далеко вперёд. Я побежал за ними.
Дон Хуан и дон Хенаро остановились и повернулись одновременно. Их глаза двигались и застыли на мне с такой синхронностью и единством, как если бы они были одним существом. Это был короткий пронзительный взгляда от которого у меня по спине прошёл озноб. Затем дон Хенаро засмеялся и сказал, что я бегу, топая, как трёхсотфунтовый плоскостопый мексиканец.
– Почему плоскостопый мексиканец? – спросил дон Хуан.
– Плоскостопый трёхсотфунтовый индеец не бегает, – «объяснил» дон Хенаро.
– А, – протянул дон Хуан, как если бы Хенаро действительно что-то объяснил.
Мы пересекли сочную зелёную долину и взобрались на гору с востока. В конце дня мы наконец сделали привал на вершине плоского, загромождённого камнями утёса, нависшего над долиной с юга. Растительность полностью изменилась. Всюду вокруг нас находились выветренные горы. Земля в долине и по склонам была размежёвана и обработана, но от всего здесь веяло отдалённостью и одиночеством. Солнце уже было низко над юго-западным горизонтом. Дон Хуан и дон Хенаро повели нас к северному краю утёса. С этого места ландшафт был более гористым. На севере виднелись бесконечные долины и горы, а на западе – высокий горный хребет. Солнечный свет, отражаясь в далёких северных горах, делал их оранжевыми, похожими на облака на западе. Пейзаж, несмотря на свою красоту, вызывал чувство печали и одиночества.
Дон Хуан вручил мне мой блокнот. У меня не было никакого желания делать заметки. Мы сели полукругом, с даном Хуаном и доном Хенаро по краям.
– Ты начал путь звания записывая, и ты закончишь его так же, – сказал дон Хуан.
Они так уговаривали меня писать, словно только это и было важно.
– Ты на самом краю, Карлитос, – сказал дон Хенаро. – И ты, Паблито. Вы оба.
Его голос был мягким, добрым и озабоченным. Не было привычной клоунады.
– Другие воины, путешествуя в неизвестное, останавливались на этом самом месте, – сказал он. – И все они желают вам добра.
Я услышал какой-то треск, словно воздух был полутвёрдым, и какая-то волна вдруг прорвалась сквозь него.
– Все мы здесь желаем вам двоим всего хорошего, – сказал он.
Нестор обнял Паблито и меня, а затем сел в стороне от нас.
– Ещё есть время, – сказал дон Хенаро, глядя на небо. А затем, повернувшись к Нестору, он добавил: – Чем займёмся?
– Мы должны смеяться и развлекать друг друга, – ответил Нестор быстро.
Я сказал дону Хуану, что боюсь того, что меня ожидает и что я определённо лишь трюком вовлечён во всё это. Я, который даже не воображал ситуации, подобной той, в которой мы с Паблито теперь оказались. Я сказал, что мною овладевает нечто пугающее и понемногу подталкивает меня, пока я не окажусь лицом к лицу с чем-то похуже смерти.
– Ты жалуешься, – сказал дон Хуан сухо. – Ты чувствуешь жалость к самому себе до последней минуты.
Тут они все рассмеялись. Он был прав. Что за непобедимая штука! А я-то думал, что изгнал её из своей жизни. Я попросил их всех извинить меня за мой идиотизм.
– Не извиняйся, – сказал мне дон Хуан. – Извинение – это чепуха. Что сейчас важно на самом деле – это быть неуязвимым воином в этом уникальном месте силы. Это место давало приют наилучшим воинам. Будь таким же, какими были они.
Затем он обратился к нам с Паблито.
– Вы уже знаете, что это последняя задача, в которой мы будем вместе, – сказал он. – Вы войдёте в нагваль и тональ при помощи только своей личной силы. Хенаро и я находимся здесь только для того, чтобы попрощаться с вами. Сила определила, чтобы Нестор был свидетелем. Так будет.
Это также будет последним перекрёстком для вас, свидетелями которого будем мы с Хенаро. Как только вы войдёте в неизвестное сами, вы уже не будете зависеть от нас в своём возвращении, поэтому решение обязательно, вы сами должны будете решить, возвращаться вам или нет. Мы уверены, что у вас двоих хватит силы вернуться, если вы решите это сделать. Прошлой ночью вы смогли и вместе и по отдельности в совершенстве отшвырнуть союзника, который иначе сокрушил бы вас до смерти. Это было испытанием вашей силы.
Я могу добавить также, что немногие из воинов остаются в живых после встречи с неизвестным, которая ждёт вас. Не столько потому, что это трудно, сколько потому, что нагваль привлекателен свыше всякой меры, и воины, которые отправляются в него, находят, что возвращение к тоналю или к миру порядка, шума и боли – неприятнейшее дело.
Решение остаться или вернуться принимается чем-то внутри нас, чем-то, что не является ни нашим разумом, ни нашим желанием, ни даже нашей волей. Поэтому невозможно заранее узнать исход.
Если вы выберете не возвращаться, то вы исчезнете, как если бы земля поглотила вас. Но если вы выберете вернуться, – вернуться на эту Землю, то вы должны будете ждать как истинные воины, пока ваши частные задачи не будут закончены. После того, как они будут завершены – неважно, успехом или неудачей, – вы обретёте власть над целостностью самих себя.
Дон Хуан на секунду остановился. Дон Хенаро посмотрел на меня и подмигнул.
– Карлитос хочет узнать, что это значит – обрести власть над целостностью самого себя? – сказал он, и все засмеялись.
Он был прав. При любых других обстоятельствах я спросил бы об этом, однако ситуация была слишком мрачной для таких вопросов.
– Это значит, что воин в конце концов встретился с силой, – сказал дон Хуан. – Никто не может сказать, что именно каждый воин станет с ней делать. Может, вы двое будете бродить мирно и незаметно по лицу Земли, а может, вы вернётесь, чтобы стать ненавидимыми людьми, или, может быть, знаменитыми, или добрыми. Всё это зависит от неуязвимости и свободы вашего духа. Важной вещью, однако, является ваша задача. Это дар, который дают учитель и бенефактор своим ученикам. Я надеюсь, что оба вы успешно доведёте свои задачи до их завершения.
– Ждать начала выполнения этой задачи – весьма особое ожидание, – сказал дон Хенаро совершенно внезапно. – И я собираюсь рассказать вам историю о племени воинов, которое жило в другие времена в горах где-то в том направлении, – он небрежно указал на восток, но затем, после секундного колебания, изменил решение, поднялся и указал на далёкие северные горы.
– Нет, они жили в том направлении, – сказал он, глядя на меня и улыбаясь со знающим видом. – В точности в ста тридцати пяти милях отсюда.
Дон Хенаро, должно быть, изображал меня. Он наморщил лоб и нос, плотно прижал руки к груди, как бы удерживая какой-то воображаемый предмет, который, надо полагать, был записной книжкой. Он принял очень смешную позу. Я однажды встречался с одним немецким студентом-китаистом, который выглядел в точности, так же. Мысль о том, что всё это время я, может быть, бессознательно подражал гримасам немецкого синолога, позабавила меня. Я засмеялся. Казалось, что шутка была специально для меня.
Дон Хенаро уселся опять и продолжал свой рассказ.
– В тех случаях, когда один из племени воинов совершал поступок, который, как считалось, шёл вразрез с их законами, то его судьба решалась ими всеми. Обвиняемый должен был объяснить причины, по которым он сделал то, что сделал. Его товарищи должны были выслушать его, а затем они расходились, если находили причины убедительными, или же выстраивались со своим оружием на самом краю плоской горы, очень похожей на ту гору, где мы стоим сейчас, готовые привести в исполнение смертный приговор – если они находили его оправдания неприемлемыми. В этом случае приговорённый воин должен был попрощаться со своими старыми товарищами, и его казнь начиналась.
Дон Хенаро взглянул на меня и на Паблито, как бы ожидая от нас знака. Затем он повернулся к Нестору.
– Может быть, Свидетель может сказать нам, что общего эта история имеет с этими двумя? – спросил он у Нестора.
Нестор застенчиво улыбнулся и, казалось, на секунду погрузился в глубокое раздумье.
– Свидетель понятия не имеет, – сказал он с нервным смешком.
Дон Хенаро попросил всех подняться и пойти с ним взглянуть через западный край утёса.
Там был пологий склон до дна равнинного образования. Затем там была узкая полоска земли, заканчивающаяся расщелиной, которая, казалось, была естественным каналом для стока дождевой воды.
– Как раз там, где находится эта расщелина, в тех горах, о которых идёт речь, рос ряд деревьев, – сказал он. – За этой чертой был густой лес. Попрощавшись со своими товарищами, приговорённый воин должен был начать спускаться по склону к деревьям. Затем его товарищи брали своё оружие и прицеливались в него. Если никто не стрелял, или если воин, несмотря на свои ранения, достигал края деревьев, он был свободен.
Мы вернулись назад к тому месту, где сидели.
– Как теперь, Свидетель? – спросил он Нестора. – Можешь сказать?
Нестор страшно нервничал. Он снял шляпу и почесал голову. Потом он закрыл лицо руками.
– Откуда бедный Свидетель может знать? – бросил он наконец вызывающим тоном и засмеялся вместе со всеми.
– Говорили, что там были люди, которые прорывались без ранения, – продолжал дон Хенаро. – Скажем так, их личная сила влияла на их товарищей. Волна проходила по ним, когда они целились, и никто не смел использовать своё оружие. Или, может быть, они боялись его смелости и не могли причинить ему вреда.
Дон Хенаро взглянул на меня, а затем на Паблито.
– Там было одно условие для этой ходьбы к деревьям, – продолжал он. – Воин должен был идти спокойно и собранно, ни на что не обращая внимания. Его шаги должны были быть уверенными и твёрдыми, он должен был смотреть перед собой спокойно. Он должен был спускаться, не спотыкаясь и не оборачиваясь, чтобы посмотреть назад и, главное, не пускаться бежать.
Дон Хенаро сделал паузу. Паблито отозвался на его слова кивком.
– Если вы двое решите вернуться на Землю, – сказал он, – то вы должны будете ждать как истинные воины до тех пор, пока не будут выполнены ваши задачи. Это ожидание очень похоже на спуск воина в этом рассказе. Понимаете, воин покидал время человеческой жизни, – то же и с вами. Единственная разница заключается в том, кто целится в вас. Те, кто целились в воина, были его товарищами-воинами. Но то, что целится в вас двоих, – это неизвестное. Единственным вашим шансом является ваша неуязвимость. Вы должны ждать, не оглядываясь назад. И вы должны направить всю вашу личную силу на выполнение ваших задач.
Если вы не будете действовать неуязвимо, если вы начнёте психовать и станете нетерпеливыми или отчаетесь, то вы будете безжалостно застрелены меткими стрелками из неизвестного.
С другой стороны, ваша неуязвимость и ваша личная сила таковы, что вы способны выполнить ваши задачи. Тогда вы достигнете обещания силы. Это обещание, которое личная сила даёт людям как светяшимся существам. У каждого воина – своя судьба, поэтому невозможно сказать, чем именно будет это обещание для каждого из вас.
Солнце почти село. Светло-оранжевая окраска на далёких северных горах потемнела. Пейзаж создавал ощущение выметенного ветром одинокого мира.
– Вы узнали, что сущностью воина является быть смиренным и эффективным, – сказал дон Хенаро, и его голос заставил меня подскочить.
– Вы научились действовать, не ожидая ничего в награду. Теперь я скажу вам, что вам понадобится вся ваша выдержка, чтобы выстоять перед лицом того, что лежит за границами этого дня.
Я испытал спазм в животе. Паблито начал тихонько дрожать.
– Воин всегда должен быть готовым, – продолжал Хенаро. – Судьбой всех нас явилось узнать, что мы являемся пленниками силы. Никто не может сказать, почему именно мы. Но какая великая удача!
Дон Хенаро замолчал и опустил голову, как бы утомившись. В первый раз я слышал, чтобы он говорил подобными словами.
– Здесь принято, чтобы воин попрощался со всеми присутствующими и со всеми теми, кого он оставляет позади себя, – сказал дон Хуан. – Он должен сделать это своими словами и громко; так, чтобы его голос навсегда остался на этом месте силы.
Голос дона Хуана вызвал ещё одно изменение в моём осознании данного момента. Наша беседа в машине стала ещё мучительней.
Как прав он был, когда сказал, что умиротворённость окружавшего нас пейзажа была только миражом и что объяснение магов наносит такой удар, парировать который не в состоянии никто. Я слышал объяснение магов, и я испытал его основные предпосылки, и теперь я был тут более обнажённым и боже беспомощным, чем когда бы то ни было за всю свою жизнь. Ничто из того, что я когда-либо сделал, что я когда-либо воображал, не могло сравниться с болью и одиночеством этого момента.
Объяснение магов содрало с меня даже мой «разум». Дон Хуан опять был прав, когда говорил, что воин не может избежать боли и печали, а избегает только индульгирования в них. В этот момент моя печаль была выше всех пределов. Я не мог вынести прощания с теми, кто разделял со мной повороты моей судьбы. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что когда-то я обещал одному человеку умереть вместе, и что дух мой не может вынести того, что остаётся один.
– Мы все одиноки, Карлитос, – сказал дон Хенаро мягко, – и это наше условие.
Я ощутил в горле боль привязанности к жизни и к тем, кто был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.
– Мы одиноки, – сказал дон Хуан. – Но умереть одному – это не значит умереть в одиночестве.
Его голос звучал приглушённо и сухо, как покашливание.
Паблито тихо плакал. Затем он поднялся и заговорил. Это не было речью или исповедью. Чистым голосом он поблагодарил дона Хуана и дона Хенаро за их доброту. Он повернулся к Нестору и поблагодарил его за то, что тот давал ему возможность заботиться о себе. Он вытер глаза рукавом.
– Что за прекрасной вещью было – жить в этом прекрасном мире! В это чудесное время! – воскликнул он и вздохнул. Его настроение было ошеломляющим.
– Если я не вернусь, то я прошу вас как о высшем благодеянии помочь тем, кто делил мою судьбу, – сказал он дону Хенаро.
Затем он повернулся к западу в направлении своего дома. Его поджарое тело сотрясалось от слёз. Он подбежал к краю утёса с протянутыми руками, как бы собираясь обнять кого-то. Его губы двигались, казалось, он что-то говорил тихим голосом.
Я отвернулся. Я не хотел слышать, что говорит Паблито.
Он вернулся туда, где мы сидели, плюхнулся рядом со мной и повесил голову.
Я не мог сказать ничего. Но затем какая-то внешняя сила овладела мной, заставила меня встать, и я тоже высказал свою благодарность и свою печаль.
Мы снова затихли. Северный ветер, тихо посвистывая, дул мне в лицо. Дон Хуан посмотрел на меня. Я никогда не видел в его глазах столько доброты. Он сказал мне, что воин прощается, благодаря всех тех, кто сделал ему что-то доброе или проявил участие. И что я должен выразить свою благодарность не только им, но также и тем, кто заботился обо мне и помогал мне на моём пути. Я повернулся на северо-запад, к Лос-Анжелесу, и вся сентиментальность моей души выплеснулась наружу. Каким очистительным облегчением было произнести мою благодарность!
Я опять сел. Никто не смотрел на меня.
– Воин признаёт свою боль, но не индульгирует в ней, – сказал дон Хуан. – Поэтому настроение воина, который входит в неизвестность, – это не печаль. Напротив, он весел, потому что он чувствует смирение перед своей удачей, уверенность в том, что его дух неуязвим, и, превыше всего, полное осознание своей эффективности. Радость воина исходит из его признания своей судьбы и его правдивой оценки того, что лежит перед ним.
Последовала долгая пауза. Моя печаль была чрезмерной. Я хотел что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.
– Свидетель, пожалуйста, сдави свой ловец духов, – сказал дон Хенаро Нестору. Я услышал громкий и очень смешной звук, который вырвался из маленькой игрушки Нестора. Паблито истерически рассмеялся, рассмеялись и дон Хуан с доном Хенаро. Тут я заметил характерный запах и сообразил, что Нестор выпустил газы. Ужасно смешным было выражение совершенной серьёзности на его лице. Он сделал это не для шутки, а потому, что у него не было при себе его ловца духов. Он помогал нам наилучшим образом, как только мог.
Все они непринуждённо смеялись. Что за лёгкость была в этом переходе из грустной ситуации в совершенно смешную!
Паблито внезапно повернулся ко мне. Он хотел узнать, не поэт ли я. Но прежде чем я успел ответить, Хенаро составил строфу:
– Карлитос поэт.
Он спокоен:
хоть псих и дурак,
но воин.
Все они опять расхохотались.
– Вот это настроение лучше, – сказал дон Хуан. – А сейчас, прежде чем мы с Хенаро попрощаемся с вами, вы двое можете сказать всё что угодно. Может быть, это последний раз, когда вы сможете что-нибудь сказать.
Паблито отрицательно покачал головой, но у меня кое-что оставалось.
Я хотел выразить своё восхищение, своё благоговение перед исключительностью духа воина дона Хуана и дона Хенаро, но я запутался в словах и в конце концов ничего не сказал, или, хуже того – я издал какие-то жалостливые звуки.
Дон Хуан покачал головой и чмокнул губами в насмешливом неодобрении. Я невольно засмеялся; было неважно, что я не сумел выразить им своего восхищения. Очень любопытное ощущение начало овладевать мною. У меня было чувство радости и веселья, абсолютной свободы, которое заставляло меня смеяться. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что мне наплевать на исход моей встречи с неизвестным, что я счастлив и собран и что буду ли я жив или умру – совершенно не важно для меня в данный момент.
Они порадовались моим словам ещё больше, чем я. Дон Хуан похлопал себя по ляжкам и засмеялся. Дон Хенаро бросил свою шляпу на землю и завопил, как будто объезжал дикую лошадь.
Внезапно дон Хенаро сказал:
– Мы развлекались и смеялись во время ожидания совершенно так, как рекомендовал Свидетель. Но естественным условием порядка является то, что это всегда приходит к концу.
Он посмотрел на небо.
– Уже почти пришло время нам разойтись, как делали воины в том рассказе, – сказал он. – Но прежде чем мы пойдём нашими различными путями, я должен сказать вам двоим одну последнюю вещь: я хочу раскрыть вам секрет воина. Возможно, вы назовёте его предрасположением воина.
Адресуя свои слова в основном мне, он сказал, что я говорил им когда-то, что жизнь воина холодна, одинока, лишена чувств. Он ещё добавил, что как раз теперь я особенно убеждён, что это так.
– Жизнь воина ни в коем случае не может быть холодной, одинокой или лишённой чувств, – сказал он. – Потому что она основывается на любви, преданности и посвящении тому, кого он любит. И кто, можете вы спросить, те, кого он любит? Я покажу вам сейчас.
Дон Хенаро поднялся и отошёл на совершенно плоский участок в десяти-двенадцати футах в стороне. Там он сделал странный жест. Он двигал руками, как бы счищая пыль со своей труди и живота. Затем произошла удивительная вещь. Поток почти неощутимого света прошёл сквозь него. Он исходил из земли и, казалось, обнял всё его тело. Он сделал что-то вроде заднего пируэта, нырок назад, и приземлился на грудь и руки. Его движение было выполнено с такой точностью и лёгкостью, что он казался невесомым существом, вспыхнувшей саламандрой. Оказавшись на земле, он исполнил ряд неземных движений. Он скользил всего в нескольких дюймах над землёй или катался по ней, как если бы лежал на шарикоподшипниках, или плавал, описывая круги и поворачиваясь с быстротой и лёгкостью угря, плывущего в океане.
В какой-то момент мои глаза расфокусировались, и я уже следил без всякого перехода за шаром света, скользящим взад и вперёд по чему-то похожему на поверхность катка с тысячами лучей света, сияющих над ней.
Картина была грандиозной. Затем шар огня остановился и остался неподвижным. Голос встряхнул меня и рассеял моё внимание. Говорил дон Хуан. Сначала я не мог понять, что он говорит. Я опять взглянул на огненный шар, но увидел только дона Хенаро, лежащего на земле с разбросанными руками и ногами.
Голос дона Хуана был очень ясным. Я, казалось, нажал на какой-то переключатель в себе и начал писать.
– Любовь Хенаро – этот мир, – сказал он. – Он только что обнимал эту огромную Землю, но поскольку он такой маленький, то всё, что он может сделать, – это только плавать в ней. Но Земля знает, что он любит её, и заботится о нём. Именно поэтому жизнь Хенаро наполнена до краёв, и его состояние, где бы он ни был, будет изобильным. Хенаро бродит по тропам своей любви, и, где бы он ни находился, он полный.
Дон Хуан присел перед нами на корточки. Он нежно гладил землю.
– Это предрасположение двух воинов, – сказал он. – Эта земля, этот мир. Для воина не может быть большей любви.
Дон Хенаро поднялся и минуту сидел на корточках рядом с доном Хуаном, пока оба они пристально смотрели на нас. Затем оба сели, скрестив ноги.
– Только если любишь эту Землю с несгибаемой страстью, можно освободиться от печали, – сказал дон Хуан. – Воин всегда весел, потому что его любовь неизменна. И его возлюбленная – Земля – обнимает его и осыпает его невообразимыми дарами. Печаль – удел лишь тех, кто ненавидит эту Землю, дающую укрытие всем живым существам.
Дон Хуан опять с нежностью погладил землю.
– Это милое существо, которое является живым до самой последней пылинки и понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно излечило мою боль и, наконец, когда я полностью понял мою любовь к нему, оно научило меня свободе.
Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была пугающей. Мягко свистел ветер, а затем я услышал далёкий лай одинокой собаки.
– Прислушайтесь к этому лаю, – сказал дон Хуан. – Именно так моя любимая земля помогает мне привести вас к этой последней точке. Этот лай – самая печальная вещь, которую может услышать человек.
С минуту мы молчали. Лай одинокой собаки был настолько печален, а тишина вокруг настолько интенсивной, что я ощутил щемящую боль. Она заставила меня думать о моей собственной жизни и о моей собственной печали, о моём собственном незнании, куда идти и что делать.
– Лай этой собаки – это ночной голос человека, – сказал дон Хуан. Он слышится из дома в той долине внизу. Человек кричит через свою собаку, поскольку они являются компаньонами по рабству на всю жизнь, выкрикивая свою печаль и свою запутанность. Он молит свою смерть прийти и освободить его от тусклых и унылых цепей его жизни.
Слова дона Хуана затронули во мне самую беспокойную струну. Я почувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.
– Этот лай и то одиночество, которое он создаёт, говорят о чувствах всех людей, – продолжал он. – Людей, для которых вся жизнь была как один воскресный вечер. Вечер, который не был абсолютно жалким, но довольно душным, унылым и неуютным. Они потели, суетились. Они не знали, куда пойти и что делать. Этот вечер оставил им воспоминания только о мелочном раздражении и скуке. А затем всё внезапно кончилось, уже наступила ночь.
Он пересказал историю, которую я когда-то рассказывал ему о семидесятидвухлетнем старике, который жаловался, что его жизнь была слишком короткой. Ему казалось, что всего день назад он был ещё мальчиком. Этот человек сказал мне:
– Я помню ту пижамку, которую я обычно носил, когда мне было десять лет от роду. Кажется, прошёл всего один день. Куда ушло время?
– Противоядие, которое убивает этот яд, здесь, – сказал дон Хуан, лаская землю. – Объяснение магов совершенно не может освободить дух. Взгляните на вас двоих. Вы добрались до объяснения магов, но что вам от того, что вы знаете его? Вы более одиноки, чем когда-либо, потому что без неизменной любви к тому существу, которое даёт нам укрытие, уединённость является одиночеством. Только любовь к этому великолепному существу может дать свободу духу воина. А свобода – это радость, эффективность и отрешённость перед лицом любых препятствий. Это последний урок. Его всегда оставляют на самый последний момент, на момент полного уединения, когда человек остаётся лицом к лицу со своей смертью и своим одиночеством. Только тогда имеет смысл делать это.
Дон Хуан и дон Хенаро поднялись и потянулись, как будто от сидения их тела онемели. У меня лихорадочно забилось сердце. Они заставили меня и Паблито встать.
– Закат – это трещина между мирами, – сказал дон Хуан. – Это дверь в неизвестное.
Широким движением руки он указал на столообразную вершину, где мы стояли.
– Это плато находится перед дверью. Он указал на северный край вершины.
– Это дверь. За ней – бездна, а за бездной – неизвестность.
Затем дон Хуан и дон Хенаро повернулись к Паблито и попрощались с ним. Глаза Паблито были расширенными и застывшими, по щекам текли слёзы.
Я услышал голос дона Хенаро, прощавшегося со мной, но не слышал голоса дона Хуана.
Дон Хуан и дон Хенаро подошли к Паблито и что-то коротко прошептали ему на ухо. Затем они подошли ко мне. Но ещё до того, как они успели начать, я ощутил знакомое чувство расщеплённости.
– Мы теперь будем как пыль на дороге, – сказал дон Хенаро. – Может, когда-нибудь она снова попадёт и на твои глаза.
Дон Хуан и дон Хенаро ступили в сторону и, казалось, слились с темнотой. Паблито взял меня за руку, и мы попрощались друг с другом. Затем странный порыв силы заставил меня бежать вместе с ним к северному краю плато. Я ощутил его руку в своей, когда мы прыгнули, а затем я был один.
←К оглавлению |
Вверх |
Конец |